— Сейчас позову, — смущенно сказала хозяйка, присела, как пансионерка, и вышла.
«Что бы это могло значить? — думала пани Ляттер. — И какие гримасы строит эта кухарка? Неужели они уже знают о возвращении мужа и о деньгах?»
Она позвала Станислава и строго сказала:
— Слушайте, посмотрите-ка мне в глаза.
Седой лакей спокойно выдержал ее огненный взгляд.
— Кто-то… роется здесь в моих бумагах, — объяснила пани Ляттер.
— Это не я, — ответил он.
— Надеюсь. Можете идти.
«Все они за мной шпионят, — говорила про себя пани Ляттер, быстрыми шагами расхаживая по кабинету. — Он тоже. Я не раз ловила его на том, что он подслушивает. Уверена, что и вчера он подслушивал, но мы говорили по-французски».
— Бедная я, несчастная! — произнесла она вполголоса, хватаясь за голову.
Затем она вышла в спальню и выпила рюмку вина, вторую за нынешний день.
— Ах, как оно успокаивает! — прошептала она.
В первом часу дня пришел Фишман. Это был старый сутуловатый еврей в длинном сюртуке. Он низко поклонился пани Ляттер и исподлобья стал рассматривать меблировку.
— Мне нужны на месяц шестьсот рублей, — сказала пани Ляттер, чувствуя, что кровь ударила ей в голову.
— Когда они нужны вам? — спросил он после раздумья.
— Сегодня, нет, завтра… дня через два.
Еврей молчал.
— Что это значит? — в удивлении спросила пани Ляттер.
— Сейчас у меня нет шестисот рублей, я получу их разве только недели через две.
— Зачем же вы сюда явились?
— Знакомый есть у меня, он бы и сегодня ссудил вас деньгами, да он залога потребует, — ответил еврей.
Пани Ляттер вскочила с кресла.
— Ты что, с ума сошел? — крикнула она. — Под мою подпись я не получу шестьсот рублей? Разве ты не знаешь, кто я?
Фишман смешался и сказал примирительным тоном:
— Вы ведь знаете, я не раз давал деньги под вашу подпись. Но сегодня у меня нет, а знакомый требует залога.
Пани Ляттер отшатнулась и уставилась на Фишмана, не понимая, что он говорит.
— Под чью подпись? — спросила она.
— Да вашу же, пани Каролины Ляттер, вы же давали поручительство за пана Норского.
У пани Ляттер потемнело в глазах. Она схватила вдруг Фишмана за лацкан сюртука и крикнула хриплым голосом:
— Лжешь! Лжешь!
— Как? — воскликнул он в негодовании. — Вы не давали поручительства по векселям Норского?
Пани Ляттер побледнела, заколебалась, но через минуту сказала решительным голосом:
— Да, я не раз давала поручительство по векселям моего сына. Я только не помню вашей фамилии.
Фишман посмотрел на нее воспаленными глазами.
— Это все равно. Векселя я покупал.
— У вас еще есть векселя? — спросила она тише.
— Нет. Двадцать пятого марта пан Норский выкупил последний.
— Ах, вот как! На какую сумму?
— Триста рублей.
— Гм. Когда был выставлен вексель?
— В январе, — ответил еврей.
— Ах, тот! Я не знала, что вы берете такой высокий процент.
Еврей с жалостью смотрел на нее. Вексель был не на триста, а всего лишь на двести рублей, и выставлен не в январе, а в конце февраля. Стало быть, пани Ляттер ничего не знала и, следовательно, не давала своего поручительства.
— Бывает, — пробормотал он.
— Что?
— Что поручитель не знает фамилии кредитора. Какая разница, были бы деньги заплачены, — сказал Фишман.
Пани Ляттер тяжело вздохнула.
— Можете идти, — сказала она.
— А как с шестьюстами рублями, которые вы хотели занять?
— Я не дам залога.
— Может, я к завтрашнему дню достану без залога, — сказал он. — Я зайду завтра.
Он вышел, оставив пани Ляттер в остолбенении. Если бы не запах старой замазки, который еще слышен был в кабинете, она не поверила бы, что минуту назад здесь был человек, который держал векселя ее сына с ее поручительской подписью.
То, в чем она подозревала второго мужа, сделал ее сын, ее обожаемый сын, на которого она возлагала последние надежды, чьи великие подвиги и слава должны были вознаградить ее за все страдания, которые она вынесла за свою горькую жизнь.
Думая об этом, она не ощутила обиды на Казимежа.
Она ощутила только, что силы ее иссякли и что она жаждет покоя. Пусть ненадолго, пусть на два дня, только бы в это время никого не видеть, ни с кем не разговаривать, обо всем забыть. Если бы существовало какое-нибудь средство, от которого можно было бы впасть в летаргию, пани Ляттер приняла бы его.
— Тишины… покоя! — шептала она, лежа с закрытыми глазами на диване. — Ах, если бы уснуть…
Станислав, который, сидя в передней, знал о каждом движении своей барыни, обеспокоился ее долгим молчанием и вошел в кабинет. Пани Ляттер вздрогнула:
— Чего тебе?
— Мне послышалось, пани, что вы меня зовете.
— Ступай и не выдумывай, — ответила она изменившимся голосом.
Станислав отправился к панне Марте на совет. Через четверть часа пани Ляттер услышала стук у парадной двери.
— Кто там?
— Я, — входя в кабинет, ответила ученица четвертого класса. — Я сейчас уезжаю и пришла проститься с вами…
Бледная пани Ляттер поднялась с дивана и поцеловала девочку.
— Желаю тебе весело провести праздники, дитя мое.
— Мама велела попросить у вас извинения, за прошлую четверть она отдаст только после праздников.
— Хорошо, дитя мое.
— Мама велела еще спросить…
— Довольно, дитя мое.
— Об уроках музыки…
— Помилосердствуй! Мы поговорим об этом после праздников, — прервала пани Ляттер девочку, осторожно отстраняя ее.
Девочка залилась слезами и выбежала из кабинета. Пани Ляттер снова повалилась на диван.
Около двух часов в кабинет тихонько прокралась панна Марта.
— Пани, — прошептала она, — я распоряжусь, чтобы вам на обед приготовили чашку бульона и…
— Бога ради, панна Марта, оставьте меня в покое, — прервала ее пани Ляттер.
— Сегодня картофельный суп…
— Я хочу только покоя, панна Марта, только покоя! — простонала пани Ляттер.
Ее оставили в покое, она лежала, закрыв руками глаза, и думала:
«Зачем я велела привести этого Фишмана? По чьим это проискам пришел именно он и сказал о векселях? Марта его привела, а зачем? Марта ходила к Шлямштейну? Ах, да, мне денег не хватило, я ведь Казику дала тысячу триста рублей на заграничную поездку! Страшная цепь случайностей, мелких случайностей, которые тем не менее разбили мне душу… Богородице дево, радуйся…»
Она сорвалась с дивана, блуждающими глазами окинула кабинет, словно опасаясь увидеть что-то необыкновенное, и — снова легла. Несколько минут она лежала не двигаясь, ничего не чувствуя, не думая, но в душе ее снова вереницей понеслись злые грезы.
«Он не виноват, это я виновата… Почему я не воспитала его в труде, как воспитали хотя бы того же Котовского? Да и наконец ошибка молодости; другие совершали еще худшие проступки и исправлялись… Такой мальчишка говорит себе: мы с матерью одно, и подмахивает вексель за мать, зная наперед, что она ему не отказала бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255