— С Гольдвассером? — переспросила она, выходя из задумчивости. — Ты ведь должен был ехать с графом Тучинским. Откуда взялся этот Гольдвассер?
Этот вопрос рассердил пана Казимежа, однако он постарался не подать виду.
— Вы допрашиваете меня, мама, так, точно не доверяете мне, — проговорил он. — С Тучинским мы встретимся в Берлине, а с Гольдвассером я еду потому, что он мне нужен. Прежде всего я куплю у его отца аккредитив, потому что с такими деньгами путешествовать опасно.
— Это хорошо, что ты купишь аккредитив, но к чему тебе эти новые связи?
Пан Казимеж весело рассмеялся и начал целовать пани Ляттер.
— Ах! — воскликнул он. — В вас, мамочка, все еще живет шляхтянка! С графами вы миритесь, а связи с банкирами вас коробят. Меж тем для меня и графы и банкиры лишь средства для достижения цели. Аристократия даст мне славу, банкиры дадут доходы, но настоящее положение дадут мне только массы, демократия. Там мои идеалы, тут — ступени, ведущие к ним.
Пани Ляттер посмотрела на него с удивлением.
«Неужели он, — подумала мать, — и в самом деле к чему-то стремится? У него есть цель, планы, энергия, и уж конечно он никак не ниже Котовского».
Сердце ее затрепетало. Она поцеловала сына в лоб и прошептала:
— Сын мой, дорогое мое дитя! Когда я слушаю тебя, я не могу не верить тебе и не любить тебя. Ах, если бы все-таки ты, не таясь, рассказал мне обо всем.
— Извольте. Что вы хотите знать?
— Есть ли… есть ли у тебя какие-нибудь обязательства по отношению к Иоанне?
Пан Казимеж со смехом поднял руки.
— Ха-ха-ха! У меня по отношению к Иоасе? Но ведь она сейчас кружит голову старику, у которого доходный дом, ему-то, а вовсе не мне, она хочет навязать обязательства!
Пани Ляттер смутилась, но и обрадовалась.
— А теперь скажи, только откровенно: есть у тебя долги?
— Ну, у кого же их нет! — возразил он. — Есть и у меня небольшие, но я их сегодня же отдам.
— Ты был должен Згерскому?
— Что? — в замешательстве воскликнул пан Казимеж. — Так эта скотина сказал вам.
— Не говори так о нем, — прервала пани Ляттер сына. — Он ведь сказал мне, что ты вернул все деньги. Но не должен ли ты еще ему или кому-нибудь другому?
— Может, и должен, только, право, не знаю сколько. Так, пустяки.
— Никаких крупных долгов нет? — допытывалась пани Ляттер, пристально глядя на сына. — Я ведь, сынок, всегда боялась, как бы вы не стали делать долги. Если бы ты знал, как они тяготят меня самое…
— У вас, мамочка, есть долги? — удивился пан Казимеж.
— Не будем говорить об этом. Я делаю их по необходимости и возвращаю. Ведь сразу же после основания пансиона мне пришлось выкупить одни векселя, вернуть деньги, взятые в долг, кажется, для того, чтобы промотать их. Ах, Казик, если бы ты знал, в какую трудную минуту свалился на меня этот неожиданный долг! Всего каких-нибудь восемьсот рублей, но чего мне стоило тогда вернуть их. Я думала, пропаду с вами. К счастью, судьба послала мне добрых людей. Но с этих пор я ужасно боюсь неожиданных долгов.
— Уж не пан ли Ляттер устроил вам это, мама? — сурово спросил пан Казимеж. — Кстати, что с ним?
— С ним, наверно, все уже кончено. Не будем говорить о нем, — ответила пани Ляттер. — Ты уж извини меня, Казик! — прибавила она удивительно нежным голосом. — Если уж говорить начистоту, то я, признаться сказать, страшно боялась…
— Чего, мамочка?
— Как бы у тебя не оказалось долгов, которые после твоего отъезда свалились бы на меня.
— Но, мама, мамочка, можно ли подозревать меня в этом?
Пани Ляттер плакала и смеялась.
— Стало быть, я могу не бояться никаких неожиданностей? — проговорила она. — Ты в этом уверен?
— Клянусь, мама! — воскликнул он, падая перед ней на колени. — Есть у меня маленькие грешки, возможно, я слишком много гулял, возможно, слишком много тратил денег. Но долги платить вам за меня не придется, нет, нет!
Пани Ляттер обняла за шею сына, стоявшего перед ней на коленях.
— Тогда поезжай, — проговорила она сквозь слезы. — Поезжай, отличись, покажи людям, на что ты способен. О Казик, если любовь и благословение матери чего-нибудь стоят, ты должен быть счастливейшим человеком в мире, ты не знаешь, как я люблю тебя и сколько благословений…
Голос у нее пресекся, она разрыдалась… Однако она тотчас успокоилась и, видя, как встревожился сын, даже совсем овладела собой.
— Ты уже должен идти? — спросила она.
— Да, мамочка.
— Что ж, ступай, ничего не поделаешь! Вот деньги, — прибавила она, вынимая из письменного стола большой пакет. — Здесь тысяча триста рублей.
Сын снова стал целовать ей руки, губы, глаза.
— Пиши, — говорила она ему, — пиши почаще, как можно чаще. Обо всем. Как твои успехи, как подвигается ученье… Ешь не изысканные, а здоровые блюда, ложись вовремя спать, прачку найди такую, чтобы не рвала белье, и… будь бережлив, Казик, будь бережлив! Ты даже не представляешь себе, ты даже не догадываешься… Но клянусь тебе, я уже больше не могу! Это последние деньги… Прости!
И она снова заплакала.
— Разве наши дела так плохи? — прошептал пан Казимеж.
— Да.
— Но ведь Эля выйдет за Сольского?
— Только на нее и надежда.
Таким был прощальный разговор пани Ляттер с сыном, который вскоре ушел из ее дома.
Глава двадцать четвертая
Кухонная философия
После отъезда сына пани Ляттер впала в апатию: она не показывалась в пансионе, не выходила из своей квартиры, все сидела за письменным столом, подперев рукою голову, или ложилась на диван и смотрела в потолок.
Меж тем приближалась пасха. Воспитанницам надо было устроить говенье, провожать их к исповеди и причастию, составлять табели за четверть. Раньше в подобных случаях пани Ляттер была очень деятельна, теперь же она почти совсем отстранилась от дел. Панна Говард замещала ее в пансионе, панна Марта по хозяйству, Мадзя в канцелярии.
Однажды Мадзя зашла к начальнице, чтобы выяснить, как быть с говеньем; вспомнив, что на следующий день воспитанницы уже должны говеть, она сказала:
— В помощь законоучителю вы, наверно, пригласите отца Феликса и отца Габриэля?
— Хорошо.
— Вы напишете им?
— Письма? Напиши сама.
Через полчаса Мадзя принесла на подпись готовые письма. Пани Ляттер лежала на диване, глядя в потолок, и нехотя поднялась к письменному столу. Мадзя со страхом смотрела на нее; заметив это, пани Ляттер отложила перо и заговорила спокойным, порой насмешливым тоном:
— Вот видишь, какова она, эта женская независимость. Ведь я была независимой еще тогда, когда панне Говард и во сне не снились ни верховая езда, ни свободная любовь. Вот видишь! Воспитала детей, и нет их у меня. Сколько лет работала самостоятельно, чтобы сегодня сказать себе, что нет у меня даже минуты отдыха!
— Праздники приближаются, — заметила Мадзя, — каких-нибудь три недели осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255