— Ну, с богом,— сказал старшина.—Кто в госпитале останется, то пишите письма... Не забывайте родную хату. Ждем обратно, ребята...
— Разрешите, следовать? — спросил Ворсин.
— Погоняй,— буркнул старшина.
Немцев построили в колонну по три, и они растянулись узкой цепочкой. Впереди стали самые длинные, а замыкали какие-то недомерки в длинных шинелях без поясов.
— Шпе-е-ель! — закричал Ворсин.— Ком... ко-о-ом... Владимир удобнее приладил на шее ремень автомата,размял плечи под тяжелым полушубком и пошел рядом с колонной, но не по нетронутому снегу у обочины, а ступая валенками на прибитую, скользко-Ледяную дорогу. Позади тащился легкораненый с ручным пулеметом Дегтярева.
Они шли назад, не таясь, по тому пути, который с боем пробивали целые сутки, не успевая хоронить товарищей, прячась за горящие избы и окапываясь в зернистом, как песок, тяжелом снегу. Сейчас из него торчали обгорелые печи. Несколько танков, уже покрытые изморозью, стояли на огородах, со сбитыми набок башнями и хоботами пушек, уткнувшимися в наметенные за ночь сугробы. Посреди дороги лежала раздавленная походная кухня, вся залитая остекленевшей перловой кашей, и вороны выклевывали из нее крупинки, шумно взлетая при приближении колонны...
Пленные шли размеренным привычным шагом усталых солдат — ни медленно, ни быстро, то растягиваясь, когда колонна поднималась в гору, то сбиваясь в плотную массу на спусках, накатанных подводами и машинами. Некоторые на ходу отколупывали комья каши с помятого котла
кухни.Небо синее, как перед грозой,— будет снег, не очень веселое дело, когда до этих Марысенок пятнадцать километров полем. День ожидается длинный, бесконечный, немцы уже не надеются, что он когда-нибудь окончится. Они все для Владимира на одно лицо, он как бы видит их сразу, всех целиком — зеленые обтертые шинели, поднятые воротники и руки, втиснутые в рукава. Иногда какое-то квохтанье в рядах — вдруг залопочут, зашумят и смолкнут. Ни одного из них он не воспринимает как отдельно-го человека. И нет к ним ни любопытства, ни простой жалости. Есть ненависть. Спокойная, устоявшаяся, не как к людям. В ней — брезгливость, отчуждение и чувство опасности, которая исходила от этих внешне покорных, согнутых спин, качающихся голов и полусогнутых в коленях ног, шаркающих по ледяной дороге...
— Шне-е-ель!.. Шне-е-ельН — иногда кричит Ворсин, и па какое-то-время снег начинает скрипеть громче.
Село скрылось за горизонтом, и теперь вокруг все было белым, сверкающим. Мороз перехватывал дыхание. Пар выходил из губ крутой, с блестками инея. Задубевшие валенки и сапоги словно ввинчивались в звенящий снег, и над колонной стоял непрекращающийся сухой визг. ¦ ¦,,
Владимир поравнялся с Ворсиным. Черный мех распахнутых отворотов полушубка был покрыт изморозью. Иней окружал его краснощекое лицо, плотной коркой покрывал завязанные уши шапки.
— У меня треух раньше до носа надвигался,—сказал он.— Никто меняться не хотел, а сейчас— тютелька... бинтов подвязали, и порядок!
— Здорово задело?
— Царапнуло. Немец всегда каски носит, а нашего брата не заставишь.
— К вечеру на месте будем?
— А шут его знает! Тут километры не меряны.
— Далеко мы от своих оторвались.
— Черт с ними... доведем. Ну, я понесся,— сержант побежал вперед. И сразу оказался рядом паренек с винтовкой через плечо. Маленький, с низко опущенными плечами большого полушубка и в новеньких, еще не расхо-женных валенках. Не идет, а катится, переступая несгибающимися из-за высоких голенищ ногами.
— Курить ,есть?.. Спасибо, кореш. Ты откуда? Московский? А я курский... Понимаешь, просто чудеса, в первом же бою и вот...
Он осторожно снял с руки ватную перчатку и показал распухшие, уже с синевой, пальцы.
— И не заметил, как отморозил. Думаешь, оттяпают?
— Живы будут.
— А не придерутся, что, мол, специально? Это мне не подходит. Гляжу я на фрицев и поражаюсь, ей-богу... Все к ним присматриваюсь и не пойму. В окопе мы одного прижали... Во-он тот, видишь, с краю идет. Рыжий, здоровый, как буйвол. Втроем его крутили. Нашего за щеку цапнул — кусок мяса выгрыз. А вот сейчас идет... Смирненько вышагивает. А нас-то пятнадцать на сто! Да побежите в сторону... Ноги в руки — и айда!
— А этого не хотят? — Владимир пошлепал перчаткой по прикладу автомата.
— Они вроде как из двух половинок сделаны,— продолжал паренек.— С одной стороны, смелые да отчаянные, а с другой — стадо Стадом. Куда погонят — туда и замаршируют... Эй! Куда-а, гад! — закричал он неожиданно на выбившегося из строя немца, и тот торопливо шарахнулся к своим.
— Видал?! — засмеялся паренек с довольным видом. Дорога становилась все уже и мягче. Пропали колеи машин. Она угадывалась по прикрытым снегом рытвинам и колдобинам, да редким телеграфным столбам с оборванными проводами. Солнце показывалось редко, и тучи висели низко, могучей грядой.
— Сто-о-ой! — послышался крик сержанта. Несколько конвоиров побежало к нему. Ворсин пытался поднять упавший верстовой столб с досками, на которых было дегтем написано немецкими буквами: «Мары-сенки»... «Чарна»... Сержант поворачивал столб так и сяк, матерился и растерянно оглядывался. Несколько дорог, перекрещиваясь, уходили в разные стороны. Кругом, до горизонта, лежал снег.
— Черт его знает куда!
— По-моему, направо,— сказал Владимир.— Вроде более укатана...
— Кажется, мы шли отсюда,— махнул рукой паренек с винтовкой.
Немцы топтались, постукивали сапогами, по-куриному взмахивали руками, хлопая ими по бокам, и над колонной колыхался густой пар.
— А, двинем прямо! — наконец решил сержант и полез через сугроб на соседнюю дорогу.
В колонне послышались возгласы, и громадный немец с отмороженными опухшими ушами вышел из строя. Был он рыж, крепок и подпоясан ремнем.
— Наин... Наин! — закричал он.— Марысенки... Мары-сеики!
И стал показывать на дорогу влево.
— Ты смотри,— зло сказал сержант. —Как они? Польшу хорошо знают.
Он снова выбрался на прежнюю дорогу и закричал:
— Форвертс! Вперед!
Закоченевшая колонна топталась на снегу, после команды тяжелой рысцой загромыхала сапогами. Мороз выжимал слезы из глаз, морщинистые, землисто-синие лица Пыли похожи одно на другое. Владимир сцепил крючки па поднятом воротнике полушубка, дыша теплом нагретого меха и дубленой кожи, чуть прихрамывая, зашагал по обочине, положив руки на качающийся автомат.
Так шли долго, и вокруг было пустынно, тихо, и бесконечные поля лежали пухлые, нетронутые, с редкими черными кустами. Среди немцев иногда возникало смятение, кто-нибудь из них неожиданно медленно. оседал, его под-хватывали под руки и вели дальше, пока он снова не начинал двигаться сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71