» — подумала Мадзя, и сердце ее сжалось.
Швейцар разговаривал уже с молодым лакеем, а вскоре к ним присоединился и полотер.
И снова Мадзя задалась вопросом, что же делают в особняке эти люди? Для себя очень много: они веселятся, скучают, отдыхают, растят детей… Но что они делают для Сольских? Швейцар следит за порядком в вестибюле, камердинер следит за порядком в гардеробе пана Стефана, горничная следит за порядком в гардеробе Ады, управляющий следит за порядком в поступлении доходов.
Никто здесь ничего не меняет, ничего не создает, не двигает вперед, все только поддерживают раз навсегда установленный порядок, в котором две благородные души — Ады и Сольского — сохраняются, как допотопные мотыльки в куске янтаря. Все слуги сами живут полной, личной жизнью, а работают только в одном направлении, чтобы их господа не жили и даже не думали о том, что есть какая-то жизнь, полная забот и радостей, труда и отдыха, борьбы, неудач и побед.
«Ах, какая я нехорошая! — шепчет Мадзя. — И что это я вздумала критиковать Сольских, ведь я пользуюсь их добротой?»
В дверь постучались, вошла горничная с письмом.
— Какая-то женщина, — сказала она, — дала швейцару это письмо для вас.
— В черном костюме? С черной вуалью? — спросила Мадзя.
— Да, барышня. Она, верно, тут недалеко и ждет ответа. Какая-то бедная женщина.
Мадзя торопливо распечатала конверт и вот что прочла в письме, написанном незнакомым почерком:
«Я была у вас три раза, но мне говорили, что вас нет дома, и я догадалась, что вы не хотите принять меня. Я вас понимаю и примирилась с мыслью, что не могу ждать милосердия, потому что не стою его.
Простите за назойливость, но вы были так добры к нам в Иксинове, и я видела слезы на ваших глазах, когда вы вошли к нам в комнату на постоялом дворе. Помните, сударыня? Я тогда плакала, но боже правый, это ведь были наши лучшие времена. Нищета не несчастье и даже не болезнь; человек только тогда подлинно несчастен, когда остается один на один со своими страхами и муками, когда не может больше верить чужим клятвам и даже слезам.
Простите меня за это бессвязное письмо, но я так страдаю, мне так необходимо хотя бы мысленно с кем-нибудь поговорить, что я бы чувствовала себя почти счастливой, будь у меня собственный камень, который можно было бы целовать и обливать слезами. Знаю, никто уже меня не спасет, но пишу, как утопающий, который взывает о помощи, хотя никто его не слышит.
Быть может, это мои последние слова на этом свете. Я обращаюсь с ними к вам, потому что вы были моей последней надеждой. Несколько дней я говорила себе: она спасет меня или хоть ободрит, ведь у нее ангельское сердце. Но я убедилась, что это невозможно: есть поступки, которым нет прощенья.
Прощайте, и заклинаю вас — не ищите меня. Я понимаю, что помощь мне теперь не нужна, ибо нет такой силы, которая могла бы предотвратить то, чего я страшусь. Если можете, вспомните иногда обо мне, а впрочем, лучше не вспоминайте: одна мысль о том, что есть еще добрые сердца, привела бы меня в отчаяние. И все же хоть помолитесь за меня. Боже, боже, я так одинока, так покинута, что если бы даже кто-то помолился за меня, мне было бы хорошо, как на самом лучшем концерте.
Помните ли вы наш концерт в Иксинове? Ах, если земля не расступится под моими ногами, то нет уже милосердия на свете.
Еще раз умоляю: не ищите меня, вы принесете мне больше горя, чем добра. Сегодня у меня одно желание, чтобы никто не говорил обо мне, не слышал и не видел меня. В конце концов я, может, не так уж и несчастна, просто очень расстроена, а это пройдет. У нас, артисток, нервы в самом деле раздражены.
Стелла».
Мадзя вся в слезах бросилась к Аде, показала ей письмо и в немногих словах рассказала историю своего знакомства с певицей. Панна Сольская отнеслась к этому спокойно.
— Прежде всего не догадываешься ли ты, что ей может грозить? — спросила она. — Самоубийство? Пожалуй, нет. Не бросил ли ее друг декламатор? А может, она…
Обе девушки покраснели.
— Всякие мысли приходят мне в голову, — ответила Мадзя. — Может, она боится попасть в тюрьму?
Ада нахмурилась.
— Стефан нашел бы ее через полицию, — сказала она. — Однако если она боится попасть в тюрьму, мы оказали бы ей плохую услугу. Во всяком случае… Ты не знаешь, как ее зовут? Пусть Юзеф хоть съездит в адресный стол.
Юзеф поехал в адресный стол и через полчаса вернулся с ответом, что Марта Овсинская, певица, проживавшая в Новом Мясте, в мае прошлого года выехала из Варшавы.
— Если она сейчас нигде не прописана, — заметила Ада, — значит, скрывается. Тогда она, пожалуй, правильно поступила, что не стала больше искать встреч с тобой.
— Как знать? — прошептала Мадзя. Она чувствовала, что в ее жизни это одно из самых печальных происшествий. Тайну Стеллы можно было сравнить разве только со смертью пани Ляттер и Цинадровского.
«Как будто все у меня идет хорошо, — подумала Мадзя, — и, однако же, нет-нет да и разразится над кем-нибудь рядом гроза. Не предостереженье ли это?»
Ее охватил страх.
Дня через два, возвращаясь из пансиона, Мадзя встретила панну Говард. Знаменитая поборница женских прав, позабыв о своей грубой выходке в адрес Мадзи, сердечно приветствовала ее и даже стала осыпать упреками.
— Вы совсем забыли меня, панна Магдалена, а ведь мы были друзьями. Помните, как мы тревожились за пани Ляттер, как пытались помочь ей? Но что это, я вижу, вы не в настроении? Может, мое общество…
Чтобы не обидеть новоявленного друга и облегчить душу, Мадзя, не называя имени, рассказала панне Говард историю Стеллы и содержание ее отчаянного письма.
— Не понимаю, что все это значит, — закончила Мадзя, — и не знаю, что делать: искать ее или нет?
— Искать? Ни в коем случае! — вскричала панна Говард. — Она ведь женщина сознательная, независимая, и раз хочет сохранить инкогнито, было бы оскорблением нарушать ее волю…
— Но я не знаю, действительно ли такова ее воля или ей грозит какая-то опасность? Все это просто ужасно.
— Так уж сразу и ужасно! — пренебрежительно бросила панна Говард. — Думаю, речь идет о самых обыкновенных родах. Случилось это с нею, наверно, впервые, вот она, бедняжка, и преувеличивает дело, а поскольку кричать об этом на площади стыдно, ну она и пишет отчаянные письма.
На Мадзю как будто вылили ушат холодной воды. И бедная Стелла, героиня трагедии, сразу же в ее сердце низверглась с пьедестала и превратилась в падшую женщину, о которой и разговаривать-то не очень прилично.
— Во всяком случае, — сказала Мадзя, краснея и опуская глаза, — эта несчастная горько жалуется, пишет, что она покинута, возможно, у нее нет средств…
Белесые глаза панны Говард сверкнули вдохновеньем.
— А-а-а! — воскликнула она. — Так бы сразу и сказали! Женщина, жертва, покрытая позором за то, что она продолжает человеческий род, брошенная своим любовником, что совершенно естественно, и покинутая, забытая, отвергнутая другими женщинами, что уже просто подлость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255
Швейцар разговаривал уже с молодым лакеем, а вскоре к ним присоединился и полотер.
И снова Мадзя задалась вопросом, что же делают в особняке эти люди? Для себя очень много: они веселятся, скучают, отдыхают, растят детей… Но что они делают для Сольских? Швейцар следит за порядком в вестибюле, камердинер следит за порядком в гардеробе пана Стефана, горничная следит за порядком в гардеробе Ады, управляющий следит за порядком в поступлении доходов.
Никто здесь ничего не меняет, ничего не создает, не двигает вперед, все только поддерживают раз навсегда установленный порядок, в котором две благородные души — Ады и Сольского — сохраняются, как допотопные мотыльки в куске янтаря. Все слуги сами живут полной, личной жизнью, а работают только в одном направлении, чтобы их господа не жили и даже не думали о том, что есть какая-то жизнь, полная забот и радостей, труда и отдыха, борьбы, неудач и побед.
«Ах, какая я нехорошая! — шепчет Мадзя. — И что это я вздумала критиковать Сольских, ведь я пользуюсь их добротой?»
В дверь постучались, вошла горничная с письмом.
— Какая-то женщина, — сказала она, — дала швейцару это письмо для вас.
— В черном костюме? С черной вуалью? — спросила Мадзя.
— Да, барышня. Она, верно, тут недалеко и ждет ответа. Какая-то бедная женщина.
Мадзя торопливо распечатала конверт и вот что прочла в письме, написанном незнакомым почерком:
«Я была у вас три раза, но мне говорили, что вас нет дома, и я догадалась, что вы не хотите принять меня. Я вас понимаю и примирилась с мыслью, что не могу ждать милосердия, потому что не стою его.
Простите за назойливость, но вы были так добры к нам в Иксинове, и я видела слезы на ваших глазах, когда вы вошли к нам в комнату на постоялом дворе. Помните, сударыня? Я тогда плакала, но боже правый, это ведь были наши лучшие времена. Нищета не несчастье и даже не болезнь; человек только тогда подлинно несчастен, когда остается один на один со своими страхами и муками, когда не может больше верить чужим клятвам и даже слезам.
Простите меня за это бессвязное письмо, но я так страдаю, мне так необходимо хотя бы мысленно с кем-нибудь поговорить, что я бы чувствовала себя почти счастливой, будь у меня собственный камень, который можно было бы целовать и обливать слезами. Знаю, никто уже меня не спасет, но пишу, как утопающий, который взывает о помощи, хотя никто его не слышит.
Быть может, это мои последние слова на этом свете. Я обращаюсь с ними к вам, потому что вы были моей последней надеждой. Несколько дней я говорила себе: она спасет меня или хоть ободрит, ведь у нее ангельское сердце. Но я убедилась, что это невозможно: есть поступки, которым нет прощенья.
Прощайте, и заклинаю вас — не ищите меня. Я понимаю, что помощь мне теперь не нужна, ибо нет такой силы, которая могла бы предотвратить то, чего я страшусь. Если можете, вспомните иногда обо мне, а впрочем, лучше не вспоминайте: одна мысль о том, что есть еще добрые сердца, привела бы меня в отчаяние. И все же хоть помолитесь за меня. Боже, боже, я так одинока, так покинута, что если бы даже кто-то помолился за меня, мне было бы хорошо, как на самом лучшем концерте.
Помните ли вы наш концерт в Иксинове? Ах, если земля не расступится под моими ногами, то нет уже милосердия на свете.
Еще раз умоляю: не ищите меня, вы принесете мне больше горя, чем добра. Сегодня у меня одно желание, чтобы никто не говорил обо мне, не слышал и не видел меня. В конце концов я, может, не так уж и несчастна, просто очень расстроена, а это пройдет. У нас, артисток, нервы в самом деле раздражены.
Стелла».
Мадзя вся в слезах бросилась к Аде, показала ей письмо и в немногих словах рассказала историю своего знакомства с певицей. Панна Сольская отнеслась к этому спокойно.
— Прежде всего не догадываешься ли ты, что ей может грозить? — спросила она. — Самоубийство? Пожалуй, нет. Не бросил ли ее друг декламатор? А может, она…
Обе девушки покраснели.
— Всякие мысли приходят мне в голову, — ответила Мадзя. — Может, она боится попасть в тюрьму?
Ада нахмурилась.
— Стефан нашел бы ее через полицию, — сказала она. — Однако если она боится попасть в тюрьму, мы оказали бы ей плохую услугу. Во всяком случае… Ты не знаешь, как ее зовут? Пусть Юзеф хоть съездит в адресный стол.
Юзеф поехал в адресный стол и через полчаса вернулся с ответом, что Марта Овсинская, певица, проживавшая в Новом Мясте, в мае прошлого года выехала из Варшавы.
— Если она сейчас нигде не прописана, — заметила Ада, — значит, скрывается. Тогда она, пожалуй, правильно поступила, что не стала больше искать встреч с тобой.
— Как знать? — прошептала Мадзя. Она чувствовала, что в ее жизни это одно из самых печальных происшествий. Тайну Стеллы можно было сравнить разве только со смертью пани Ляттер и Цинадровского.
«Как будто все у меня идет хорошо, — подумала Мадзя, — и, однако же, нет-нет да и разразится над кем-нибудь рядом гроза. Не предостереженье ли это?»
Ее охватил страх.
Дня через два, возвращаясь из пансиона, Мадзя встретила панну Говард. Знаменитая поборница женских прав, позабыв о своей грубой выходке в адрес Мадзи, сердечно приветствовала ее и даже стала осыпать упреками.
— Вы совсем забыли меня, панна Магдалена, а ведь мы были друзьями. Помните, как мы тревожились за пани Ляттер, как пытались помочь ей? Но что это, я вижу, вы не в настроении? Может, мое общество…
Чтобы не обидеть новоявленного друга и облегчить душу, Мадзя, не называя имени, рассказала панне Говард историю Стеллы и содержание ее отчаянного письма.
— Не понимаю, что все это значит, — закончила Мадзя, — и не знаю, что делать: искать ее или нет?
— Искать? Ни в коем случае! — вскричала панна Говард. — Она ведь женщина сознательная, независимая, и раз хочет сохранить инкогнито, было бы оскорблением нарушать ее волю…
— Но я не знаю, действительно ли такова ее воля или ей грозит какая-то опасность? Все это просто ужасно.
— Так уж сразу и ужасно! — пренебрежительно бросила панна Говард. — Думаю, речь идет о самых обыкновенных родах. Случилось это с нею, наверно, впервые, вот она, бедняжка, и преувеличивает дело, а поскольку кричать об этом на площади стыдно, ну она и пишет отчаянные письма.
На Мадзю как будто вылили ушат холодной воды. И бедная Стелла, героиня трагедии, сразу же в ее сердце низверглась с пьедестала и превратилась в падшую женщину, о которой и разговаривать-то не очень прилично.
— Во всяком случае, — сказала Мадзя, краснея и опуская глаза, — эта несчастная горько жалуется, пишет, что она покинута, возможно, у нее нет средств…
Белесые глаза панны Говард сверкнули вдохновеньем.
— А-а-а! — воскликнула она. — Так бы сразу и сказали! Женщина, жертва, покрытая позором за то, что она продолжает человеческий род, брошенная своим любовником, что совершенно естественно, и покинутая, забытая, отвергнутая другими женщинами, что уже просто подлость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255