!
Он опрокинул стакан, ударил по зубам кончиками пальцев, так что дробь пошла по комнате:
— Ба-а-арыня-я, барыня-я-я... Сударыня-барыня-я-я...
— Дядя Леша, вы пьяный, — робко проговорила девушка и отодвинула его стакан.
— С|н, Наташенька, веселый, — улыбнулась женщина.— И на зубариках лучше его никто не играет... Как на пианино... Ты пойми, никто так не радуется, что война окончилась, как они...
На кухоньке, когда, стоя у открытой форточки, жадно курили-самокрутки, Леша сказал:
— Она девка хорошая... Войне капут... Ты не смотри, что она.... слишком правильная.
— Обычная, — пожал плечами Владимир. — А необычным с нами делать нечего, — усмехнулся Леша.
— Как понять?
— Понимай, как хочешь.
— Не хочу.
— Зря. Не бог весть какие мы с тобой... Вспомни, о чем в окопах думали? То, что имеем сейчас, — тогда на уровне счастья считали. Не так, кореш?
В то время каждый день последним мог быт А сейчас впереди этих дней чертова уйма.
— Будешь перебирать, как разборчивая курица? Клюкнет зернышко — не то... Выплюнет, другое ищет.
— Для чего-то же я вернулся?
— А если для нее?
— Для этой?.. Не думаю.
— Но в то же время... Ты пойми меня правильно... Вдруг в твоих руках вся ее жизнь?
— Чепуху ты говоришь... Пошли в комнату.
— Нет, постой, — Леша удержал его за пуговицу гимнастерки. — Вдруг от того, как ты себя поведешь, зависит девкино счастье. Судьбы ее поворот на сто восемьдесят градусов.
— А если она мне безразлична, — перебил Владимир.— Вот как этот стол, как тот сундук у двери?
— Так что, по свету пойдешь искать свое?
— Хотя бы знать, что искать, — усмехнулся Владимир.— Останусь пока с тобой. Если не возражаешь, конечно.
— Значит, вступаешь в мою фирму? По петухам, кореш.— Леша взмахнул рукой и шлепнул по ладони Владимира. — Не пропадем... Пошли к бабам. Соскучились они, небось...
Они вернулись комнату и увидели, что стол уже прибран, а женщины низко наклонились над репродуктором
И слушают музыку. Помятая, с погнутым ободом черная тарелка пела стеклянно-чистым голосом.
— Вы знаете, как. передали? — удивленно сказала Наташа, обернувшись к вошедшим. — «Песни времен Отечественной войны...» Уже времен...
Они молча опустились настулья. Лампа светила слабо, и был виден огонь в топке. Ветер стучал ставнями и надувал на подоконники полосы снега. Но в самюй комнате было тепло, густые с прозеленью тени лежали на полу. И так спокойно было в этих четырех стенах, — все неподвижно, каждое на своем месте, любая вещь ухожена, вымыта, натерта до блеска, поставлена точно и выверенно, словно раз и на-всегда, чтобы потом никогда ее не сдвинуть в сторону, не испачкать, неосторожным движением не разрушить устоявшийся мир благополучия и тишины. Две женщины чем-то походили друг на друга. Наверно, широкими лицами сглаженными сумраком, или одинаково положенными на стол тяжелыми руками. Женщины слушали музыку, думали о чем-то своем. Но можно было, догадаться, куда их мысли увел,а музыка, тишина вещей и монотонный стук плохо прилаженной ставни. Все было здесь — мечты и воспоминания не покидали эти стены, точно так, как от падающей в лужу капли круги по воде не расходятся дальше берегов. Все казалось простым, ясным— застывшие фигуры, снег за окном, в печи неяркий огонь, помятая тарелка репродуктора с его тоскующим голосом, отчаянное, счастливое лицо Лешки, первые пришедшие в голову мысли — о доме, ржаном хлебе, о нетревожной будущей жизни... Мир сузился, оградился стенами, в него вошло самое главное и важное,. а остальное— ветер, заледенелая степь, гремящий лист жести, сорванный с крыши, заносимые снегом курганы взорванных зданий — все это если и существовало где-то, то далеко, померкнув перед извечной властью теплого огня и уютом человеческого жилища...
«А что мне надо? Калеке безногому. Инвалиду. Бездомному человеку. Какое счастье иметь все — дом, теплую печь, женщину, которая от тебя ничего не требует, но при твоем желании, стыдясь и радуясь, пойдет к тебе навстречу, благословляя час и минуту случайного знакомства... Не стыдно ли перед теми ребятами, чьи имена на фанерных обелисках уже размыли дожди?.. Они мечтали о многом, но и об этом...» О том, что уже имеет Владимир. Он помнит, как впервые увидел убитых парней и, торопливо проходя мимо них, почувствовал шаткость и непрочность сво-
ей жизни. И подумал: если остается цел, то как мало надо будет ему в дальнейшей жизни и как это будет необычай-НО много — выжить, вернуться домой, любить.
ВОСПОМИНАНИЯ
...Их полк шел в. атаку по осеннему полю, на котором рос картофель, ботва была вбита в землю нестихающими дождями... А перед этим Владимир бесконечно долго лежал в яме. Это был его первый бой. В луже, прямо перед ним, отражалось оловянное небо и дуло его винтовки. Ветер качал уцелевшую ботву, вблизи она напоминала деревья с висящими, точно стеклянные груши, тяжелыми каплями... На далеком горизонте темнели тучи. И поле было таким громадным, что его размытые края, казалось, сливались с тем странным миром, в котором когда-то было солнце, теплая земля и деревья, покрытые зеленой листвой...
Потом вышли танки. Они катились медленно, часто останавливались, и поле стало сужаться.. Цепи залегли, послышались хлопкц винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле убитых... Затем солдаты снова бросились вперед. Дождь барабанил по лужам, расквашивал землю, омывая вывороченную взрывами, розовую, как человеческая кожа, картошку... В окопы текли ручьи, обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными кореньями...
Ночью пришел неожиданный мороз, потом повалил снег. Под утро полк все-таки занял мертвую деревню. Владимир шел по дороге,- закинув винтовку за плечо. Несколько танков, уже покрытых изморозью, стояли у закопченных печных труб и на огородах. За ночь все замело мелкими сугробиками. Из снега торчали колеса разбитых подвод.
В степи медленно ходили цепью бойцы из похоронной команды. Они стаскивали в кучу закоченевшие трупы и собирали оружие...
Трупы погибших лежали за поваленным сараем. Их было много. Снег запорошил шинели, закрыл глаза белыми пятаками. Ветер шевелил волосы. Рты у некоторых были раскрыты, словно перед смертью они хотели что-то сказать или кричали. Другие лежали, стиснув синие губы. У одного была распущена обмотка, и она вилась помятой грязной лентой под обгорелое бревно... Владимир прошел мимо. За всю прежнюю жизнь он ни разу не видел, как уми-
рает человек. О смерти он читал в книгах, о ней иногда говорили взрослые. От этих разговоров оставалось томительное чувство одиночества, тоски и притягательной тайны. Но вчера он видел, как все это происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Он опрокинул стакан, ударил по зубам кончиками пальцев, так что дробь пошла по комнате:
— Ба-а-арыня-я, барыня-я-я... Сударыня-барыня-я-я...
— Дядя Леша, вы пьяный, — робко проговорила девушка и отодвинула его стакан.
— С|н, Наташенька, веселый, — улыбнулась женщина.— И на зубариках лучше его никто не играет... Как на пианино... Ты пойми, никто так не радуется, что война окончилась, как они...
На кухоньке, когда, стоя у открытой форточки, жадно курили-самокрутки, Леша сказал:
— Она девка хорошая... Войне капут... Ты не смотри, что она.... слишком правильная.
— Обычная, — пожал плечами Владимир. — А необычным с нами делать нечего, — усмехнулся Леша.
— Как понять?
— Понимай, как хочешь.
— Не хочу.
— Зря. Не бог весть какие мы с тобой... Вспомни, о чем в окопах думали? То, что имеем сейчас, — тогда на уровне счастья считали. Не так, кореш?
В то время каждый день последним мог быт А сейчас впереди этих дней чертова уйма.
— Будешь перебирать, как разборчивая курица? Клюкнет зернышко — не то... Выплюнет, другое ищет.
— Для чего-то же я вернулся?
— А если для нее?
— Для этой?.. Не думаю.
— Но в то же время... Ты пойми меня правильно... Вдруг в твоих руках вся ее жизнь?
— Чепуху ты говоришь... Пошли в комнату.
— Нет, постой, — Леша удержал его за пуговицу гимнастерки. — Вдруг от того, как ты себя поведешь, зависит девкино счастье. Судьбы ее поворот на сто восемьдесят градусов.
— А если она мне безразлична, — перебил Владимир.— Вот как этот стол, как тот сундук у двери?
— Так что, по свету пойдешь искать свое?
— Хотя бы знать, что искать, — усмехнулся Владимир.— Останусь пока с тобой. Если не возражаешь, конечно.
— Значит, вступаешь в мою фирму? По петухам, кореш.— Леша взмахнул рукой и шлепнул по ладони Владимира. — Не пропадем... Пошли к бабам. Соскучились они, небось...
Они вернулись комнату и увидели, что стол уже прибран, а женщины низко наклонились над репродуктором
И слушают музыку. Помятая, с погнутым ободом черная тарелка пела стеклянно-чистым голосом.
— Вы знаете, как. передали? — удивленно сказала Наташа, обернувшись к вошедшим. — «Песни времен Отечественной войны...» Уже времен...
Они молча опустились настулья. Лампа светила слабо, и был виден огонь в топке. Ветер стучал ставнями и надувал на подоконники полосы снега. Но в самюй комнате было тепло, густые с прозеленью тени лежали на полу. И так спокойно было в этих четырех стенах, — все неподвижно, каждое на своем месте, любая вещь ухожена, вымыта, натерта до блеска, поставлена точно и выверенно, словно раз и на-всегда, чтобы потом никогда ее не сдвинуть в сторону, не испачкать, неосторожным движением не разрушить устоявшийся мир благополучия и тишины. Две женщины чем-то походили друг на друга. Наверно, широкими лицами сглаженными сумраком, или одинаково положенными на стол тяжелыми руками. Женщины слушали музыку, думали о чем-то своем. Но можно было, догадаться, куда их мысли увел,а музыка, тишина вещей и монотонный стук плохо прилаженной ставни. Все было здесь — мечты и воспоминания не покидали эти стены, точно так, как от падающей в лужу капли круги по воде не расходятся дальше берегов. Все казалось простым, ясным— застывшие фигуры, снег за окном, в печи неяркий огонь, помятая тарелка репродуктора с его тоскующим голосом, отчаянное, счастливое лицо Лешки, первые пришедшие в голову мысли — о доме, ржаном хлебе, о нетревожной будущей жизни... Мир сузился, оградился стенами, в него вошло самое главное и важное,. а остальное— ветер, заледенелая степь, гремящий лист жести, сорванный с крыши, заносимые снегом курганы взорванных зданий — все это если и существовало где-то, то далеко, померкнув перед извечной властью теплого огня и уютом человеческого жилища...
«А что мне надо? Калеке безногому. Инвалиду. Бездомному человеку. Какое счастье иметь все — дом, теплую печь, женщину, которая от тебя ничего не требует, но при твоем желании, стыдясь и радуясь, пойдет к тебе навстречу, благословляя час и минуту случайного знакомства... Не стыдно ли перед теми ребятами, чьи имена на фанерных обелисках уже размыли дожди?.. Они мечтали о многом, но и об этом...» О том, что уже имеет Владимир. Он помнит, как впервые увидел убитых парней и, торопливо проходя мимо них, почувствовал шаткость и непрочность сво-
ей жизни. И подумал: если остается цел, то как мало надо будет ему в дальнейшей жизни и как это будет необычай-НО много — выжить, вернуться домой, любить.
ВОСПОМИНАНИЯ
...Их полк шел в. атаку по осеннему полю, на котором рос картофель, ботва была вбита в землю нестихающими дождями... А перед этим Владимир бесконечно долго лежал в яме. Это был его первый бой. В луже, прямо перед ним, отражалось оловянное небо и дуло его винтовки. Ветер качал уцелевшую ботву, вблизи она напоминала деревья с висящими, точно стеклянные груши, тяжелыми каплями... На далеком горизонте темнели тучи. И поле было таким громадным, что его размытые края, казалось, сливались с тем странным миром, в котором когда-то было солнце, теплая земля и деревья, покрытые зеленой листвой...
Потом вышли танки. Они катились медленно, часто останавливались, и поле стало сужаться.. Цепи залегли, послышались хлопкц винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле убитых... Затем солдаты снова бросились вперед. Дождь барабанил по лужам, расквашивал землю, омывая вывороченную взрывами, розовую, как человеческая кожа, картошку... В окопы текли ручьи, обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными кореньями...
Ночью пришел неожиданный мороз, потом повалил снег. Под утро полк все-таки занял мертвую деревню. Владимир шел по дороге,- закинув винтовку за плечо. Несколько танков, уже покрытых изморозью, стояли у закопченных печных труб и на огородах. За ночь все замело мелкими сугробиками. Из снега торчали колеса разбитых подвод.
В степи медленно ходили цепью бойцы из похоронной команды. Они стаскивали в кучу закоченевшие трупы и собирали оружие...
Трупы погибших лежали за поваленным сараем. Их было много. Снег запорошил шинели, закрыл глаза белыми пятаками. Ветер шевелил волосы. Рты у некоторых были раскрыты, словно перед смертью они хотели что-то сказать или кричали. Другие лежали, стиснув синие губы. У одного была распущена обмотка, и она вилась помятой грязной лентой под обгорелое бревно... Владимир прошел мимо. За всю прежнюю жизнь он ни разу не видел, как уми-
рает человек. О смерти он читал в книгах, о ней иногда говорили взрослые. От этих разговоров оставалось томительное чувство одиночества, тоски и притягательной тайны. Но вчера он видел, как все это происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71