— Его отец, кажется, богат, — прервала ее докторша.
— Какой-то управитель! А Фемця высшее существо! Поверите, сударыня, вот уже двенадцать лет она тайно от меня и от отца выписывает «Пшеглёнд Тыгоднёвы». Получая на почте журнал, она таким образом и познакомилась с паном Цинаде-еровским.
— На почте бывает столько народу! Кто может запретить молодому человеку влюбиться? — заметила докторша.
— Я с вами согласна и, может, даже пожалела бы несчастного, если бы не одно обстоятельство… Вы знаете, за Фемцей серьезно ухаживает Ке-еруковский. Партия подходящая, и я была бы готова пожертвовать своими материнскими чувствами и отдать за него Фемцю. Меж тем Цинаде-еровский начал преследовать Фемцю, — нет, нет, только взглядами и вздохами! И Ке-еруковский вот уже три недели не был у нас…
«С тех пор как увидел Мадзю», — подумала докторша.
— Не пристало мне… — мялась заседательша, опуская взор. — Нет, нет, мы предпочли бы с Фемцей умереть, чем делать такому мужчине авансы… Но вы, сударыня, были так добры к нам, так оберегали любовь этих двух существ, несомненно созданных де-еруг для друга…
— Чем же я могу вам помочь? — спросила докторша, поклявшись в душе, что шагу не сделает для сближения панны Евфемии и Круковского.
— Он постоянно бывает у вас, его сестра так вас любит. Может, представится удобный се-елучай сказать ему, что мы с Фемцей возмущены Цинаде-еровским и обе питаем к пану Людвику самые де-еружеские чувства.
— Мне кажется, сударыня, все и так уладится, — сказала докторша. — Я не могу говорить об этом с паном Круковским, он ведь знает о наших с вами отношениях. Лучше предоставить все времени…
— Может, вы и пе-еравы. В конце концов если пан Людвик начинает ревновать, то все тем временем должно объясниться…
— Само по себе, — подхватила докторша, заранее предвкушая провал всех этих планов.
«Я уж вижу, что он влюбился в Мадзю со времени ее приезда, но ни завлекать его, ни уговаривать вернуться к Фемце не стану».
Вскоре заседательша вспомнила, что и Мадзя и ее мать нуждаются в отдыхе, и — простилась с докторшей. Проходя через зал, панна Евфемия подошла на цыпочках к постели Мадзи и, поцеловав в воздухе ее волосы, положила на одеяло белый цветок и, как всегда, полная поэтического очарования, исчезла за дверью.
— Ах, стареет панна Евфемия, — не без удовольствия сказала про себя матушка Мадзи. — Жеманничать стала, шейка вянет, двадцать семь годков стукнуло…
Мадзя уже стала подниматься, садиться в постели, даже читать книги. В последние дни она сделала интересное наблюдение. Всякий раз, когда приближалось время полдника и ей приносили бульон, бифштекс и рюмку вина, в саду творились странные дела. Неизвестно откуда начинали лететь камешки, они задевали за ветки деревьев, скатывались иногда на землю по крыше.
Мадзя объясняла это явление весьма просто и весьма пессимистично. Каменный дом родителей был уже ветхим и, видимо, медленно разрушался, денег-то на ремонт у родителей не было. Но почему он начинал разрушаться именно в полдень? У Мадзи и тут нашлось объяснение: в шорохе падающих камешков ей слышался как бы голос самой природы:
«Ешь, выродок ты этакий, ешь крепкие бульоны, пей вино, хоть у бедного твоего отца нет надежной крыши над головой!»
Иногда Мадзя порывалась сказать матери, что не хочет таких дорогих блюд и вообще ничего не хочет есть. Но голод был таким сильным, а запах бифштекса таким соблазнительным, что она не могла удержаться и ела, хотя сердце ее было полно презрения к себе.
Однажды ночью налетела короткая, но сильная гроза; казалось, вода затопит землю, молнии сожгут небеса, гром сокрушит городок и ничего уже больше не останется в этом мире. Однако утром Мадзя убедилась, что все стоит на месте, и день необыкновенно прекрасен.
Это был памятный день: около десяти часов утра отец посмотрел на Мадзю и сказал:
— Барышня сегодня встанет с постели.
Какая это была радость! Мальчик-слуга так почистил ей башмачки, что они блестели как зеркало, мать достала из шкафа ситцевый халатик, который таинственная колдунья выстирала и обшила новыми кружевами (по тринадцать грошей за локоть). Няня согрела белье, а кухарка обещала поджарить бифштекс размером с целую тарелку.
Мадзю одели, отворили стеклянную дверь, отец взял дочку под одну руку, мать под другую, и вдвоем они вывели ее в сад. Два воробушка, которые дрались за перышко, лежавшее на земле, при виде Мадзи прервали драку и уставились на девушку. Потом они улетели и, наверно, созвали других птичек, потому что сад в одно мгновение наполнился щебетом. Каштан кистью изумрудных листьев коснулся головы Мадзи, словно желая привлечь ее внимание.
В это же самое время ее приветствовала и открытая беседка, а потемневшая от старости скамья выставила ножку, словно желая кинуться ей навстречу. Каждая вишня, яблонька, груша, каждый куст малины и смородины, каждая грядка клубники, покрытой в эту пору цветами, напоминали Мадзе о себе; они не могли окликнуть ее и манили своим ароматом или вытягивали навстречу ей свои одетые зеленью ветви.
Даже камень, который Мадзя еще маленькой девочкой закатила однажды с братом в угол сада, вынырнул из тени под забором и смотрел на нее, как старик, который силится вспомнить знакомую прежних лет.
А вот стали собираться и люди. Кухарка поцеловала Мадзе руку, мальчик подал ей стул, а няня укрыла ее шалью. Скрипнула калитка, и в сад вошли старые друзья родителей. Восьмидесятилетний майор с огромной трубкой на изогнутом чубуке, ксендз, который крестил Мадзю, заседатель. Ксендз дал ей золотой образок, заседатель поцеловал ее в лоб, а какой-то коротко остриженный молодой человек с белокурыми усиками торчком преподнес ей полуфунтовую коробку английских конфет.
— Сударыня, — сказал он, — вы смело можете попробовать эти конфеты, Эйзенман клялся, что краски совершенно безвредны.
Мадзя не знала, как быть: принять ли от незнакомого молодого человека конфеты, приветствовать ли дорогих гостей, или убежать в сад, который так и манил ее к себе?
Но тут майор, который так зарос, что живо напомнил ей поседелого медведя, не вынимая трубки изо рта, прижал к груди ее головку и пробормотал:
— Ну и переполошила же ты нас, моя милочка!
Мадзя расплакалась, а вслед за нею расплакались мать, няня и кухарка.
— Ну-ну! — прикрикнул майор. — Завело бабье музыку! Нечего тут с ними валандаться! Дай-ка шахматы, доктор.
— Право, не знаю, хорошо ли так вот сразу? — заметил ксендз.
— Что вы, что вы, пожалуйста! — воскликнула мать Мадзи. — Ведь вы несколько недель не играли.
— Ну, если так, — сказал ксендз, — то позволю себе напомнить, что моя очередь играть первую партию с майором.
— Нет, уж простите! — вмешался заседатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255