Складывали их на тележки, прикрывая брезентом.
— Здесь было два миллиона экземпляров,— сказала Владимиру женщина, когда он подошел к ней.— Вы недавно в городе?.. В Горпроекте? Я там многих знаю... Немцы все сожгли, сами видите. Сначала мы ночью таскали книги но домам. Особенно ценные. Осенью немцы стали книгами мостить улицу. Здесь плохая дорога. Машины буксовали. Тогда солдаты шли в библиотеку и тащили книги. Таким образом загатили метров пятьдесят... В грязь летели ценные рукописи, манускрипты...
Женщина подвела Владимира к стене и показала могильный холм с обычным фанерным обелиском. Дождь и снег уже смыли фиолетовую надпись.
— В городе были подпольщики,—продолжала она, посиневшими от холода руками поправляя обвалившуюся землю.— Не можем достать хороший кусок гранита, а фанера гниет... Скоро осыплется... Подпольщики... В лесах — партизаны. Решено было спасти самое важное. Повезло, конечно. Секретарь горкома оказался бывшим словесником... Они произвели совершенно неожиданный налет. Два часа держали здание в своих руках. Вывезли шесть подвод особого фонда. Пятеро наших погибло.
Женщина подула на черные от сажи руки, согревая их, сунула под мышки. Она внимательно оглядела остов здания, строго взглянула на Владимира.
— За книги... Вы это понимаете?.. Что-то в этом есть от Джордано Бруно. Не так ли? Здесь никто не лежит. Просто на. этом месте их убили. Тела немцы куда-то увезли. Но мы найдем.
Ветер дул с моря, и даже теперь, спустя столько времени, копоть, как черный снег, косо летела с балок каркаса,плясала в воздухе, оседая на серой шинели Владимира крупинками гари...
— Я знаю о библиотеке,— сказал Иван Иванович. Он долго вел Владимира между зданиями, пока они не оказались у небольшой площади. Здесь стояли малоэтажные старые дома, длинный, со взломанными досками забор окружал ее со всех сторон. Они нырнули в дыру и очутились на каменной брусчатке. Кругом валялись ржавые куски железа и какие-то деревянные ящики.
— Читай,— проговорил Иван Иванович, подводя к ним Владимира. Тот наклонился и с трудом разглядел черные, как клеймо, готические буквы:.
«ГЕРМАНИЯ»
— А теперь смотри, что это? — Иван Иванович показал на ржавую приземистую машину с высокой башней.
Владимир обошел ее, увидел ограждающие железные листы, кованую цепь, клубок тросов и многотонную чушку, отлитую из чугуна.
— Я думаю,— сказал Владимир,—это паровой копер.... Вот чугунная баба.
— Ты прав,— кивнул головой Иван Иванович.— Теперь представь, что она работает день и ночь. Пыхтят клапана. Грохочут цепи. Со страшной силой падает чушка... И так день и ночь, день и ночь не переставая... А вокруг полумертвый город... Ты оглянись. Ты видишь? Они свозили это со всего города, с каждой улицы. На своих громадных пятнистых грузовиках. Вырывали из домов балконные решетки. Распиливали автогеном литые ворота. Крошили^на куски чаши фонтанов... Жестокая страшная машина разрушения. Обнаженный символ фашизма и насилия. Ломали двадцать четыре часа в сутки. За время оккупации она сожрала десятки тонн угля. Эшелоны отвозили эти ящики с металлом
в Германию, а там из него лили снаряды и делали такие же машины... Орудие разрушения порождало себе подобное, поглощая творение рук человеческих. Это ее пища. Она питалась деликатесами — кружевом парковых скамеек, вол-щебством неповторимых узоров, единственных в своей красоте.
...Владимир слышит скрежет металла. В клубах едкого пара взлетает чугунная баба. Под ударами дрожит земля.
Ревущие дизели вываливают из кузовов бронзовые разломы скульптур, летят на брусчатку вырванные со штырями ворота. Ахает, бухает чугунный молот. В поршнях си-
пит перегретый пар..В майках, голые по пояс солдаты, вытирая пот скомканными носовыми платками, бегом волокут железные узоры, швыряют на гремящую наковальню позеленевшую медь разбитых витражей... На сломанной шее экскаватора по собачьи клацает клыкастая челюсть. Она хватает обломки и сыплет их на гору — высокую, как террикон, и звенящую от подножия до вершины. Крошево колоколов, расплюснутые грифоны, штакетник скверов, кованые решетки, перекрученные ударом, скомканные и разорванные, словно жестяные... Пятна масла проступают на горячих боках машины. Взвивается чугунная баба. Падает, кромсая железо... Падает... Падает... Гудит земля, трескается камень брусчатки. Качаются стены домов, проседая па глубоких фундаментах...
— ...Она жрала день и ночь,— с ненавистью торопливо говорит Иван Иванович.— День и ночь... Не останавливаясь! Пока ей не сунули в пасть гранату. Она взорвалась! Ей вырвало бок, и внутренности вывалились на булыжник. Она сдыхала под шипением пара, корчилась в судорогах — падали цепи, лопались стальные тросы, и к ней нельзя было подойти. Ошпаренные солдаты не могли вытащить из огня покалеченных и убитых... Они тоже сдыхали и напрасно звали на помощь... Я видел это, ты понимаешь? Она горела на моих глазах; Я был счастлив.
Он замолчал. Смотрел на ржавую тушу машины зло, сузив веки и стаснув побелевшие губы. Ненависть еще лежала в морщинах его лица, делая его жестким и серым.
Владимир заглянул в копер. Оттуда дохнуло гнилью, плесенью и мокрым железом, которое разъедала ядовитая ржавчина, но стальные балки, поддерживающие башню, еще держали тяжелый остов...
ИЗ ПИСЬМА ЛЕШИ ВЛАДИМИРУ
«...Это, конечно, смехота, но Домна на базаре гадала на тебя. Цыганка кинула карты, и выпала тебе'дальняя дорога, неприятности и казенный дом.
Да, скажу я тебе, Володечка, друг ты мой фронтовой, загнул ты свою жизнь в баранку. Казалось бы, что еще надо человеку? Зарабатывай деньги, учись, гуляй с девками, пока не оженишься. Распотрошишь ты свои молодые годы, пустишь на ветер, как перо из подушки. Смотри, упадет вреку желудь и плывет, бьется о камни... Желудь — не желудь, так, деревяшка. А к берегу приткнется, воткнет
росток в землю и растет из него дерево. Через десять лет к небу поднимется дуб — смысл плодородия! Вот так оно правильно бывает!..»
ИЗ ПИСЬМА ВЛАДИМИРА ЛЕШЕ
«...Ты выбрал теплый дом и свободу жить так, как тебе хочется. Ты считаешь, что не делаешь никому подлости, ешь то, что покупаешь на свои деньги. Но вспомни солдатскую жизнь. Разве у нас не было таких, которые ночами жрали сухари, накрывшись одеялом? А ты прислушивался, как они хрустят у него на зубах, и слюной исходил. Согласен? У нас был такой тип, и мы ему в сортире темную устроили. А он ел не ворованное. Ты знаешь, Леша, столько я вижу бездомного, что хлебная пайка поперек горла становится. Война не окойчилась, она лишь стала другой. Еще вопрос: кто кого насмерть шлепнет?
Ты извини, Леша, что, может, слишком серьезное письмо тебе шлю. Главное, не обижайся. Целыми днями хожу по развалинам, конца и края им нет, и везде люди на меня смотрят так, словно я для них царь и бог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Здесь было два миллиона экземпляров,— сказала Владимиру женщина, когда он подошел к ней.— Вы недавно в городе?.. В Горпроекте? Я там многих знаю... Немцы все сожгли, сами видите. Сначала мы ночью таскали книги но домам. Особенно ценные. Осенью немцы стали книгами мостить улицу. Здесь плохая дорога. Машины буксовали. Тогда солдаты шли в библиотеку и тащили книги. Таким образом загатили метров пятьдесят... В грязь летели ценные рукописи, манускрипты...
Женщина подвела Владимира к стене и показала могильный холм с обычным фанерным обелиском. Дождь и снег уже смыли фиолетовую надпись.
— В городе были подпольщики,—продолжала она, посиневшими от холода руками поправляя обвалившуюся землю.— Не можем достать хороший кусок гранита, а фанера гниет... Скоро осыплется... Подпольщики... В лесах — партизаны. Решено было спасти самое важное. Повезло, конечно. Секретарь горкома оказался бывшим словесником... Они произвели совершенно неожиданный налет. Два часа держали здание в своих руках. Вывезли шесть подвод особого фонда. Пятеро наших погибло.
Женщина подула на черные от сажи руки, согревая их, сунула под мышки. Она внимательно оглядела остов здания, строго взглянула на Владимира.
— За книги... Вы это понимаете?.. Что-то в этом есть от Джордано Бруно. Не так ли? Здесь никто не лежит. Просто на. этом месте их убили. Тела немцы куда-то увезли. Но мы найдем.
Ветер дул с моря, и даже теперь, спустя столько времени, копоть, как черный снег, косо летела с балок каркаса,плясала в воздухе, оседая на серой шинели Владимира крупинками гари...
— Я знаю о библиотеке,— сказал Иван Иванович. Он долго вел Владимира между зданиями, пока они не оказались у небольшой площади. Здесь стояли малоэтажные старые дома, длинный, со взломанными досками забор окружал ее со всех сторон. Они нырнули в дыру и очутились на каменной брусчатке. Кругом валялись ржавые куски железа и какие-то деревянные ящики.
— Читай,— проговорил Иван Иванович, подводя к ним Владимира. Тот наклонился и с трудом разглядел черные, как клеймо, готические буквы:.
«ГЕРМАНИЯ»
— А теперь смотри, что это? — Иван Иванович показал на ржавую приземистую машину с высокой башней.
Владимир обошел ее, увидел ограждающие железные листы, кованую цепь, клубок тросов и многотонную чушку, отлитую из чугуна.
— Я думаю,— сказал Владимир,—это паровой копер.... Вот чугунная баба.
— Ты прав,— кивнул головой Иван Иванович.— Теперь представь, что она работает день и ночь. Пыхтят клапана. Грохочут цепи. Со страшной силой падает чушка... И так день и ночь, день и ночь не переставая... А вокруг полумертвый город... Ты оглянись. Ты видишь? Они свозили это со всего города, с каждой улицы. На своих громадных пятнистых грузовиках. Вырывали из домов балконные решетки. Распиливали автогеном литые ворота. Крошили^на куски чаши фонтанов... Жестокая страшная машина разрушения. Обнаженный символ фашизма и насилия. Ломали двадцать четыре часа в сутки. За время оккупации она сожрала десятки тонн угля. Эшелоны отвозили эти ящики с металлом
в Германию, а там из него лили снаряды и делали такие же машины... Орудие разрушения порождало себе подобное, поглощая творение рук человеческих. Это ее пища. Она питалась деликатесами — кружевом парковых скамеек, вол-щебством неповторимых узоров, единственных в своей красоте.
...Владимир слышит скрежет металла. В клубах едкого пара взлетает чугунная баба. Под ударами дрожит земля.
Ревущие дизели вываливают из кузовов бронзовые разломы скульптур, летят на брусчатку вырванные со штырями ворота. Ахает, бухает чугунный молот. В поршнях си-
пит перегретый пар..В майках, голые по пояс солдаты, вытирая пот скомканными носовыми платками, бегом волокут железные узоры, швыряют на гремящую наковальню позеленевшую медь разбитых витражей... На сломанной шее экскаватора по собачьи клацает клыкастая челюсть. Она хватает обломки и сыплет их на гору — высокую, как террикон, и звенящую от подножия до вершины. Крошево колоколов, расплюснутые грифоны, штакетник скверов, кованые решетки, перекрученные ударом, скомканные и разорванные, словно жестяные... Пятна масла проступают на горячих боках машины. Взвивается чугунная баба. Падает, кромсая железо... Падает... Падает... Гудит земля, трескается камень брусчатки. Качаются стены домов, проседая па глубоких фундаментах...
— ...Она жрала день и ночь,— с ненавистью торопливо говорит Иван Иванович.— День и ночь... Не останавливаясь! Пока ей не сунули в пасть гранату. Она взорвалась! Ей вырвало бок, и внутренности вывалились на булыжник. Она сдыхала под шипением пара, корчилась в судорогах — падали цепи, лопались стальные тросы, и к ней нельзя было подойти. Ошпаренные солдаты не могли вытащить из огня покалеченных и убитых... Они тоже сдыхали и напрасно звали на помощь... Я видел это, ты понимаешь? Она горела на моих глазах; Я был счастлив.
Он замолчал. Смотрел на ржавую тушу машины зло, сузив веки и стаснув побелевшие губы. Ненависть еще лежала в морщинах его лица, делая его жестким и серым.
Владимир заглянул в копер. Оттуда дохнуло гнилью, плесенью и мокрым железом, которое разъедала ядовитая ржавчина, но стальные балки, поддерживающие башню, еще держали тяжелый остов...
ИЗ ПИСЬМА ЛЕШИ ВЛАДИМИРУ
«...Это, конечно, смехота, но Домна на базаре гадала на тебя. Цыганка кинула карты, и выпала тебе'дальняя дорога, неприятности и казенный дом.
Да, скажу я тебе, Володечка, друг ты мой фронтовой, загнул ты свою жизнь в баранку. Казалось бы, что еще надо человеку? Зарабатывай деньги, учись, гуляй с девками, пока не оженишься. Распотрошишь ты свои молодые годы, пустишь на ветер, как перо из подушки. Смотри, упадет вреку желудь и плывет, бьется о камни... Желудь — не желудь, так, деревяшка. А к берегу приткнется, воткнет
росток в землю и растет из него дерево. Через десять лет к небу поднимется дуб — смысл плодородия! Вот так оно правильно бывает!..»
ИЗ ПИСЬМА ВЛАДИМИРА ЛЕШЕ
«...Ты выбрал теплый дом и свободу жить так, как тебе хочется. Ты считаешь, что не делаешь никому подлости, ешь то, что покупаешь на свои деньги. Но вспомни солдатскую жизнь. Разве у нас не было таких, которые ночами жрали сухари, накрывшись одеялом? А ты прислушивался, как они хрустят у него на зубах, и слюной исходил. Согласен? У нас был такой тип, и мы ему в сортире темную устроили. А он ел не ворованное. Ты знаешь, Леша, столько я вижу бездомного, что хлебная пайка поперек горла становится. Война не окойчилась, она лишь стала другой. Еще вопрос: кто кого насмерть шлепнет?
Ты извини, Леша, что, может, слишком серьезное письмо тебе шлю. Главное, не обижайся. Целыми днями хожу по развалинам, конца и края им нет, и везде люди на меня смотрят так, словно я для них царь и бог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71