— Отчим тебе не чужой человек. Наконец, у него семья, а я холостяк.
— Так женись, стань порядочным человеком, и устроишь свою жизнь. Как сказать, пожалуй, это я испортила из-за тебя свою будущность.
В прихожей раздался звонок. Панна Элена умолкла, а пан Казимеж, который хотел было ответить ей, прикусил губу.
— Кажется, кто-то из твоих поклонников, — пробормотал он.
— Что ж, я попрошу у него для тебя место управляющего, — ответила Элена.
Вошла Мадзя.
При виде ее на лице панны Элены промелькнуло неприязненнее выражение, а пана Казимежа точно подменили. Он робко поздоровался с Мадзей, и его сердитые за минуту до этого глаза засветились нежностью.
Мадзя тоже смутилась. Она не думала, что встретит у Элены пана Казимежа.
— Как поживаешь, Мадзя? — спросила панна Элена, холодно отвечая на поцелуй гостьи. — Вот у нее попроси местечка, — обратилась она к брату, — она найдет тебе получше, чем на железной дороге.
— Я? — удивилась Мадзя.
— Только, милочка, пожалуйста, не притворяйся, — говорила панна Элена. — Все знают, что ты составила протекцию Згерскому, потом жениху Жаннеты… Ах да, еще какой-то гувернантке из провинции…
В эту минуту в комнату вбежал вприпрыжку красивый мальчик и крикнул по-французски:
— Эленка, тебя зовет папа!
Он схватил Элену за руку и потянул из комнаты.
— Ты не поздоровался, Генрик, — сделала ему замечание панна Элена.
— Ах да, простите! — смеясь, воскликнул мальчик.
Он подал Мадзе руку и снова потянул панну Элену.
Когда в дальних комнатах затих смех мальчика я шум шагов панны Элены, Мадзя спросила у пана Казимежа:
— Неужели Эленка сердится на меня?
— Сердится, только не на вас, а на меня, — ответил пан Казимеж. — Ей трудно примириться с мыслью, что после всех надежд и таких расходов я решил пойти на службу, разумеется, государственную, на железной дороге. Представляю себе, — продолжал он с горечью, — как удивятся мои вчерашние друзья, когда узнают, что Норский стал железнодорожным чиновником с окладом в полторы тысячи рублей! Бедная мама! — воскликнул он после минутного молчания. — Не о такой будущности мечтала она для меня. Года не прошло, как я сам решил проститься с иллюзиями. Не только потому…
— Зачем же вы так торопитесь с выбором занятия? — сочувственно глядя на него, спросила Мадзя.
— Верней сказать, я опоздал, сударыня, — ответил он, усаживаясь рядом с Мадзей. — Если бы я сделал это год назад, я не растратил бы кучу денег на эти мерзкие связи, успел бы получить уже две-три тысячи жалованья и… мог бы подумать о семейном счастье, — вполголоса прибавил он, опуская глаза.
— Но откуда такое внезапное решение? К чему это? — говорила смущенная Мадзя, высвобождая руку, которую взял пан Казимеж. — Перед вами только открывается мир, так откуда же это разочарование?
— Не разочарование, а логичный вывод. Вся моя заслуга заключается в том, что, невзирая на молодость, я обнаружил, что бороться с судьбой бессмысленно.
— Но разве вас преследует судьба? Я считаю, напротив, — запротестовала Мадзя.
Он покачал головой.
— Когда я был ребенком, — заговорил он, словно грезя наяву, и красивые его глаза потемнели, — мама мечтала для меня о дипломатической карьере. Она часто говорила мне об этом, требовала, чтобы я изучал иностранные языки, учился играть на фортепьяно, танцевать, шаркать ножкой и штудировал всеобщую историю. В шестнадцать лет я чуть ли не наизусть знал Моммсена, не считая множества экономических и юридических трудов. Вскоре мама убедилась, что, по причинам, от нас не зависящим, я не могу мечтать о дипломатической карьере. Но семя уже было брошено. И когда я вынужден был проститься с мечтой о титуле его превосходительства, я сказал себе: буду трибуном. Вы, может, слыхали, как преуспел я на этом поприще. Везде молодежь видела во мне своего вождя, а старики — надежду. «Ему многое суждено свершить!» — говорили они. Я вошел в среду аристократии и плутократии, во-первых, для того чтобы добиться соответствующего положения, во-вторых, для того чтобы познакомиться поближе с этой средой и избрать орудие для достижения своих целей. Я жуировал, сорил деньгами — это верно! Но я делал это не слепо, а с умыслом. Это были ступени на пути к карьере, но не идеалы.
Мадзя слушала его, как пророка; пан Казимеж воодушевлялся и все больше хорошел.
— Но там, — продолжал он, — в золоченых салонах, меня постигло самое тяжелое разочарование. Нашлись такие, которые с удовольствием пользовались моей щедростью, но никого не нашлось, кто мог бы понять меня. Я умею быть душой общества, и все пользовались этим и забавлялись напропалую, выжимая меня, как губку. Должен сказать, что не только княжеские короны прикрывают тупые головы. Под фригийской шапочкой демократии можно встретить гораздо больше глупцов, к тому же плохо воспитанных, крикливых и надменных. Демократическая молодежь, с которой я не церемонился, видя, что я принят в высшем свете, где ее отцов не пускали дальше передней, эта молодежь покинула меня. Она не способна была понять мои замыслы и решила, что я предал ее дело, тем более что я не привык исповедоваться за пивом и сосисками. Во мнении этих санкюлотов, — прибавил он с ударением, — мне очень повредил слух о том, что Элена выходит замуж за Сольского. Так кончилась моя карьера трибуна, — заключил он с иронией, которая была ему очень к лицу. — А поскольку состояния у меня нет, что же мне еще делать, как не добиваться положения в управлении железных дорог? Я не сомневаюсь, что сделаю карьеру, но это надежда человека, потерпевшего крушение, который с большого корабля попал на уединенный берег и уверен разве только в том, что не умрет от голода.
Из дальних комнат долетел голос панны Элены, через минуту она вошла в комнату.
— Казик, — сказала она брату, который успел уже отскочить к окну, — отчим ждет тебя. Целуй же! — сказала она, протягивая руку.
— Ты дашь мне денег? — спросил он. — Ах, какая ты хорошая! — И он с жаром осыпал поцелуями ее руки, а потом поцеловал в губы.
— Деньги даст отчим, я только поручилась за тебя, — ответила сестра.
Когда брат выбежал из комнаты, панна Элена обратилась к Мадзе.
— Что это ты так пылаешь? — спросила она, насмешливо глядя на Мадзю. — Уж не разговор ли с моим братом привел тебя в такое смущение?
— Это я с тобой хотела поговорить о важном деле, — ответила Мадзя тоном, который удивил ее самоё.
— Воображаю! — обронила панна Элена.
Она удобно уселась на диванчике и стала любоваться своей ножкой. Мадзя села около нее в креслице.
— Ты знаешь, — начала Мадзя, — последним человеком, с которым перед смертью говорила твоя мать, была я…
— Ну-ну-ну! Это что за вступление? А какой тон? Прямая панна Говард! — прервала ее Элена.
Но Мадзя с непривычной для нее холодностью продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255