Повернулся лицом к следующему — даже нет стен, только черная труба и гора мусора. Подышал на замерзшие пальцы, вздохнул и, дырявя концом карандаша бумагу, поставил рядом второй алый крест...
Целый день Владимир ходил от здания к зданию. Дважды падал снег и переставал. Выходило солнце и растапливало белую порошу. Холод пробивал шинель. Задубевшие пальцы уже не держали карандаша. Тело болело от резких рывков костылей. Хотелось есть, но он все брел по развалинам, взбирался на каменные горы, оглядывал застывшее море обвалившихся домов, в котором одинокими островками стояли сохранившиеся здания. Начинало темнеть. В сумраке засветились огни — они пробивались из-под земли или мерцали в заиндевелых окнах уцелевших этажей...
Владимир пошел в мастерские. За день, который провел среди развалин, он почувствовал громадность города и понял тщетность человеческих усилий вдохнуть жизнь в. мертвые камни. Так и будут вечно стоять развороченные глыбы,
пока они не прорастут травами, а ветер не наметет новый слой земли...
В зале особняка жарко топилась печь. Горели керосиновые лампы, толпились люди. Они сидели у столов, бродили по коридору. Кто-то топором взламывал в углу доски пола и рубил их на щепки. Другой заколачивал фанерным листом щель в окне.
Владимир нашел Волжского, и тот обрадованно закричал:
— Пришел? Чего так долго?
Владимир молча положил перед ним лист бумаги, весь исчерканный красными крестами. Волжский бросил на чертеж быстрый взгляд и кивнул на стол. Там лежала целая груда помятых листов. Поворошил их крючком протеза, и Владимир увидел на них бесчисленные алые линии.
— Красных карандашей не хватает,— сказал Волжский,— а зеленые у всех целые... Замерз?
— Руки...
— Я забыл тебя предупредить... Найди резиночку. Ну от пузырька с лекарствами... И надевай на палец. Так удобней — карандаш не выпадет. Или перчатки без пальцев достань. Иначе плохо. Отморозишь руки к черту.Садись и грейся.
Он громко закричал:
— Товарищи! Это наш новый техник...
Владимир поднялся на костылях, неловко поклонился, кивнув головой, и прошел к печке. Протягивая пальцы к ее вишневым бокам, прислушивался к разговору. Развалившись на стуле и распустив по груди вязаное кашне, человек с одутловатым лицом говорил, покручивая за шнурок солдатскую потрепанную шапку:
— ...Милостивый государь! Я строю тридцать лет...
— Не пижоньте, Самойлов,— его собеседник, подвинув к печке громадные валенки, наслаждался теплом, распахнув все натянутые на него одежонки — пиджак, меховую безрукавку, стеганку и офицерскую шинель без логон.
— А вы слушайте, Орешкин, и не перебивайте старших,— рассердился Самойлов.-— Тридцать лет! Я начал еще при Николае Втором... Лихо? И поверьте моему невероятному опыту... Гроша ломаного не стоит ваше предложение! Это только подумать! Исторически сложившийся центр. Сердце города,так сказать, и под лопату?!
— Чушь,— усмехнулся Орешкин.— Я не отказываюсь от радиально-кольцевой застройки, но... Но акценты перенесены на привокзальную площадь и порт.
— Меня мутит от такой самодеятельности,— взорвался Самойлов.— Ни копейки уважения к традициям! Ни заботы об архитектурной старине.....Потрясающая нелепость! Город, сударь мой, будет жить по-своему, даже если вы внесете рацпредложение поставить его на попа! Да-с, вот так... У-него свои законы. Он вечен!.
Самойлов наклонился и подбросил в печь несколько щепок. Оглянулся и закричал:
— Кто сегодня истопник?
— Я,— отозвался из угла человек с топором.
— Тащи, сударь, дровишек.
Человек подошел и швырнул на железный лист обломки досок.
— Прелестно,— лениво протянул Орешкин.— Говорим о вечности и греемся у костра, пожирающего последние стены, ограждающие нас... Удивительная последовательность.
— Сударь,— прищурился Самойлов.— А вы принесли сегодня с обмеров хоть одну чурбашку?.. Хоть паршивое полешко?
— Нет,— сознался Орешкин.
— Почему же?
— Меня били,— вздохнул Орешкин.— Да, профессор, самым настоящим образом.
— Наконец-то! — воскликнул Самойлов.— Ногами?
— Что вы?
— Жаль... Ну, расскажите.
— Зашел во двор,—хитро начал Орешкин.— Стою, вычерчиваю, на окна поглядываю... Один человек подходит... Второй... Смотрю, их уже десятка полтора. И все больше бабы. «Что вы тут делаете?» — спрашивают. «Да вот, обмеряю ваш дом».— «Зачем?»...— «На месте вашей конуры построим великолепное здание... С центральным отоплением... С газом и с ваннами...» И тут меня одна бабка — шарах по шее! Вторая — бемс! Я чертеж в зубы и на карачках со двора... Так что сегодня, профессор, на вашей улице праздник! Можете ликовать.
— Вы удивительно темный человек,— всплеснул руками Самойлов.— Учитесь у меня.
— Благодарю,— язвительно проговорил Орешкин.
— Боже упаси меня хоть когда-то сказать о будущих дворцах или вокзалах! — Самойлов вытянул шею и, шмыгнув носом, жалобным голосом затянул: — «Вот тут, дорогие жители, мы протопчем вам дорожку... А возле подъезда, чтобы далеко не бегать, поставим новый... Из струганых
досок... Потрясающий сортир!..» Вот так надо, сударь. Глядишь, еще и картошкой угостят.
— Попрошайка вы, Самойлов,— презрительно скривился Орешкин.— Циник.
Самойлов удивленно зачмокал губами и повернулся к Владимиру.
— Слыхали? Что молчите вы, сударь?
— Какие могут быть разговоры о дворцах... О квартирах с ваннами? — хмуро произнес Вдадимир.
— Сортиры! Только сортиры! — обрадованно закричал Самойлов.— Теплые, с двойными стенами! На двенадцать очков...
— А вы сами-то где живете?— спросил Владимир.— Небось горисполком о вас-то побеспокоился...
— Вы это серьезно? — насупился Самойлов.
— Сотня бараков,— не слушая, продолжал Владимир.-— Но чтобы за три месяца каждого человека под крышу спрятать! Вот тогда они не будут вас бить во дворах.
— ...А станут кормить картошкой,— задумчиво произнес Самойлов.— Вариант, имеющий право на существование... Миллионы без элементарных условий. А ведь переделывать будет труднее, чем сразу строить как надо. Символ красоты? Телеграфный столб... Идеал? Тот самый утепленный сортир... А внешне безобидно и даже соблазнительно, не правда ли? Вы, молодой человек, не поняли шутку.
— Значит, давай дворцы,— перебил Владимир.— Коринфские колонны, гранит, мрамор... А люди подождут? Им спешить некуда. Какая разница — год?.. Десять лет?
— И латать надо, и кроить новое,— Орешкин прикурил от уголька.— Одновременно... Кстати, строим бараки... Много строим бараков. Не успеваем. Но речь сейчас не об этом. Город — это образ мысли народа. Каменная книга... И сгоревшие страницы будут восстановлены. Но мы не просто реставраторы. Отнюдь. Ты воевал?.. Да, извини, вижу... Разве не мечтал вернуться домой, в свой любимый город, который тебе казался самым лучшим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Целый день Владимир ходил от здания к зданию. Дважды падал снег и переставал. Выходило солнце и растапливало белую порошу. Холод пробивал шинель. Задубевшие пальцы уже не держали карандаша. Тело болело от резких рывков костылей. Хотелось есть, но он все брел по развалинам, взбирался на каменные горы, оглядывал застывшее море обвалившихся домов, в котором одинокими островками стояли сохранившиеся здания. Начинало темнеть. В сумраке засветились огни — они пробивались из-под земли или мерцали в заиндевелых окнах уцелевших этажей...
Владимир пошел в мастерские. За день, который провел среди развалин, он почувствовал громадность города и понял тщетность человеческих усилий вдохнуть жизнь в. мертвые камни. Так и будут вечно стоять развороченные глыбы,
пока они не прорастут травами, а ветер не наметет новый слой земли...
В зале особняка жарко топилась печь. Горели керосиновые лампы, толпились люди. Они сидели у столов, бродили по коридору. Кто-то топором взламывал в углу доски пола и рубил их на щепки. Другой заколачивал фанерным листом щель в окне.
Владимир нашел Волжского, и тот обрадованно закричал:
— Пришел? Чего так долго?
Владимир молча положил перед ним лист бумаги, весь исчерканный красными крестами. Волжский бросил на чертеж быстрый взгляд и кивнул на стол. Там лежала целая груда помятых листов. Поворошил их крючком протеза, и Владимир увидел на них бесчисленные алые линии.
— Красных карандашей не хватает,— сказал Волжский,— а зеленые у всех целые... Замерз?
— Руки...
— Я забыл тебя предупредить... Найди резиночку. Ну от пузырька с лекарствами... И надевай на палец. Так удобней — карандаш не выпадет. Или перчатки без пальцев достань. Иначе плохо. Отморозишь руки к черту.Садись и грейся.
Он громко закричал:
— Товарищи! Это наш новый техник...
Владимир поднялся на костылях, неловко поклонился, кивнув головой, и прошел к печке. Протягивая пальцы к ее вишневым бокам, прислушивался к разговору. Развалившись на стуле и распустив по груди вязаное кашне, человек с одутловатым лицом говорил, покручивая за шнурок солдатскую потрепанную шапку:
— ...Милостивый государь! Я строю тридцать лет...
— Не пижоньте, Самойлов,— его собеседник, подвинув к печке громадные валенки, наслаждался теплом, распахнув все натянутые на него одежонки — пиджак, меховую безрукавку, стеганку и офицерскую шинель без логон.
— А вы слушайте, Орешкин, и не перебивайте старших,— рассердился Самойлов.-— Тридцать лет! Я начал еще при Николае Втором... Лихо? И поверьте моему невероятному опыту... Гроша ломаного не стоит ваше предложение! Это только подумать! Исторически сложившийся центр. Сердце города,так сказать, и под лопату?!
— Чушь,— усмехнулся Орешкин.— Я не отказываюсь от радиально-кольцевой застройки, но... Но акценты перенесены на привокзальную площадь и порт.
— Меня мутит от такой самодеятельности,— взорвался Самойлов.— Ни копейки уважения к традициям! Ни заботы об архитектурной старине.....Потрясающая нелепость! Город, сударь мой, будет жить по-своему, даже если вы внесете рацпредложение поставить его на попа! Да-с, вот так... У-него свои законы. Он вечен!.
Самойлов наклонился и подбросил в печь несколько щепок. Оглянулся и закричал:
— Кто сегодня истопник?
— Я,— отозвался из угла человек с топором.
— Тащи, сударь, дровишек.
Человек подошел и швырнул на железный лист обломки досок.
— Прелестно,— лениво протянул Орешкин.— Говорим о вечности и греемся у костра, пожирающего последние стены, ограждающие нас... Удивительная последовательность.
— Сударь,— прищурился Самойлов.— А вы принесли сегодня с обмеров хоть одну чурбашку?.. Хоть паршивое полешко?
— Нет,— сознался Орешкин.
— Почему же?
— Меня били,— вздохнул Орешкин.— Да, профессор, самым настоящим образом.
— Наконец-то! — воскликнул Самойлов.— Ногами?
— Что вы?
— Жаль... Ну, расскажите.
— Зашел во двор,—хитро начал Орешкин.— Стою, вычерчиваю, на окна поглядываю... Один человек подходит... Второй... Смотрю, их уже десятка полтора. И все больше бабы. «Что вы тут делаете?» — спрашивают. «Да вот, обмеряю ваш дом».— «Зачем?»...— «На месте вашей конуры построим великолепное здание... С центральным отоплением... С газом и с ваннами...» И тут меня одна бабка — шарах по шее! Вторая — бемс! Я чертеж в зубы и на карачках со двора... Так что сегодня, профессор, на вашей улице праздник! Можете ликовать.
— Вы удивительно темный человек,— всплеснул руками Самойлов.— Учитесь у меня.
— Благодарю,— язвительно проговорил Орешкин.
— Боже упаси меня хоть когда-то сказать о будущих дворцах или вокзалах! — Самойлов вытянул шею и, шмыгнув носом, жалобным голосом затянул: — «Вот тут, дорогие жители, мы протопчем вам дорожку... А возле подъезда, чтобы далеко не бегать, поставим новый... Из струганых
досок... Потрясающий сортир!..» Вот так надо, сударь. Глядишь, еще и картошкой угостят.
— Попрошайка вы, Самойлов,— презрительно скривился Орешкин.— Циник.
Самойлов удивленно зачмокал губами и повернулся к Владимиру.
— Слыхали? Что молчите вы, сударь?
— Какие могут быть разговоры о дворцах... О квартирах с ваннами? — хмуро произнес Вдадимир.
— Сортиры! Только сортиры! — обрадованно закричал Самойлов.— Теплые, с двойными стенами! На двенадцать очков...
— А вы сами-то где живете?— спросил Владимир.— Небось горисполком о вас-то побеспокоился...
— Вы это серьезно? — насупился Самойлов.
— Сотня бараков,— не слушая, продолжал Владимир.-— Но чтобы за три месяца каждого человека под крышу спрятать! Вот тогда они не будут вас бить во дворах.
— ...А станут кормить картошкой,— задумчиво произнес Самойлов.— Вариант, имеющий право на существование... Миллионы без элементарных условий. А ведь переделывать будет труднее, чем сразу строить как надо. Символ красоты? Телеграфный столб... Идеал? Тот самый утепленный сортир... А внешне безобидно и даже соблазнительно, не правда ли? Вы, молодой человек, не поняли шутку.
— Значит, давай дворцы,— перебил Владимир.— Коринфские колонны, гранит, мрамор... А люди подождут? Им спешить некуда. Какая разница — год?.. Десять лет?
— И латать надо, и кроить новое,— Орешкин прикурил от уголька.— Одновременно... Кстати, строим бараки... Много строим бараков. Не успеваем. Но речь сейчас не об этом. Город — это образ мысли народа. Каменная книга... И сгоревшие страницы будут восстановлены. Но мы не просто реставраторы. Отнюдь. Ты воевал?.. Да, извини, вижу... Разве не мечтал вернуться домой, в свой любимый город, который тебе казался самым лучшим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71