Когда ему предложили вступить в колхоз, уперся что твой бык, ни в какую не сдвинешь с места,— сказал Дзики Дзигва.
— Чем же это ему колхоз не понравился?— спросил Бека Бечвая.
— Не то чтобы он был против колхоза, но землю свою, говорит, ни за что колхозу не отдам.
Все рассмеялись.
— Вот так и Северьян тогда рассмеялся,— сказал Дзики.
— А что же ему Северьян на это?— спросил Бека.
— «Чью же землю ты в колхозе-то пахать собираешься?» — задал ему вопрос Северьян. «Как,— отвечает Иване,— чью, колхозную, конечно».— «А что ты со своей землей будешь делать?» — опять спросил его Северьян. «А вот об этом вы уж не тревожьтесь, я с ней сам как-нибудь управлюсь»,— ответил ему Иване...
Мужики снова рассмеялись.
— А Северьян на это: нет уж, мол, дудки, если в колхоз надумал идти, вынь да положи свою землицу и волов в придачу. А Иване и слышать об этом не желает. «Я, говорит, всю свою жизнь за землю отдал. Сначала вы мне дали ее, а теперь отобрать норовите. Обман, значит, получается, да и только».
— В те годы многим казалось, что их обманули, да еще как, — продолжал Дзики.
— Нынче такого почтенного человека, как Иване Эсебуа, во всем колхозе поискать, а тогда он едва ли не собирался Северьяна застрелить. Да, изменились времена, теперь он в Северьяне души не чает.
— Да что там говорить, и я от Северьяна немало добра видел на своем веку,— поддержал беседу мельник Кици Цимурия.— Когда он провизором работал, сколько лекарств мне бесплатно давал. Кабы не он, не сидел бы я нынче тут с вами.
— Ничего себе, дорого же ты Северьяну обошелся,— по
шутил Бека.— Сколько я себя помню, тебе не покидают болячки да хвороба.
— А как он( людям помогал, когда в райисполкоме работал! — заговорил вдруг старик Куча Кучая.
Уча не пропускал ни одного слова из разговора стариков. Давно он не слышал такой искренней и взволнованной беседы. Постепенно он и сам позабыл о своих горестных думах.
— Правду от людей не скроешь, дорогой Бека,— согласился с ним Дзики Дзигва и повернулся к мельнику: — Отсыпь мне твоего табачку, Кици,— и потянулся к кисету мельника на его поясе.
— А вы помните, как Беглар Букиа повстречался с меньшевистской гвардией в поместье Чичуа? — спросил Дзики Дзигва.
— Я тогда юношей был, но слово в слово помню, как встретил меньшевистского офицера покойный Беглар,— сказал бухгалтер.
— Он бы его приветил еще не так... Беглар, бывало, за словом в карман не полезет,— одобрительно усмехнулся Бека и сплюнул в огонь.
— Вот бы взглянуть теперь на того офицера, а? И сын весь в отца пошел! Да меня сам господь бог не убедит, что Варден совершил дурное,— упрямо повторил Бека. Теперь он и увидел Учу.
Несмотря на то что мужики были увлечены разговором, несмотря на то что все вокруг них сотрясалось от грохота жерновов и скрипа колеса, они ни разу не упустили момента окончания помола. Мельник подходил к желобу как раз в то время, когда последняя горсть муки ссыпалась вниз. Хозяин этого помола поднимался одновременно с мельником и аккуратно засыпал в дробилку кукурузу из очередного мешка.
Дзики Дзигва решил перевести разговор на другое.
— Сынок, ты чей будешь? — обратился он к Уче и внимательно осмотрел его.— Что-то не похож ты на местного.
— Нездешний я,— ответил Уча.
— Зачем же тебе из других мест сюда кукурузу тащить?
— Да никакой кукурузы я не принес. Ночь меня в пути застала, вот и зашел на огонек.
— И правильно сделал, сынок,— сказал Мадан Сартания.
— Так откуда же ты, сынок? — вновь обратился Дзики к Уче.
— Диханцквильский я.
— Как же ты в такую даль-то забрел?
— Дело меня сюда привело,— обиделся Уча.
Ему почудилось, что старику не понравилось, что он диханцквильский.
— Какое такое дело, если не секрет?
— Тс-с-с. Чего тебе до него? — опять вступил Кици. Он все еще лебезил перед Учей.
— К слову пришлось, но я-то не любитель в чужие дела нос совать.
— Ну и как? Осушат наконец ваши болота, сынок?
— Осушат, обязательно осушат, дяденька. Там такой человек этим делом заправляет, конец приходит нашим болотам.
— Что же это за человек такой? Разве все ему по силам? На болото всем миром навалиться надо.
— Гангия его зовут. Андро Гангия.
— Гангия... Гангия... Погоди, погоди, это, случаем, не тот, что в прошлом году у нас в сельсовете был, а, Дзики?
— Наверное, тот,— отозвался Дзики. — Он говорил, помнится, что главным инженером работает в «Колхидстрое».
— Он самый и есть,— подтвердил Уча.
— Он еще людей агитировал на стройку записываться.
— Ну и что, многие записались? — спросил Уча.
— Где там... Какой дурак в такую глухомань пойдет? А вот из Мунчии, Цаиши и Читацкари, сказывают, некоторые записались. Нет, отсюда никто не записался.
Приближался рассвет, когда уставший Уча, прикорнув на мешке с мукой, уснул.
Еще долго стоял в ушах Учи скрежет и грохот жерновов, шум падающей воды и скрип колеса. И слышался далекий голос Дзики Дзигва: «Какой дурак отсюда в такую глухомань пойдет». Уча прибавил шаг, чтобы побыстрее уйти от нескончаемого грохота, скрежета и скрипа, от голоса Дзики.
Заря подожгла снизу белую вату облаков, разбросанных по небосводу. Красноватые лучи, пробив кипень облаков, причудливо позолотили и без того яркую кожуру лимонов, апельсинов и мандаринов. Лучи солнца, преломившись в капельках росы, повсюду высветили изумрудные чайные кусты, деревья, траву.
Петушиный крик, кудахтанье кур, гоготание гусей, блеяние коз, мычание коров и хрюканье свиней слышались отовсюду.
Селение проснулось...
Никогда так не встречало утро Диханцквили, родное селение Учи, никогда не всходило так солнце над ржавыми топями его родных мест.
Просыпался непроходимый лес, отравленный болотными миазмами, пропитанный влагой, просыпались тесно примыкающие друг к другу, покрытые ядовито-зелеными мхами, пятнистые, как змеиная кожа, болота, гнилые озерца с зеленовато-желтой водой, просыпались лягушки и жабы с выпученными глазами, громадные ужи, выползающие на дневной свет, просыпались деревья, удушенные лишайниками и лианами, уродливые, искривленные и задыхающиеся, шершавые камыши, болотные, смрадные цветы, покрытые слизью, с копошащимися под ними пресмыкающимися.
Но все еще стояла вокруг зловещая тишина, изредка нарушаемая воплями и приглушенным ревом диких зверей, хлопаньем крыльев больших и малых пернатых, свистом, клекотом, хрипом, тюканьем. Не слышно лишь птичьих голосов, не лежит, видно, здесь сердце у птиц к беззаботному пению.
Кабанами и медведями, волками и шакалами по болотам протоптаны узкие петляющие тропинки. Но даже это зверье ходит по ним с опаской, страшась бездонной, прожорливой утробы болота, которое нет-нет да и затянет рыкающих, вопящих, брыкающихся, но одинаково бессильных перед его устрашающей и зловещей силой зверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Чем же это ему колхоз не понравился?— спросил Бека Бечвая.
— Не то чтобы он был против колхоза, но землю свою, говорит, ни за что колхозу не отдам.
Все рассмеялись.
— Вот так и Северьян тогда рассмеялся,— сказал Дзики.
— А что же ему Северьян на это?— спросил Бека.
— «Чью же землю ты в колхозе-то пахать собираешься?» — задал ему вопрос Северьян. «Как,— отвечает Иване,— чью, колхозную, конечно».— «А что ты со своей землей будешь делать?» — опять спросил его Северьян. «А вот об этом вы уж не тревожьтесь, я с ней сам как-нибудь управлюсь»,— ответил ему Иване...
Мужики снова рассмеялись.
— А Северьян на это: нет уж, мол, дудки, если в колхоз надумал идти, вынь да положи свою землицу и волов в придачу. А Иване и слышать об этом не желает. «Я, говорит, всю свою жизнь за землю отдал. Сначала вы мне дали ее, а теперь отобрать норовите. Обман, значит, получается, да и только».
— В те годы многим казалось, что их обманули, да еще как, — продолжал Дзики.
— Нынче такого почтенного человека, как Иване Эсебуа, во всем колхозе поискать, а тогда он едва ли не собирался Северьяна застрелить. Да, изменились времена, теперь он в Северьяне души не чает.
— Да что там говорить, и я от Северьяна немало добра видел на своем веку,— поддержал беседу мельник Кици Цимурия.— Когда он провизором работал, сколько лекарств мне бесплатно давал. Кабы не он, не сидел бы я нынче тут с вами.
— Ничего себе, дорого же ты Северьяну обошелся,— по
шутил Бека.— Сколько я себя помню, тебе не покидают болячки да хвороба.
— А как он( людям помогал, когда в райисполкоме работал! — заговорил вдруг старик Куча Кучая.
Уча не пропускал ни одного слова из разговора стариков. Давно он не слышал такой искренней и взволнованной беседы. Постепенно он и сам позабыл о своих горестных думах.
— Правду от людей не скроешь, дорогой Бека,— согласился с ним Дзики Дзигва и повернулся к мельнику: — Отсыпь мне твоего табачку, Кици,— и потянулся к кисету мельника на его поясе.
— А вы помните, как Беглар Букиа повстречался с меньшевистской гвардией в поместье Чичуа? — спросил Дзики Дзигва.
— Я тогда юношей был, но слово в слово помню, как встретил меньшевистского офицера покойный Беглар,— сказал бухгалтер.
— Он бы его приветил еще не так... Беглар, бывало, за словом в карман не полезет,— одобрительно усмехнулся Бека и сплюнул в огонь.
— Вот бы взглянуть теперь на того офицера, а? И сын весь в отца пошел! Да меня сам господь бог не убедит, что Варден совершил дурное,— упрямо повторил Бека. Теперь он и увидел Учу.
Несмотря на то что мужики были увлечены разговором, несмотря на то что все вокруг них сотрясалось от грохота жерновов и скрипа колеса, они ни разу не упустили момента окончания помола. Мельник подходил к желобу как раз в то время, когда последняя горсть муки ссыпалась вниз. Хозяин этого помола поднимался одновременно с мельником и аккуратно засыпал в дробилку кукурузу из очередного мешка.
Дзики Дзигва решил перевести разговор на другое.
— Сынок, ты чей будешь? — обратился он к Уче и внимательно осмотрел его.— Что-то не похож ты на местного.
— Нездешний я,— ответил Уча.
— Зачем же тебе из других мест сюда кукурузу тащить?
— Да никакой кукурузы я не принес. Ночь меня в пути застала, вот и зашел на огонек.
— И правильно сделал, сынок,— сказал Мадан Сартания.
— Так откуда же ты, сынок? — вновь обратился Дзики к Уче.
— Диханцквильский я.
— Как же ты в такую даль-то забрел?
— Дело меня сюда привело,— обиделся Уча.
Ему почудилось, что старику не понравилось, что он диханцквильский.
— Какое такое дело, если не секрет?
— Тс-с-с. Чего тебе до него? — опять вступил Кици. Он все еще лебезил перед Учей.
— К слову пришлось, но я-то не любитель в чужие дела нос совать.
— Ну и как? Осушат наконец ваши болота, сынок?
— Осушат, обязательно осушат, дяденька. Там такой человек этим делом заправляет, конец приходит нашим болотам.
— Что же это за человек такой? Разве все ему по силам? На болото всем миром навалиться надо.
— Гангия его зовут. Андро Гангия.
— Гангия... Гангия... Погоди, погоди, это, случаем, не тот, что в прошлом году у нас в сельсовете был, а, Дзики?
— Наверное, тот,— отозвался Дзики. — Он говорил, помнится, что главным инженером работает в «Колхидстрое».
— Он самый и есть,— подтвердил Уча.
— Он еще людей агитировал на стройку записываться.
— Ну и что, многие записались? — спросил Уча.
— Где там... Какой дурак в такую глухомань пойдет? А вот из Мунчии, Цаиши и Читацкари, сказывают, некоторые записались. Нет, отсюда никто не записался.
Приближался рассвет, когда уставший Уча, прикорнув на мешке с мукой, уснул.
Еще долго стоял в ушах Учи скрежет и грохот жерновов, шум падающей воды и скрип колеса. И слышался далекий голос Дзики Дзигва: «Какой дурак отсюда в такую глухомань пойдет». Уча прибавил шаг, чтобы побыстрее уйти от нескончаемого грохота, скрежета и скрипа, от голоса Дзики.
Заря подожгла снизу белую вату облаков, разбросанных по небосводу. Красноватые лучи, пробив кипень облаков, причудливо позолотили и без того яркую кожуру лимонов, апельсинов и мандаринов. Лучи солнца, преломившись в капельках росы, повсюду высветили изумрудные чайные кусты, деревья, траву.
Петушиный крик, кудахтанье кур, гоготание гусей, блеяние коз, мычание коров и хрюканье свиней слышались отовсюду.
Селение проснулось...
Никогда так не встречало утро Диханцквили, родное селение Учи, никогда не всходило так солнце над ржавыми топями его родных мест.
Просыпался непроходимый лес, отравленный болотными миазмами, пропитанный влагой, просыпались тесно примыкающие друг к другу, покрытые ядовито-зелеными мхами, пятнистые, как змеиная кожа, болота, гнилые озерца с зеленовато-желтой водой, просыпались лягушки и жабы с выпученными глазами, громадные ужи, выползающие на дневной свет, просыпались деревья, удушенные лишайниками и лианами, уродливые, искривленные и задыхающиеся, шершавые камыши, болотные, смрадные цветы, покрытые слизью, с копошащимися под ними пресмыкающимися.
Но все еще стояла вокруг зловещая тишина, изредка нарушаемая воплями и приглушенным ревом диких зверей, хлопаньем крыльев больших и малых пернатых, свистом, клекотом, хрипом, тюканьем. Не слышно лишь птичьих голосов, не лежит, видно, здесь сердце у птиц к беззаботному пению.
Кабанами и медведями, волками и шакалами по болотам протоптаны узкие петляющие тропинки. Но даже это зверье ходит по ним с опаской, страшась бездонной, прожорливой утробы болота, которое нет-нет да и затянет рыкающих, вопящих, брыкающихся, но одинаково бессильных перед его устрашающей и зловещей силой зверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105