Но мне будет приятно, если он станет и твоим первым зданием.
— Я ничего не умею,— заколебался Владимир.
— Помогу... Работы еще много. Придется сидеть по ночам. Ты соглашайся.
— Ладно,— кивнул головой Владимир.
— Вот и хорошо,— обрадовался Иван Иванович.— Завтра начнем...
Сторож прошел по коридору, открыл дверь, заглянул в комнату. С трудом рассмотрев двух людей, сидящих у огонька на диване, поднял над головой фонарь и недовольно проворчал:
— Спать бы ложились... Закрываю ворота... Неожиданно вошел Самойлов. Не обращая внимания на
Владимира, он сел на стул и повернулся к Ивану Ивановичу.
— Я хотел бы кое-что вам сказать,— проговорил он.— Если был груб и невнимателен, то простите, ради бога. Склочный у меня характер. И война не исправила.— Он -задумался, добавил: — Нет, немного исправила... Получил я приглашение на работу. Из Свердловска. Далеко ехать, но там мои ученики, меня знают, уважают как зодчего...
— Путь добрый,— сказал Иван Иванович.
— Подождите,— попросил Самойлов.— Я отказался. Вернее, сегодня передумал, я дома напишу ответ.
— Цель, этого разговора?—спросил Иван Иванович. — Просто мне хочется, чтобы вы знали о моем решении.
— Спасибо,— произнес Иван Иванович.
— Вот и все.— Самойлов поклонился.— Спокойной ночи.
Он поднялся и вышел из комнаты.
ДОМ ИВАНА ИВАНОВИЧА
Над техническим проектом работала вся мастерская. Конструкторы рассчитывали фундаменты и перекрытия. Архитекторы делали планы и разрезы.
Днем по-прежнему люди выходили на натуру — обследовали развалины, зарисовывали разрушенные фасады... Архитекторы возвращались в особняк, таща на себе гнилые бревна и доски из заборов. Здесь их рубили на щепки,
и до полуночи железная печурка стреляла брызгами искр, малиново светилась раскаленными боками. На окнах оттаивал иней, и на полу змеились подтеки. А когда все уходили, стекла замерзали, на стенах проступали пятна изморози, и наутро чертежи покрывались снежными кристаллами...
Владимир совсем перестал ночевать в своей конуре под лестницей. Война окончилась. А на пустырях мальчишки-школьники раз в неделю маршировали под руководством военрука с настоящими немецкими автоматами и пели военные песни. Из особняка можно было иногда видеть, как раздают им на большой перемене крошечные кусочки хлеба с повидлом. Без криков и шума, очередью они тянулись к подносу и съедали завтрак, отойдя в сторонку. На базаре торговали американским барахлом и румынскими сигаретами. У развалин военкомата в дверях подвала толкались демобилизованные. В порту военнопленные разбирали завалы разрушенных складов и латали камнями причальные стенки...
Но, странное дело, куда-то дальше отодвигались заботы о прохудившихся сапогах, быстрее пролетали промозглые ночи, теплее грела шинель, под которой спал у остывающей к утру печки. Все теперь выстраивалась в одном направлении, как если бы в сумраке засветился прожектор и своим лучом приблизил и укрупнил далеко увиденную землю. Жизнь получила смысл. На стол Владимира один за другим ложились чертежные листы — конец чьих-то подвальных жизней. За внешней скорлупой будней с их бесконечными трудностями,— нужно было достать, чем обогреть свой угол, в полупустом чемодане найти еще какое-то барахло, годное для обмена на картошку,— уже просматривалась сердцевина — засыпанные снегом эшелоны сибирской древесины, мешки цемента на привокзальной площади и танки, которые, отвернув орудийные башни, крушили развалины в центре города...
От бесконечных споров болели головы. Чем ближе было окончание технического проекта, тем ожесточеннее становился Самойлов и его единомышленники. Они требовали решать здание в торжественных формах, с классическим ордером и лепными карнизами. Хотели первый жилой дом в городе сделать, как символ, в котором объединились бы величие победы и размах будущих начинаний. Им хотелось, чтобы дом воплотил новую эру, то великое, что ожидало страну в ближайшее время. И торопили его приход, мечта-
ли, словно триумфальными арками, застроить проспекты грандиозными зданиями, чтобы каждое из них стало на месте прежних развалин неповторимым в веках памятником.
С ними было трудно спорить — так прекрасно и захватывающе звучали архитектурные фантазии на фоне мертвого города. Казалось, нет силы, которая помешала бы поднять с листов эскизов эти белоснежные каменные здания, мрамор ступеней и бетонные плит.ы мостовых. Люди, прошедшие за четыре года через миллионы смертей, отчаявшиеся и узнавшие счастье гремящего фейерверками салюта, мечтали взахлеб, яростно, попирая границы возможного...
Но был город — кладбище бывших домов. Каменные печи торчали, словно черные стволы вырубленного леса. В их дуплах ветер свил гнезда из сажи и мокрого снега,.. В бюро застройки плакали дети и отцы вымаливали несуществующие подвалы...
Будущее, будущее, будущее... Все думали о нем. Говорили о нем. Им утешали. По нему равняли сегодняшние беды. И какие несчастья ни прикладывали к будущему — все оказывалось мельче и слабее того прекрасного, что ожидалось впереди...
Когда задерживались на ночь вдвоем, Иван Иванович говорил о доме:
— ...Нет, он будет скромным, порядочным парнем... С хорошей специальностью — беречь людей. Мы оденем его прилично, но не броско. Он станет здесь не для парада, а для повседневной жизни... Будет ли красив? Конечно... Но красотой особенной. Он работяга, понимаешь?
Однажды он сказал:
— Думаешь, мне не хочется, как говорят, увековечить себя в уникальном сооружении? Но я не имею права. Они, все бездомные, стоят здесь... Вокруг чертежной доски... Им не нужны пустые внутри Атланты и колонны из отштукатуренной дранки... Ты пойми меня, Володя. Зачем начинать с красивого обмана? Мы строим город, а не выставку фасадов.
— Но ведь город,— протестовал Владимир,—это совокупность всего... улиц, площадей, зелени... и фасадов?
— Да, конечно! — восклицал Иван Иванович.— Но не может на руке каждый палец считать себя самым большим! Есть мизинец, указательный... Надо уметь себя самоограничивать, если ты настоящий зодчий. Знать, когда ударить акцентом, где смягчить, убрать в тень. Что бывает
противнее намазанной, накрашенной старухи, которая самодовольно выперлась в первый ряд? Мерзко и бесстыдно.
— Мы строим город в расчете на будущее,— сопротивлялся Владимир.— У нас пятнадцатилетний перспективный план. Когда-то же надо приступать к осуществлению грандиозных начинаний?
— А мы этим и заняты,— спокойно возражал Иван Иванович.—Хочешь далеко прыгнуть,—надо разбежаться. А во-вторых, дорогой мой Володя, что необходимо настоящему архитектору! Честность специалиста. Не себя утверждай в любом доме, а ты растворись в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Я ничего не умею,— заколебался Владимир.
— Помогу... Работы еще много. Придется сидеть по ночам. Ты соглашайся.
— Ладно,— кивнул головой Владимир.
— Вот и хорошо,— обрадовался Иван Иванович.— Завтра начнем...
Сторож прошел по коридору, открыл дверь, заглянул в комнату. С трудом рассмотрев двух людей, сидящих у огонька на диване, поднял над головой фонарь и недовольно проворчал:
— Спать бы ложились... Закрываю ворота... Неожиданно вошел Самойлов. Не обращая внимания на
Владимира, он сел на стул и повернулся к Ивану Ивановичу.
— Я хотел бы кое-что вам сказать,— проговорил он.— Если был груб и невнимателен, то простите, ради бога. Склочный у меня характер. И война не исправила.— Он -задумался, добавил: — Нет, немного исправила... Получил я приглашение на работу. Из Свердловска. Далеко ехать, но там мои ученики, меня знают, уважают как зодчего...
— Путь добрый,— сказал Иван Иванович.
— Подождите,— попросил Самойлов.— Я отказался. Вернее, сегодня передумал, я дома напишу ответ.
— Цель, этого разговора?—спросил Иван Иванович. — Просто мне хочется, чтобы вы знали о моем решении.
— Спасибо,— произнес Иван Иванович.
— Вот и все.— Самойлов поклонился.— Спокойной ночи.
Он поднялся и вышел из комнаты.
ДОМ ИВАНА ИВАНОВИЧА
Над техническим проектом работала вся мастерская. Конструкторы рассчитывали фундаменты и перекрытия. Архитекторы делали планы и разрезы.
Днем по-прежнему люди выходили на натуру — обследовали развалины, зарисовывали разрушенные фасады... Архитекторы возвращались в особняк, таща на себе гнилые бревна и доски из заборов. Здесь их рубили на щепки,
и до полуночи железная печурка стреляла брызгами искр, малиново светилась раскаленными боками. На окнах оттаивал иней, и на полу змеились подтеки. А когда все уходили, стекла замерзали, на стенах проступали пятна изморози, и наутро чертежи покрывались снежными кристаллами...
Владимир совсем перестал ночевать в своей конуре под лестницей. Война окончилась. А на пустырях мальчишки-школьники раз в неделю маршировали под руководством военрука с настоящими немецкими автоматами и пели военные песни. Из особняка можно было иногда видеть, как раздают им на большой перемене крошечные кусочки хлеба с повидлом. Без криков и шума, очередью они тянулись к подносу и съедали завтрак, отойдя в сторонку. На базаре торговали американским барахлом и румынскими сигаретами. У развалин военкомата в дверях подвала толкались демобилизованные. В порту военнопленные разбирали завалы разрушенных складов и латали камнями причальные стенки...
Но, странное дело, куда-то дальше отодвигались заботы о прохудившихся сапогах, быстрее пролетали промозглые ночи, теплее грела шинель, под которой спал у остывающей к утру печки. Все теперь выстраивалась в одном направлении, как если бы в сумраке засветился прожектор и своим лучом приблизил и укрупнил далеко увиденную землю. Жизнь получила смысл. На стол Владимира один за другим ложились чертежные листы — конец чьих-то подвальных жизней. За внешней скорлупой будней с их бесконечными трудностями,— нужно было достать, чем обогреть свой угол, в полупустом чемодане найти еще какое-то барахло, годное для обмена на картошку,— уже просматривалась сердцевина — засыпанные снегом эшелоны сибирской древесины, мешки цемента на привокзальной площади и танки, которые, отвернув орудийные башни, крушили развалины в центре города...
От бесконечных споров болели головы. Чем ближе было окончание технического проекта, тем ожесточеннее становился Самойлов и его единомышленники. Они требовали решать здание в торжественных формах, с классическим ордером и лепными карнизами. Хотели первый жилой дом в городе сделать, как символ, в котором объединились бы величие победы и размах будущих начинаний. Им хотелось, чтобы дом воплотил новую эру, то великое, что ожидало страну в ближайшее время. И торопили его приход, мечта-
ли, словно триумфальными арками, застроить проспекты грандиозными зданиями, чтобы каждое из них стало на месте прежних развалин неповторимым в веках памятником.
С ними было трудно спорить — так прекрасно и захватывающе звучали архитектурные фантазии на фоне мертвого города. Казалось, нет силы, которая помешала бы поднять с листов эскизов эти белоснежные каменные здания, мрамор ступеней и бетонные плит.ы мостовых. Люди, прошедшие за четыре года через миллионы смертей, отчаявшиеся и узнавшие счастье гремящего фейерверками салюта, мечтали взахлеб, яростно, попирая границы возможного...
Но был город — кладбище бывших домов. Каменные печи торчали, словно черные стволы вырубленного леса. В их дуплах ветер свил гнезда из сажи и мокрого снега,.. В бюро застройки плакали дети и отцы вымаливали несуществующие подвалы...
Будущее, будущее, будущее... Все думали о нем. Говорили о нем. Им утешали. По нему равняли сегодняшние беды. И какие несчастья ни прикладывали к будущему — все оказывалось мельче и слабее того прекрасного, что ожидалось впереди...
Когда задерживались на ночь вдвоем, Иван Иванович говорил о доме:
— ...Нет, он будет скромным, порядочным парнем... С хорошей специальностью — беречь людей. Мы оденем его прилично, но не броско. Он станет здесь не для парада, а для повседневной жизни... Будет ли красив? Конечно... Но красотой особенной. Он работяга, понимаешь?
Однажды он сказал:
— Думаешь, мне не хочется, как говорят, увековечить себя в уникальном сооружении? Но я не имею права. Они, все бездомные, стоят здесь... Вокруг чертежной доски... Им не нужны пустые внутри Атланты и колонны из отштукатуренной дранки... Ты пойми меня, Володя. Зачем начинать с красивого обмана? Мы строим город, а не выставку фасадов.
— Но ведь город,— протестовал Владимир,—это совокупность всего... улиц, площадей, зелени... и фасадов?
— Да, конечно! — восклицал Иван Иванович.— Но не может на руке каждый палец считать себя самым большим! Есть мизинец, указательный... Надо уметь себя самоограничивать, если ты настоящий зодчий. Знать, когда ударить акцентом, где смягчить, убрать в тень. Что бывает
противнее намазанной, накрашенной старухи, которая самодовольно выперлась в первый ряд? Мерзко и бесстыдно.
— Мы строим город в расчете на будущее,— сопротивлялся Владимир.— У нас пятнадцатилетний перспективный план. Когда-то же надо приступать к осуществлению грандиозных начинаний?
— А мы этим и заняты,— спокойно возражал Иван Иванович.—Хочешь далеко прыгнуть,—надо разбежаться. А во-вторых, дорогой мой Володя, что необходимо настоящему архитектору! Честность специалиста. Не себя утверждай в любом доме, а ты растворись в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71