— Теперь беги на площадь, — сказал он, — и вели трубить, что я целовал тебя. Дитя мое, да если бы на небе стали записывать, сколько раз мы целуем красивых девушек, нам бы никогда не видеть солнца… Такие тучи собрались бы из этих записей.
— Можешь идти, Мадзя, — сказала мать Аполлония.
Мадзя исчезла за дверью.
— Что ж, сударыня, — снова заговорил майор, — девочку вы отправили, а мы так ничего и не знаем…
— Я уважаю вашу старость, — начала монахиня, — но…
— Во-первых, нечего уважать мою старость, еще неизвестно, кто из нас старше. Во-вторых…
— А во-вторых, — решительно перебила его мать Аполлония, — только один из нас может остаться в комнате: вы или я!
Майор остолбенел, однако тут же нашелся.
— Ну, не говорил ли я вам, — обратился он к Дембицкому, — что стоит мне только рот раскрыть при бабах, как они тотчас выпроваживают меня за дверь?
Он выбежал во двор и начал набивать огромную трубку, которую все это время прятал под пальто.
— Приношу глубокие извинения за моего друга, — смущенно заговорил доктор. — Старый что малый!
— Ничего, сударь! — сказала с улыбкой монахиня. — Нам приходится видеть больных и похуже…
— Итак, с чем же мы уходим? — спросил Дембицкий, глядя на доктора и на монахиню.
Мать Аполлония пожала плечами.
— Вы сами слышали, — ответила она. — Думаю, что прежде всего надо дать бедной девочке успокоиться.
— И я того же мнения.
— Кроме того, — прибавила она, — следует, я думаю, рассказать пану Сольскому о нашем сегодняшнем разговоре.
— Пожалуй, что и так, — согласился пан Дембицкий.
Они попрощались со старушкой и вышли к майору, который заглядывал в окно приемной.

В пять часов вечера Сольский был уже в приемной и с нетерпением ожидал мать Аполлонию.
Когда монахиня вышла в приемную, он назвался и попросил разрешения повидаться с панной Бжеской.
— Простите, сударь, — сказала старушка, — но Мадзя так расстроена, что сейчас мне даже не хотелось бы говорить ей о вашем посещении.
— Когда же? — спросил Сольский, пытаясь овладеть собой.
— Я скажу ей об этом через несколько дней.
— Стало быть, мы сможем увидеться только через несколько дней?
Монахиня нахмурилась: ей не понравилась такая настойчивость.
— Увидеться? — повторила она. — Это, пожалуй, еще не скоро…
— Вам, если не ошибаюсь, известны мои намерения?
— Да, известны, и я от души желаю вам успеха. А потому послушайтесь моего совета…
— Я слушаю вас.
— Прежде всего дайте бедной девочке снова обрести душевное равновесие, которое она потеряла. Пусть она успокоится, окрепнет…
— Когда же, как вы думаете?.. — спросил он с мольбой в голосе.
— Через несколько месяцев она, может, и успокоится, если… не случится ничего нового…
— Сударыня, — воскликнул Сольский, протягивая монахине руку, — как вы думаете, могу я надеяться, что панна Магдалена когда-нибудь отдаст мне свое сердце?
Старушка строго на него посмотрела.
— Один только бог это знает, — ответила она.

Примечания
Роман печатался в газете «Курьер цодзенны» («Ежедневный курьер») с конца 1890 по 1893 год (до № 281).
«Первоначальное заглавие „Эмансипированная женщина“ („Эмансипантка“) автор совершенно правильно заменил в книжном издании на множественное число, так как ни главная героиня, ни вообще какая-либо другая женщина в романе не могут дать сколько-нибудь правдивый пример движения за эмансипацию, и только все вместе, захваченные в той или другой степени этим движением, они дают красочную картину, представляющую в уменьшенном виде, иногда с задором карикатуриста, стремление современных женщин к независимости», — писал в 1894 году известный польский критик и историк литературы современник Пруса Петр Хмелевский.
Время действия романа — 70-е годы, хотя многие образы и эпизоды характерны скорее для 90-х годов. Именно в 70-е годы в польской прессе шли особенно оживленные дискуссии об эмансипации женщин.
Женский вопрос был выдвинут самой польской действительностью. После январского восстания 1863 года и аграрной реформы 1864 года началось разорение мелкой и части средней шляхты, значительное число семей осталось без мужчин в результате репрессий царского правительства после разгрома восстания, и многие женщины оказались вынужденными зарабатывать себе на жизнь и даже содержать семьи.
Часть буржуазной прессы, главным образом органы позитивистов «Пшеглёнд тыгоднёвы», «Нива» и др., начали борьбу за право женщин на труд, за равноправие женщин в области образования и за допуск их в университеты, за уравнение в гражданских правах. В этой борьбе приняли активное участие Элиза Ожешко, Александр Свентоховский, Юзефа Добишевская, Анастазия Дзедушицкая и другие писатели и публицисты. Голосам позитивистов противостояли выступления публицистов из лагеря консерваторов, которые утверждали, что единственный удел женщины — это дом, семья, дети, что женщина, стремящаяся к чему-то другому — это «явление аномальное».
Дискуссия, продолжавшаяся и в 80-е годы, вновь усиливается в 90-е годы в связи с ухудшением положения трудящейся женщины в результате экономического кризиса.
Принял участие в полемике по женскому вопросу и Болеслав Прус. В своих еженедельных фельетонах 70—90-х годов он неоднократно пишет о положении женщин в обществе, женском труде, о всевозможных учреждениях для женщин и т.д. С большим уважением пишет Прус о тех «женщинах, которые вместо того, чтобы надеяться на мужа или жить на чужих хлебах, своим трудом обеспечивают независимое положение себе, своим семьям, а иногда и мужьям».
«Для нас право женщины — это право труда», — пишет Прус в 1876 году. «В этом — женский вопрос, — пишет он позже, в 1888 году. — На что жить незамужней женщине? Как, выйдя замуж, содержать дом, если муж зарабатывает от 10 до 30 рублей в месяц?»
Прус понимает, что полемика в позитивистской прессе касается прежде всего женщин из обедневшей шляхты и интеллигенции, так как вопрос об «эмансипации» женщин из народа уже давно был решен самой жизнью. «Равноправие женщин, хотя бы в труде, существует у нас уже давно, но среди так называемых „низших классов, — пишет он в одной из статей. — Крестьянка — это не только „жрица домашнего очага“, это фактически кухарка, пекарь, судомойка, прачка и т.д. И еще она умеет пахать, копать, возить продукты на рынок, жать, рубить и т.д. Никогда еще ни один крестьянин не называл женщину «неспособной“ к какому-либо труду, он только считает ее слабее физически.
Прус выступает против несправедливости в оплате женского труда. «На одной и той же фабрике. — пишет он в 1892 году, — у одного и того же станка рабочий зарабатывает больше, чем работница».
Выводов о законах буржуазного общества, где господствуют конкуренция, право сильного, закон прибыли, писатель не делает, хотя в некоторых своих статьях Прус объясняет тяжелое положение женщин-работниц экономическими условиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255