.. ' ...
— Раньше тут клубный зал был, — сказала Наташа. — А когда общежитие разбомбили, то всех сюда перевели... Живем, как на пароходе. Сейчас чай подогрею. Вы, наверно, замерзли? Холодно в этом году. А вот в сорок первом году было — просто ужас...
Наташа с ожесточением принялась за примус. Она накачивала форсунку, бормотала что-то себе под нос, и упавшие на лоб волосы качались в такт движению рук. Сердитая, она понравилась Владимиру. Подсвеченная синим фыркающим огнем горелки, с плотно сжатыми губами, в ситцевом платьице, девушка Едруг показалась простой и привлекательной.
— Почему я на дядю Лешу так навалилась? — проговорила она, не оборачиваясь. — Он же, как маленький, многого совсем не понимает. Сейчас какое время? Период восстановления! Так вкалывай, приближай будущее в поте лица. А профилонишь—потом в глаза людям будет стыдно смотреть. Ведь все так просто... Фу, наконец загорелся. Беда с этим примусом. Теперь скоро закипит. У меня есть хлеб... Даже сахар есть.
Владимира разморило в тепле, стало клонить ко сну. Он подпер голову рукой, прислушиваясь к неторопливому голосу девушки.
— Некоторые все для себя, все для себя. Живут, словно на необитаемом острове. А возьми наших пацанов, В мыслях только одни танцы. Правда, и среди них попадаются мировые ребята... Но не сравнить с вами. Кто видел смерть и с оружием в.руках защищал Родину... тот человек проверенный... Закипел. Садитесь, прошу вас.
Владимир с трудом разомкнул веки и сонно проговорил:
— Я не хочу... Ты ешь сама.
— Я тоже не хочу. У дяди Леши поела. — Ну, тогда я пойду. — Владимир попытался встать с кровати, но Наташа вдруг внимательно посмотрела на него и засмеялась:
— Куда же вы один пойдете? Вас ветром унесет. Да и опасно... Всякое ночью бывает.
— Что же мне — тут ночевать? — нахмурился Владимир.
— Да, наверно,— сказала Наташа.— Стесняетесь? Ерунда все это. Я вам на кровати постелю.
— Вроде бы неудобно, — смутился Владимир.
— Ах, все предрассудки, — махнула рукой Наташа. — Раздевайтесь. Куда я вас пущу в такую пору? И мне рано подниматься. Я лягу на полу.
Она погасила примус и долго еще в темноте малиново светился венчик раскаленной горелки. Владимир лег на кровать и накрылся шинелью. Он лежал и слушал, как где-то ходили люди, о чем-то приглушенно спорили и смеялись. На высоком потолке перекрещивались смутные тени, они отражали движение укладывающихся на ночь людей, их беспокойные жесты. В зале шелестели простыни, летели на пол тяжелые сапоги, сонно хныкали дети.
Наташа осторожно раздевалась и бросала на стул снятые вещи. Владимир чувствовал тепло, точно волнами идущее от ее тела. Она прошлась по своему закутку, расплывчатая в темноте.
Девушка залезла под полушубок и прошептала:
— Спокойной ночи...
— Спокойной,— ответил Владимир и повернулся на спину.
Медленно затухали звуки, становилось глуше, реже и теперь лишь иногда, как-то по-особенному гулко, как в пустой бочке, скрипели кровати да всхрапывали люди. И не спала Наташа. Она лежала неподвижно, без шороха, точно затаившись, и это выдавало ее волнение.
И он, Владимир, тоже не шевелился. Он представил себя со стороны на чужой постели, в незнакомом здании... По одну сторону, за пеленой снега, высится холм битого кир-
пича — там его прежний дом... Неподалеку — кладбище... Мать... Дальше, за сотни километров,— госпиталь... Бесконечные зимние поля, истоптанные кирзухами во всех направлениях, й оспинах старых воронок, вырытые наспех шанцевым инструментом окопы... Фанерные обелиски и безымянные могилы друзей... А вокруг, черт знает на каких расстояниях, как горсть зерна, брошенная на громадный стол земли, друзья живые, но раскиданные по свету послевоенным счастьем, судьбой, случаем, служебным предписанием о демобилизации.... Когда-то все это было объединено в целое, а сейчас распалось. Нарушились связи. Порвались нити. Чужая кровать в незнакомом здании, бывшем клубе, точно нейтральная зона. Ничья земля.
Он удивительно ясно почувствовал свое одиночество. Храпели уставшие люди, неподвижно лежала рядом девушка и тоже прислушивалась к чему-то, серые ступни невидимой в темноте скульптуры висели в черном воздухе, каменные, с обломанными пальцами...
— Тихо как, — прошептал Владимир.
— Люди устали, — приглушенно ответила девушка. — Всем рано вставать.
— Кроме меня,— усмехнулся Владимир.
— Вы один? Вообще один живете? — спросила она.
— Да. Сейчас один. Вернулся из госпиталя, а на месте дома бурьян уже вырос. Там мама жила. Она у меня была учительницей. Сходил на кладбище... Памятник надо поставить. Когда это было? Скоро неделя пройдет... Вот и живу у Леши. И сплю, и ем, а живу паршиво. Не могу забыть, так и стоит все перед глазами...
— Хорошо, что сам-то живым вернулся, — сказала Наташа.
— Я радуюсь, — невесело проговорил Владимир. — Понимаю, какое это счастье. Война окончилась, я живой...
— А еще кто-нибудь у вас есть?
— Ты о девушке? Потерялась... Это такой был человек.
Я тебе словами объяснить не могу.
— Я и так догадываюсь, — пробормотала Наташа.
— Нет, — перебил Владимир, — все сложнее... Поэтому и рассказать не могу. Слов нет...
— Плохо, когда нет родных. Приходишь с работы, и некому даже суп сварить...
— Вари мне, — помолчав, сказал Владимир.
— А что, давайте, — чуть слышно засмеялась Наташа.— Оставайтесь здесь. Разве тут вам не нравится?
— Хорошо...
— А потом скоро построят новое общежитие и дадут настоящую комнату... Куплю шторы, полки для книг. Я люблю читать... А вы устроитесь на работу...
— Да, надо устраиваться. Не век блуждать по свету:..
— Вы подумайте, подумайте. — настаивала девушка. — Хотите быть нормировщиком? Я могу помочь. Хлебная карточка, зарплата. Заживете, как у бога за пазухой. Вы хотите так жить?
— Мне надоело жить, как живу сейчас...
— Работа у нас трудная, но вы не пугайтесь. Вам подберем полегче... Завод построили во время войны. И того нет, и другого. Сейчас кирпич дороже золота, честное слово... Прямо от печи увозят на станцию. Разве вам на фронте было легко? Мы все понимаем. Без нас ничего не построишь. Мы клятву комсомольскую дали...
— Разве сейчас война? — сонно проговорил Владимир. — Конечно, нет,— упрямо ответила она, — но мы - мирный фронт. Все это понимают. Вы не думайте, что мы только спим да на заводе вкалываем. В театр ходим, разные культпоходы. По воскресеньям девчонки в клубе появятся — посмотришь, сразу закачаешься. И тебе лодочки, прически фасонистые... Правда, по рукам видно, кто с кирпичного... Кожа шершавая. Да голоса простуженные, а так девочки первый сорт... Скоро нас всех отсюда в новый дом переселят. И тоже из нашего кирпича... Кирпич — это хлеб индустрии, так написано у проходной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Раньше тут клубный зал был, — сказала Наташа. — А когда общежитие разбомбили, то всех сюда перевели... Живем, как на пароходе. Сейчас чай подогрею. Вы, наверно, замерзли? Холодно в этом году. А вот в сорок первом году было — просто ужас...
Наташа с ожесточением принялась за примус. Она накачивала форсунку, бормотала что-то себе под нос, и упавшие на лоб волосы качались в такт движению рук. Сердитая, она понравилась Владимиру. Подсвеченная синим фыркающим огнем горелки, с плотно сжатыми губами, в ситцевом платьице, девушка Едруг показалась простой и привлекательной.
— Почему я на дядю Лешу так навалилась? — проговорила она, не оборачиваясь. — Он же, как маленький, многого совсем не понимает. Сейчас какое время? Период восстановления! Так вкалывай, приближай будущее в поте лица. А профилонишь—потом в глаза людям будет стыдно смотреть. Ведь все так просто... Фу, наконец загорелся. Беда с этим примусом. Теперь скоро закипит. У меня есть хлеб... Даже сахар есть.
Владимира разморило в тепле, стало клонить ко сну. Он подпер голову рукой, прислушиваясь к неторопливому голосу девушки.
— Некоторые все для себя, все для себя. Живут, словно на необитаемом острове. А возьми наших пацанов, В мыслях только одни танцы. Правда, и среди них попадаются мировые ребята... Но не сравнить с вами. Кто видел смерть и с оружием в.руках защищал Родину... тот человек проверенный... Закипел. Садитесь, прошу вас.
Владимир с трудом разомкнул веки и сонно проговорил:
— Я не хочу... Ты ешь сама.
— Я тоже не хочу. У дяди Леши поела. — Ну, тогда я пойду. — Владимир попытался встать с кровати, но Наташа вдруг внимательно посмотрела на него и засмеялась:
— Куда же вы один пойдете? Вас ветром унесет. Да и опасно... Всякое ночью бывает.
— Что же мне — тут ночевать? — нахмурился Владимир.
— Да, наверно,— сказала Наташа.— Стесняетесь? Ерунда все это. Я вам на кровати постелю.
— Вроде бы неудобно, — смутился Владимир.
— Ах, все предрассудки, — махнула рукой Наташа. — Раздевайтесь. Куда я вас пущу в такую пору? И мне рано подниматься. Я лягу на полу.
Она погасила примус и долго еще в темноте малиново светился венчик раскаленной горелки. Владимир лег на кровать и накрылся шинелью. Он лежал и слушал, как где-то ходили люди, о чем-то приглушенно спорили и смеялись. На высоком потолке перекрещивались смутные тени, они отражали движение укладывающихся на ночь людей, их беспокойные жесты. В зале шелестели простыни, летели на пол тяжелые сапоги, сонно хныкали дети.
Наташа осторожно раздевалась и бросала на стул снятые вещи. Владимир чувствовал тепло, точно волнами идущее от ее тела. Она прошлась по своему закутку, расплывчатая в темноте.
Девушка залезла под полушубок и прошептала:
— Спокойной ночи...
— Спокойной,— ответил Владимир и повернулся на спину.
Медленно затухали звуки, становилось глуше, реже и теперь лишь иногда, как-то по-особенному гулко, как в пустой бочке, скрипели кровати да всхрапывали люди. И не спала Наташа. Она лежала неподвижно, без шороха, точно затаившись, и это выдавало ее волнение.
И он, Владимир, тоже не шевелился. Он представил себя со стороны на чужой постели, в незнакомом здании... По одну сторону, за пеленой снега, высится холм битого кир-
пича — там его прежний дом... Неподалеку — кладбище... Мать... Дальше, за сотни километров,— госпиталь... Бесконечные зимние поля, истоптанные кирзухами во всех направлениях, й оспинах старых воронок, вырытые наспех шанцевым инструментом окопы... Фанерные обелиски и безымянные могилы друзей... А вокруг, черт знает на каких расстояниях, как горсть зерна, брошенная на громадный стол земли, друзья живые, но раскиданные по свету послевоенным счастьем, судьбой, случаем, служебным предписанием о демобилизации.... Когда-то все это было объединено в целое, а сейчас распалось. Нарушились связи. Порвались нити. Чужая кровать в незнакомом здании, бывшем клубе, точно нейтральная зона. Ничья земля.
Он удивительно ясно почувствовал свое одиночество. Храпели уставшие люди, неподвижно лежала рядом девушка и тоже прислушивалась к чему-то, серые ступни невидимой в темноте скульптуры висели в черном воздухе, каменные, с обломанными пальцами...
— Тихо как, — прошептал Владимир.
— Люди устали, — приглушенно ответила девушка. — Всем рано вставать.
— Кроме меня,— усмехнулся Владимир.
— Вы один? Вообще один живете? — спросила она.
— Да. Сейчас один. Вернулся из госпиталя, а на месте дома бурьян уже вырос. Там мама жила. Она у меня была учительницей. Сходил на кладбище... Памятник надо поставить. Когда это было? Скоро неделя пройдет... Вот и живу у Леши. И сплю, и ем, а живу паршиво. Не могу забыть, так и стоит все перед глазами...
— Хорошо, что сам-то живым вернулся, — сказала Наташа.
— Я радуюсь, — невесело проговорил Владимир. — Понимаю, какое это счастье. Война окончилась, я живой...
— А еще кто-нибудь у вас есть?
— Ты о девушке? Потерялась... Это такой был человек.
Я тебе словами объяснить не могу.
— Я и так догадываюсь, — пробормотала Наташа.
— Нет, — перебил Владимир, — все сложнее... Поэтому и рассказать не могу. Слов нет...
— Плохо, когда нет родных. Приходишь с работы, и некому даже суп сварить...
— Вари мне, — помолчав, сказал Владимир.
— А что, давайте, — чуть слышно засмеялась Наташа.— Оставайтесь здесь. Разве тут вам не нравится?
— Хорошо...
— А потом скоро построят новое общежитие и дадут настоящую комнату... Куплю шторы, полки для книг. Я люблю читать... А вы устроитесь на работу...
— Да, надо устраиваться. Не век блуждать по свету:..
— Вы подумайте, подумайте. — настаивала девушка. — Хотите быть нормировщиком? Я могу помочь. Хлебная карточка, зарплата. Заживете, как у бога за пазухой. Вы хотите так жить?
— Мне надоело жить, как живу сейчас...
— Работа у нас трудная, но вы не пугайтесь. Вам подберем полегче... Завод построили во время войны. И того нет, и другого. Сейчас кирпич дороже золота, честное слово... Прямо от печи увозят на станцию. Разве вам на фронте было легко? Мы все понимаем. Без нас ничего не построишь. Мы клятву комсомольскую дали...
— Разве сейчас война? — сонно проговорил Владимир. — Конечно, нет,— упрямо ответила она, — но мы - мирный фронт. Все это понимают. Вы не думайте, что мы только спим да на заводе вкалываем. В театр ходим, разные культпоходы. По воскресеньям девчонки в клубе появятся — посмотришь, сразу закачаешься. И тебе лодочки, прически фасонистые... Правда, по рукам видно, кто с кирпичного... Кожа шершавая. Да голоса простуженные, а так девочки первый сорт... Скоро нас всех отсюда в новый дом переселят. И тоже из нашего кирпича... Кирпич — это хлеб индустрии, так написано у проходной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71