Зато из окрестных селений привозили в Поти рыбу — камбалу и кефаль, ставриду и сельдь. Уча с головой окунулся в шум и гам, с интересом разглядывал людей, машины, скотину, и время ожидания пролетело незаметно.
А вот уже и полдень наступил. Вдали показался грузовик, которого с таким нетерпением ждал Уча.
Ция стояла в кузове грузовика, уцепившись обеими руками за верх кабины, и напряженно смотрела по сторонам.
«Меня ищет», — обрадовался Уча и чуть ли не бегом бросился за машиной.
Шофер резко затормозил перед зданием управления. Он, видно, щеголял своей лихостью перед городскими, мол, и мы не лыком шиты.
Ция, не удержавшись, упала грудью на кабину.
«Черт-те что, малахольный какой-то, так ведь она и разбиться могла»,— разгневался Уча и едва сдержался, чтобы не наброситься на шофера.
— Чичико, Чичико, никак ты не уймешься,— рассердилась на шофера Ция.
Чичико с виноватым видом высунул Голову из кабины и посмотрел на Цию.
— В городе знаешь как за такие штучки наказывают?
— Уши надо тебе пообрывать, сукиному сыну,— раздался в кабине хриплый бас. Потом дверца машины широко распахнулась, и из кабины вылез плотный, пузатый Эстате Парцвания. Он был в галифе и кирзовых сапогах. Просторная рубаха с крупными пуговицами, пошитая по старинке, как издавна принято в Одиши, схвачена в талии тонким ремешком. Ворот рубахи расстегнут, обнажая потную волосатую грудь. На голове красовалась сдвинутая набекрень мерлушковая папаха с черным суконным верхом. Правой рукой Эстате крепко прижимал к груди сложенный вдвое портфель. Парцвания хотел было что-то сказать шоферу, но потом махнул рукой, резко повернулся и энергичным шагом направился к дверям управления.
Как только затих грохот Эстатиевых сапог по лестнице управления, Ция ловко выпрыгнула из кузова и, подойдя к платану, безразлично проследовала дальше, мимо остолбеневшего Учи. Прошло время, прежде чем Уча понял, что маневр этот рассчитан на шофера. Уча неторопливо пошел за Цией. Так прошли они шагов сто. И, лишь очутившись под сенью платанов, Ция остановилась и быстро обернулась:
— Уча!
— Ция! — Уча крепко сжал ее руки.
Они стояли посреди тротуара очень близко друг к другу. Прохожие с понимающей улыбкой глядели на них и осторожно обходили. Почувствовав эти взгляды, они нехотя опустили руки.
— На нас смотрят,— сказал Уча.
— И охота им смотреть!
— Нас могут увидеть работники управления.
— Ну и пусть видят,— беспечно сказала Ция.
— Я ведь с экскаватора отпросился.
— С чего, с чего?
— С экскаватора, говорю. Это машина такая, землю роет.
— Так вы машинами землю роете,— несколько разочарованно протянула Ция.
— Не все же лопатами,— засмеялся Уча.
— Подумаешь, на день отпросился, не на неделю же.
— Я на главном канале работаю, Ция. Это очень важный участок, решающий,— с гордостью пояснил Уча.
— Почему это твой канал называется главным?
— Потому что он главный, магистральный, понимаешь?
— Звучит, во всяком случае, очень внушительно.
— Это не я так его назвал. Главным он называется потому, что в нем собирается вся вода из мелких каналов и по нему идет уже в море. Так и осушаются болота.
— Выходит, что он действительно главный,— сказала Ция.— Давай уйдем отсюда, а то на нас все глазеют.
— Пойдем.
— Куда?
На тумбе висела киноафиша.
— Давай в кино сходим, а?
— А что сегодня идет? — спросила Ция.
— «Варьете».
— О чем же это?
— Про любовь.
— Ну, про любовь неинтересно. Я и так тебя люблю.
— И я тебя тоже.
Они пошли по тротуару молча, пытаясь скрыть волнение.
— Я виноват перед тобой, Ция,— нарушил молчание Уча.
— В чем же виноват? — удивилась Ция.
— В том, что ни разу я к тебе не приехал. Даже весточки не подал.
— Давай не будем об этом говорить, Уча, ладно? — грустно сказала Ция.
— Но я все время думал о тебе. И днем, и ночью.
— Видно, потому и не хотелось тебе видеть меня? — засмеялась Ция.
— Ты все время стояла у меня перед глазами.
— Ах, вот почему ты не писал мне!
— Не люблю я письма писать. Сколько ни пиши, все равно про все не напишешь. Я лучше тебе так скажу.
— Ты, наверное, не мог приехать, да?
— Мог.
— Так почему же ты не приехал?
— Ноги не шли, как будто их чем-то связали.
— А сердце?
— А сердце мне любовь связала.
— Я верю тебе, Уча,— улыбнулась Ция.— А меня эта любовь к тебе привела. Ведь нехорошо, когда девушка за парнем бегает, правда? А мне все равно, хорошо это или дурно, я за сердцем своим побежала.
Они остановились перед кинотеатром.
— Я не хочу в кино. Давай побудем вдвоем,— сказала Ция и взяла Учу под руку.— Нам и нашей любви достаточно. Пойдем куда-нибудь еще.
— Тогда пойдем на море.
— А что мы на море будем делать?
— Это же наше море. Ты забыла уже: «Наше море, наше солнце».
— Разве такое забывается? Пойдем, Уча.
Ция впервые была в Поти. Уча знал об этом. Сначала он повел ее в порт и показал наши и иностранные пароходы. Потом повел ее по городу и наконец привел в этнографический музей. Этот музей Уча предпочитал всем потийским достопримечательностям. Он был убежден, что музей понравится Ции и подтвердит все то, о чем рассказывал он ей тогда, у калитки, перед расставанием.
Ция, затаив дыхание и широко раскрыв глаза, осматривала экспонаты. Уча чуть ли не силой оторвал ее от этого занятия и повел обедать в духан Цопе Цоцория.
Ция не хотела заходить в духан. Духан не был похож ни на ресторан, ни на столовую, ни на закусочную. Он напоминал, скорее всего, придорожную харчевню, куда заходили путники, уставшие от дорожных тягот. В любое время дня и ночи здесь подавали жареную рыбу, потроха, сома в маринаде, лобио с орехами, вареных кур и жареных цыплят, шашлык и вообще все, чего душа пожелает.
Уча не без труда убедил Цию войти в духан. Он объяснил ей, что в духан приезжают люди со всего. края, что женщины и девушки даже одни приходят сюда обедать и ужинать.
Вечерело, когда они пришли на малтаквский пляж.
Ция застыла в изумлении. Мужчины и женщины были в самых разнообразных купальных костюмах — очень коротких и плотно облегающих тело. Все были на солнце, и загорелая кожа тускло отсвечивала в закатных лучах.
В деревне люди укрываются от солнца и носят широкополые соломенные шляпы. Здесь же не только не прячутся от солнца, но ловят даже его последние лучи. Мужчины п женщины так близко лежат друг от друга, что их тела соприкасаются. А иные женщины положили головы на плечи своим спутникам; впрочем, и мужские головы покоятся на женских плечах.
— Ой, срам-то какой!— поразилась Ция.
— Чего же им стыдиться, Ция?
— Как чего? Мало им, что голышом лежат, еще и лип- пут друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
А вот уже и полдень наступил. Вдали показался грузовик, которого с таким нетерпением ждал Уча.
Ция стояла в кузове грузовика, уцепившись обеими руками за верх кабины, и напряженно смотрела по сторонам.
«Меня ищет», — обрадовался Уча и чуть ли не бегом бросился за машиной.
Шофер резко затормозил перед зданием управления. Он, видно, щеголял своей лихостью перед городскими, мол, и мы не лыком шиты.
Ция, не удержавшись, упала грудью на кабину.
«Черт-те что, малахольный какой-то, так ведь она и разбиться могла»,— разгневался Уча и едва сдержался, чтобы не наброситься на шофера.
— Чичико, Чичико, никак ты не уймешься,— рассердилась на шофера Ция.
Чичико с виноватым видом высунул Голову из кабины и посмотрел на Цию.
— В городе знаешь как за такие штучки наказывают?
— Уши надо тебе пообрывать, сукиному сыну,— раздался в кабине хриплый бас. Потом дверца машины широко распахнулась, и из кабины вылез плотный, пузатый Эстате Парцвания. Он был в галифе и кирзовых сапогах. Просторная рубаха с крупными пуговицами, пошитая по старинке, как издавна принято в Одиши, схвачена в талии тонким ремешком. Ворот рубахи расстегнут, обнажая потную волосатую грудь. На голове красовалась сдвинутая набекрень мерлушковая папаха с черным суконным верхом. Правой рукой Эстате крепко прижимал к груди сложенный вдвое портфель. Парцвания хотел было что-то сказать шоферу, но потом махнул рукой, резко повернулся и энергичным шагом направился к дверям управления.
Как только затих грохот Эстатиевых сапог по лестнице управления, Ция ловко выпрыгнула из кузова и, подойдя к платану, безразлично проследовала дальше, мимо остолбеневшего Учи. Прошло время, прежде чем Уча понял, что маневр этот рассчитан на шофера. Уча неторопливо пошел за Цией. Так прошли они шагов сто. И, лишь очутившись под сенью платанов, Ция остановилась и быстро обернулась:
— Уча!
— Ция! — Уча крепко сжал ее руки.
Они стояли посреди тротуара очень близко друг к другу. Прохожие с понимающей улыбкой глядели на них и осторожно обходили. Почувствовав эти взгляды, они нехотя опустили руки.
— На нас смотрят,— сказал Уча.
— И охота им смотреть!
— Нас могут увидеть работники управления.
— Ну и пусть видят,— беспечно сказала Ция.
— Я ведь с экскаватора отпросился.
— С чего, с чего?
— С экскаватора, говорю. Это машина такая, землю роет.
— Так вы машинами землю роете,— несколько разочарованно протянула Ция.
— Не все же лопатами,— засмеялся Уча.
— Подумаешь, на день отпросился, не на неделю же.
— Я на главном канале работаю, Ция. Это очень важный участок, решающий,— с гордостью пояснил Уча.
— Почему это твой канал называется главным?
— Потому что он главный, магистральный, понимаешь?
— Звучит, во всяком случае, очень внушительно.
— Это не я так его назвал. Главным он называется потому, что в нем собирается вся вода из мелких каналов и по нему идет уже в море. Так и осушаются болота.
— Выходит, что он действительно главный,— сказала Ция.— Давай уйдем отсюда, а то на нас все глазеют.
— Пойдем.
— Куда?
На тумбе висела киноафиша.
— Давай в кино сходим, а?
— А что сегодня идет? — спросила Ция.
— «Варьете».
— О чем же это?
— Про любовь.
— Ну, про любовь неинтересно. Я и так тебя люблю.
— И я тебя тоже.
Они пошли по тротуару молча, пытаясь скрыть волнение.
— Я виноват перед тобой, Ция,— нарушил молчание Уча.
— В чем же виноват? — удивилась Ция.
— В том, что ни разу я к тебе не приехал. Даже весточки не подал.
— Давай не будем об этом говорить, Уча, ладно? — грустно сказала Ция.
— Но я все время думал о тебе. И днем, и ночью.
— Видно, потому и не хотелось тебе видеть меня? — засмеялась Ция.
— Ты все время стояла у меня перед глазами.
— Ах, вот почему ты не писал мне!
— Не люблю я письма писать. Сколько ни пиши, все равно про все не напишешь. Я лучше тебе так скажу.
— Ты, наверное, не мог приехать, да?
— Мог.
— Так почему же ты не приехал?
— Ноги не шли, как будто их чем-то связали.
— А сердце?
— А сердце мне любовь связала.
— Я верю тебе, Уча,— улыбнулась Ция.— А меня эта любовь к тебе привела. Ведь нехорошо, когда девушка за парнем бегает, правда? А мне все равно, хорошо это или дурно, я за сердцем своим побежала.
Они остановились перед кинотеатром.
— Я не хочу в кино. Давай побудем вдвоем,— сказала Ция и взяла Учу под руку.— Нам и нашей любви достаточно. Пойдем куда-нибудь еще.
— Тогда пойдем на море.
— А что мы на море будем делать?
— Это же наше море. Ты забыла уже: «Наше море, наше солнце».
— Разве такое забывается? Пойдем, Уча.
Ция впервые была в Поти. Уча знал об этом. Сначала он повел ее в порт и показал наши и иностранные пароходы. Потом повел ее по городу и наконец привел в этнографический музей. Этот музей Уча предпочитал всем потийским достопримечательностям. Он был убежден, что музей понравится Ции и подтвердит все то, о чем рассказывал он ей тогда, у калитки, перед расставанием.
Ция, затаив дыхание и широко раскрыв глаза, осматривала экспонаты. Уча чуть ли не силой оторвал ее от этого занятия и повел обедать в духан Цопе Цоцория.
Ция не хотела заходить в духан. Духан не был похож ни на ресторан, ни на столовую, ни на закусочную. Он напоминал, скорее всего, придорожную харчевню, куда заходили путники, уставшие от дорожных тягот. В любое время дня и ночи здесь подавали жареную рыбу, потроха, сома в маринаде, лобио с орехами, вареных кур и жареных цыплят, шашлык и вообще все, чего душа пожелает.
Уча не без труда убедил Цию войти в духан. Он объяснил ей, что в духан приезжают люди со всего. края, что женщины и девушки даже одни приходят сюда обедать и ужинать.
Вечерело, когда они пришли на малтаквский пляж.
Ция застыла в изумлении. Мужчины и женщины были в самых разнообразных купальных костюмах — очень коротких и плотно облегающих тело. Все были на солнце, и загорелая кожа тускло отсвечивала в закатных лучах.
В деревне люди укрываются от солнца и носят широкополые соломенные шляпы. Здесь же не только не прячутся от солнца, но ловят даже его последние лучи. Мужчины п женщины так близко лежат друг от друга, что их тела соприкасаются. А иные женщины положили головы на плечи своим спутникам; впрочем, и мужские головы покоятся на женских плечах.
— Ой, срам-то какой!— поразилась Ция.
— Чего же им стыдиться, Ция?
— Как чего? Мало им, что голышом лежат, еще и лип- пут друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105