— Да что ты говоришь-то? Отец твой народным гвардейцем был, свою родину от врагов защищал...
— Знаем, знаем, какие вы были народные...
— Не хочешь пить, так не пей, а я вот выпью за твоего отца.— Митрофане лихо опрокинул стакан в щербатый рот.— По-твоему, если он супротив большевиков сражался, значит, не народный, да? Если мы против Одиннадцатой армии боролись, выходит, мы и не народные, так? Коммунисты тебя этому научили, да?
— Что учить, я и сам коммунист!
— Уф, не самогон, а чистый огонь, прямо в кровь идет. Ты ведь слышал о хоргульском ткемали, не так ли? Погляди,— и Митрофане плеснул остатки самогона в огонь. Яркая вспышка осветила комнату.— Спирт, да и только.
— Я спирт не пью,— сказал Исидоре.
— За твоего отца я не то что спирт — яду выпью и не поморщусь. Значит, тебе испортило жизнь то, что ты сын народного гвардейца? Тьфу, креста на них воистину нет! — сплюнул в сердцах Митрофане.
— Ты меня крестом не стращай. Коммунист я, понял! Ни бога, ни черта я не признаю.
Митрофане ловко срезал шашлык с вертела.
— Будь по-твоему. Хватит об этом,— вновь наполнил стакан Митрофане.— Так вот, отодвинь эту чертову дамбу подальше от моего двора!
— То есть как это отодвинь? — изумился Исидоре.— На что же тогда проект?
— Ведь все в твоих руках, Исидоре.
— То-то и оно, что в моих,— самодовольно подбоченился Исидоре.— На то я и Сиордиа.
— А я о чем говорю? Большой ты человек, Исидоре,— подпустил лести Митрофане.
— Ну и что из того, что большой? — притворился непонимающим Исидоре.
— На то ты и большой человек, чтобы подсобить маленькому!
— Как так?
— А вот так, отодвинь дамбу метров на пятьдесят к реке поближе, вот и весь сказ.
— Как же ее отодвинуть? — тупо повторил Исидоре.
— Опрокинь стаканчик, Исидоре, и поймешь тогда,— побледнел от злости Митрофане.— Видно, без выпивки тут не разобраться.
— Я тебе не пьянь какая-нибудь, и без того кумекаю.
— Вот и скумекай, не плюй, сказано, в колодец.— Митрофане вперил в Исидоре свой тяжелый взгляд.— Так и отодвинь. Отведи экскаватор метров на пятьдесят от моего двора, там и сыпь.
— Это что же, проект, по-твоему, изменить, да?
— Э-э, дорогуша ты мой, где гончару вздумается, там и прилепит к горшку ручку!
— Я тебе не гончар, а производитель работ, понял? — взбеленился Исидоре.
— Своя рука — владыка. Большое дело тебе доверено, ты и главный канал роешь, и дамба на Циви — твоя забота.
— Может, ты мне и на доверие прикажешь наплевать?
— Ты что же, на этот свой проект, как на икону, молился, что ли?
— Доверие почище твоих молитв будет.
— Так вот, если и впрямь тебе доверяют, кто тебя проверять-то станет?
— Ты мне тут байки не рассказывай,— погрозил пальцем Исидоре перед самым носом Митрофане.
— Душа твоего отца возрадуется на небесах, дорогуша.
— Сказано тебе: не смей мне про отца говорить! И дорогушей не называй, понял?
— Ты что же, по-человечески не понимаешь?
— Молчать! Коммунист я, ясно? Нам с тобой не по пути.
— Будь человеком, Исидоре. Я в долгу не останусь.
Сиордиа вытер губы и притворно разгневался:
— Хайт! Это что же, ты взятку мне предлагаешь?
— Боже упаси, какая там взятка?
— А что же?
В душе Митрофане боролись страх и отчаяние.
— Просто я у тебя в долгу не останусь,— упрямо повторил он.
И Сиордиа отодвинул дамбу метров на тридцать к реке. При первом же половодье Циви ринулась на дамбу и прорвала ее.
Поздно дознались в управлении о сделке Сиордиа с Митрофане Джиджи. Только после ареста Исидоре развязались языки у его дружков Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе. Это еще больше усугубило и без того тяжелую вину Исидоре.
В управлении поднялся переполох. Редко наведывались в последнее время на строительство дамбы Тариэл Карда и Важа Джапаридзе. И это дало возможность Исидоре самовольно изменить проект.
Исидоре загодя приготовил неопровержимый, на его взгляд, аргумент: нельзя, дескать, строить дамбу чуть ли не в самом дворе бедолаги-инвалида. Кроме того, ослепленный и оглушенный натиском Митрофане и его посулами, Исидоре нашел для себя еще одно оправдание: куда там, дескать, какой-то смирной речушке справиться с дамбой, ведь не взбесится же она в самом деле. Убаюканный собственными доводами, Исидоре без зазрения совести приступил к осуществлению полюбовной сделки.
— Ума не приложу, с какой это стати Васо Брегвадзе стоял горой за этого выродка?! — нарушил молчание парторг.
Машина с трудом продвигалась в воде.
— Да знай Васо об этой грязной сделке, он бы своими руками удушил гада,— сказал Важа Джапаридзе.— Васо по доброте душевной заботился о его семье, жалел Сиордиа. Представьте себе, Васо даже слышать не хотел, что Исидоре мог украсть золото. Я его битый час убеждал, а он ни в какую, еле-еле убедил. Вот такой он и есть, наш Васо, доверчивый и чистый.
— Да-а, из одной жалостливости каши не сваришь. Семья семьей, а с Исидоре надо было спрашивать по всей строгости,— возразил Важе парторг.
— Да, а мы многое прощали Исидоре,— вступил в разговор молчаливо слушавший до той поры Тариэл Карда.— Заблуждался не один лишь Васо, мы ответственны не меньше его. С нас ведь и спрос больше, вот и не должны мы были ошибиться. А то, что у Васо доброе сердце, это каждому известно.
— Васо умеет ценить человека за дело. А Исидоре работать умел. Он и меня этим подкупил, хотя я не очень-то доверял его рвению... Теперь он уж сполна получит по заслугам...— задумчиво завершил беседу Важа.
По распоряжению Карда дамбу возвели строго по проекту перед самым двором Митрофане, и солнце навсегда закатилось для него и его двора.
«Комсомолец» Учи Шамугия с такой быстротой продвигался вперед, что бригада корчевщиков леса, возглавляемая Гудуйа Эсванджиа, даже работая в две смены, едва успевала очищать трассу. На всем протяжении до Хобисцкали трасса была малолесной, здесь все больше попадались колючки да кустарники. Лишь один ее участок, к которому и приближался сейчас Учин экскаватор, был покрыт могучим лесом.
По старинным преданиям, место это было владением Очокоча. Сказывали, что из страха перед Очокочем ни звери, ни охотники не смели нарушить границу его владений. Сюда приводил Очокоч похищенную лесную царицу, чтобы утолить свою неуемную страсть. Женские вопли были слышны далеко окрест, наводя ужас на все живое. Лесная царица призывала на подмогу зверей и охранников, но безуспешно, ибо страх перед Очокочем был сильнее призывов царицы. Вокруг стояли такие высокие деревья, что их верхушки достигали небес. Стену деревьев опоясывали бездонные болота, полные змей и всякой нечисти.
Первым человеком, ступившим на заповедное место, был Гудуйа Эсванджиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105