Пелымцы
одобрительно кивали головами: "Справедлив русский, ой как справедлив!
Повелел чтить обычаи манси!".
Они охотно платили ясак. Струги были полны мягкой рухлядью, но Ермак
все медлил отплытием вниз. В душе его еще смутно тлела надежда: "Может
быть воевода за незнанием дорог задержался в пути?".
Между тем серые тучи без конца волочились над лесом, мелкий осенний
дождь сбивал желтый лист. Казаки с тревогой поглядывали на север:
- Не прилетел бы со Студеного океан-моря сиверко. Не уплывем в
Сибирь! Что стало с батькой?
Он ходил тяжелый, мрачный, как темная стылая вода в реке: понял уже,
что не увидит скоро ни воеводы, ни своих послов. Примолкли и казаки.
В сентябре безмолвным стало небо: пролетели последние косяки гусей и
уток. Дым костров прижимало к земле. Поднял Ермак скорбные глаза и сказал
дружине:
- В Иртыш поплывем. Вот-вот ударят морозы.
И разом затопали казаки, вытолкали в круг Дударька, давно забывшего о
порке, и он заплясал. Переваливался уточкой, вытягивал шею гусем и манил к
себе, вертя глазами, вогульскую молодку.
- Не зарься! - кричали ей казаки. - Не глотай приманку. Сей голубь
тебя оставит на первом перепутье!
Вогулка зарделась, а кругом пошел смех.
"Ожили, заговорила русская душенка!" - радовался веселью Ермак.
С вечера приготовились к отплытию, а на заре вошли в струю и быстро
понеслись по течению. Позади, погоняя, дул холодный ветер, и над рекой
летели червоные и желтые листья. Пламенела на берегах осина - беспокойное
дерево. На взгорьях желтели поникшие от стужи травы. На полпути задул злой
сиверко, настигал ледостав. В низовье Тавды ладьи вмерзли.
- Доплыли! - хмуро поглядывали на батьку, жаловались казаки.
Дальние холмы убегали к окаему, над ним в дымке морозной медленно
выплывала луна. Где-то в этой мглистой тишине каркали вороны, угрюмо
терзая добычу. Поникшие травы серебрились от инея, шумел сухой, колеблемый
ветром камыш.
- Не робей, браты, - успокаивал дружинников Ермак, - то ли было! Не
плывут струги, - потащим на полозьях!
Поставили на полозья самый большой струг, набили его мягкой рухлядью,
впряглись в лямки и потащили. Трещал лед под шагами дружины, гудели ветры,
кругом унылая равнина, но широкий простор просил песни, и казаки запели:
Не лететь моей белой лебедушке
За могучим орлом;
Не свивать тебе гнездышка теплого
На высоких скалах.
Ермак слушал, слушал и подхватил со всеми вместе:
Нет, не слить с алой кровью
Хрустальной слезы,
Не слюбиться красну солнышку
С тучей грозною!..
Вернулись казаки в Искер, привезли собранный ясак и сложили его в
амбары. Зима была на исходе. В марте налетели вдруг теплые ветры, ярче
заблестели снега, и за Иртышом засинели дали. Дозорный на башне вдруг
заметил: далеко-далеко, на окаеме, скачут лихие кони, искрится морозная
пороша. Все ближе и ближе резвые. Вот уже хорошо видит казак широкие
русские сани, за ними другие, третьи... Сколько их!
"Татарва скачет! На Искер несется! - с опаской подумал он, и тут же
отбросил эту мысль: - Нет, так татары не ездят. Батюшки, да сани русские,
лихие русские тройки!"
- Эх! - закричал радостно караульный, - воевода торопится!
Вгляделся пристальней и решил: "Нет, не будет так ехать воевода. Не
выдержит его чрево на ухабах. По-разудалому несутся борзые кони! Казаки из
Москвы торопятся!" - схватившись за веревку, дозорный стал трезвонить. Бил
в набатный колокол, как бес вертелся и, радуясь, кричал во все горло:
- Иванко Кольцо! Браты, Иванко Кольцо!
На вал выбежали казаки. Степенно вышел и Ермак. Взглянул на иртышскую
дорогу и не вытерпел, - засмеялся:
- Ах, сатана! Как скачет! Не скачет, а колечком бежит.
По удали ямщиков, по веселому звону догадался Ермак - мчит Иван
Кольцо с большой радостью. Настежь распахнули ворота. Пушкарь Петро ударил
из пушки, - раскатистое эхо загудело по Иртышу. Вот уж рядом серые бегуны,
видно, как пар валит. А в санях важные бояре в шубах. Кони рванули в
подъем. Подзадоривая их, закричали озорные веселые голоса.
- Наши казаки! Бей из пищалей! - махнул рукой Ермак и поспешил
навстречу.
Первая тройка вомчалась в Искер. Разом осадили коней, и из саней
вывалился в лисьей шубе, в бобровой шапке Иван Кольцо. На смуглом лице
блестели белые зубы, - смеялся, обнимая Ермака, хлопал по плечам и
бесконечно спрашивал:
- Батько, ты ли это? Ах и радость, ах счастье!
- Ну, Иванка, ко времени подоспел! Рады мы! - сияя, сказал атаман и
снова крепко обнял Кольцо.
- Рады, братцы, ой, как рады! - закричали на все голоса казаки.
Тройка одна за другой вбегали на оснеженную площадку перед войсковой
избой; из саней вываливались румяные, бородатые посланцы в добрых толстых
шубах. Их подхватывали на руки и качали. Высоко подбрасывали и раскатисто
кричали "ура!". Никогда так не было шумно и гамно в Искере. Воронье от
разудалых криков разлетелось в дальние ельники, а дозорный на башенке
топал ногами и кричал от восторга:
- Охх, любо-дорого, гостей сколь наехало! - и опять ошалело бил в
набат.
- Бей во все звонкие! - задорно крикнул ему Кольцо и, облапив Ермака,
сказал:
- Ну, батька, навез я вестей - день будешь слушать, другой -
разбираться в них, в третий решать. Великий дар привез тебе от государя
Ивана Васильевича, большую милость. А всем нам, - всему казачеству, -
прощение старой вины. - Иванко наскоро рассказал об успехе посольства в
Москве.
Ермак поднялся на ступеньки крыльца, с ним рядом стоял Иван Кольцо.
Стихли голоса, затаили дыхание люди, уставясь в атаманов. Дозорный оборвал
звон на вышке и, чтобы не гудел старый колокол басом, прижал к нему
мохнатую шапку.
Вперед выступил старый казак с лицом, изборожденным рубцами. Он
скинул треух и поклонился атаману:
- Говори, батька, ждет наше сердце добрых вестей!
Ермак положил руку на плечо Иванки.
- Добрые вести привезли наши послы, - громко, на всю площадь, объявил
он. - Простила Русь все наши вольные и невольные вины! Облегчила наши
душеньки. И сказывает Иванка - великий праздник на всей отчей земле,
славят наш воинский подвиг. Слава вам, браты, вечная слава вам, и живым и
убиенным, кто доселе раздвинул границы державы нашей и тем принес на
русскую землю мир и покой! Слава вам, добрые воины и терпеливые
труженники!
Горячая волна радости и честно заслуженной гордости собой охватила
казаков. Все они оглушительно загремели:
- Слава!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
одобрительно кивали головами: "Справедлив русский, ой как справедлив!
Повелел чтить обычаи манси!".
Они охотно платили ясак. Струги были полны мягкой рухлядью, но Ермак
все медлил отплытием вниз. В душе его еще смутно тлела надежда: "Может
быть воевода за незнанием дорог задержался в пути?".
Между тем серые тучи без конца волочились над лесом, мелкий осенний
дождь сбивал желтый лист. Казаки с тревогой поглядывали на север:
- Не прилетел бы со Студеного океан-моря сиверко. Не уплывем в
Сибирь! Что стало с батькой?
Он ходил тяжелый, мрачный, как темная стылая вода в реке: понял уже,
что не увидит скоро ни воеводы, ни своих послов. Примолкли и казаки.
В сентябре безмолвным стало небо: пролетели последние косяки гусей и
уток. Дым костров прижимало к земле. Поднял Ермак скорбные глаза и сказал
дружине:
- В Иртыш поплывем. Вот-вот ударят морозы.
И разом затопали казаки, вытолкали в круг Дударька, давно забывшего о
порке, и он заплясал. Переваливался уточкой, вытягивал шею гусем и манил к
себе, вертя глазами, вогульскую молодку.
- Не зарься! - кричали ей казаки. - Не глотай приманку. Сей голубь
тебя оставит на первом перепутье!
Вогулка зарделась, а кругом пошел смех.
"Ожили, заговорила русская душенка!" - радовался веселью Ермак.
С вечера приготовились к отплытию, а на заре вошли в струю и быстро
понеслись по течению. Позади, погоняя, дул холодный ветер, и над рекой
летели червоные и желтые листья. Пламенела на берегах осина - беспокойное
дерево. На взгорьях желтели поникшие от стужи травы. На полпути задул злой
сиверко, настигал ледостав. В низовье Тавды ладьи вмерзли.
- Доплыли! - хмуро поглядывали на батьку, жаловались казаки.
Дальние холмы убегали к окаему, над ним в дымке морозной медленно
выплывала луна. Где-то в этой мглистой тишине каркали вороны, угрюмо
терзая добычу. Поникшие травы серебрились от инея, шумел сухой, колеблемый
ветром камыш.
- Не робей, браты, - успокаивал дружинников Ермак, - то ли было! Не
плывут струги, - потащим на полозьях!
Поставили на полозья самый большой струг, набили его мягкой рухлядью,
впряглись в лямки и потащили. Трещал лед под шагами дружины, гудели ветры,
кругом унылая равнина, но широкий простор просил песни, и казаки запели:
Не лететь моей белой лебедушке
За могучим орлом;
Не свивать тебе гнездышка теплого
На высоких скалах.
Ермак слушал, слушал и подхватил со всеми вместе:
Нет, не слить с алой кровью
Хрустальной слезы,
Не слюбиться красну солнышку
С тучей грозною!..
Вернулись казаки в Искер, привезли собранный ясак и сложили его в
амбары. Зима была на исходе. В марте налетели вдруг теплые ветры, ярче
заблестели снега, и за Иртышом засинели дали. Дозорный на башне вдруг
заметил: далеко-далеко, на окаеме, скачут лихие кони, искрится морозная
пороша. Все ближе и ближе резвые. Вот уже хорошо видит казак широкие
русские сани, за ними другие, третьи... Сколько их!
"Татарва скачет! На Искер несется! - с опаской подумал он, и тут же
отбросил эту мысль: - Нет, так татары не ездят. Батюшки, да сани русские,
лихие русские тройки!"
- Эх! - закричал радостно караульный, - воевода торопится!
Вгляделся пристальней и решил: "Нет, не будет так ехать воевода. Не
выдержит его чрево на ухабах. По-разудалому несутся борзые кони! Казаки из
Москвы торопятся!" - схватившись за веревку, дозорный стал трезвонить. Бил
в набатный колокол, как бес вертелся и, радуясь, кричал во все горло:
- Иванко Кольцо! Браты, Иванко Кольцо!
На вал выбежали казаки. Степенно вышел и Ермак. Взглянул на иртышскую
дорогу и не вытерпел, - засмеялся:
- Ах, сатана! Как скачет! Не скачет, а колечком бежит.
По удали ямщиков, по веселому звону догадался Ермак - мчит Иван
Кольцо с большой радостью. Настежь распахнули ворота. Пушкарь Петро ударил
из пушки, - раскатистое эхо загудело по Иртышу. Вот уж рядом серые бегуны,
видно, как пар валит. А в санях важные бояре в шубах. Кони рванули в
подъем. Подзадоривая их, закричали озорные веселые голоса.
- Наши казаки! Бей из пищалей! - махнул рукой Ермак и поспешил
навстречу.
Первая тройка вомчалась в Искер. Разом осадили коней, и из саней
вывалился в лисьей шубе, в бобровой шапке Иван Кольцо. На смуглом лице
блестели белые зубы, - смеялся, обнимая Ермака, хлопал по плечам и
бесконечно спрашивал:
- Батько, ты ли это? Ах и радость, ах счастье!
- Ну, Иванка, ко времени подоспел! Рады мы! - сияя, сказал атаман и
снова крепко обнял Кольцо.
- Рады, братцы, ой, как рады! - закричали на все голоса казаки.
Тройка одна за другой вбегали на оснеженную площадку перед войсковой
избой; из саней вываливались румяные, бородатые посланцы в добрых толстых
шубах. Их подхватывали на руки и качали. Высоко подбрасывали и раскатисто
кричали "ура!". Никогда так не было шумно и гамно в Искере. Воронье от
разудалых криков разлетелось в дальние ельники, а дозорный на башенке
топал ногами и кричал от восторга:
- Охх, любо-дорого, гостей сколь наехало! - и опять ошалело бил в
набат.
- Бей во все звонкие! - задорно крикнул ему Кольцо и, облапив Ермака,
сказал:
- Ну, батька, навез я вестей - день будешь слушать, другой -
разбираться в них, в третий решать. Великий дар привез тебе от государя
Ивана Васильевича, большую милость. А всем нам, - всему казачеству, -
прощение старой вины. - Иванко наскоро рассказал об успехе посольства в
Москве.
Ермак поднялся на ступеньки крыльца, с ним рядом стоял Иван Кольцо.
Стихли голоса, затаили дыхание люди, уставясь в атаманов. Дозорный оборвал
звон на вышке и, чтобы не гудел старый колокол басом, прижал к нему
мохнатую шапку.
Вперед выступил старый казак с лицом, изборожденным рубцами. Он
скинул треух и поклонился атаману:
- Говори, батька, ждет наше сердце добрых вестей!
Ермак положил руку на плечо Иванки.
- Добрые вести привезли наши послы, - громко, на всю площадь, объявил
он. - Простила Русь все наши вольные и невольные вины! Облегчила наши
душеньки. И сказывает Иванка - великий праздник на всей отчей земле,
славят наш воинский подвиг. Слава вам, браты, вечная слава вам, и живым и
убиенным, кто доселе раздвинул границы державы нашей и тем принес на
русскую землю мир и покой! Слава вам, добрые воины и терпеливые
труженники!
Горячая волна радости и честно заслуженной гордости собой охватила
казаков. Все они оглушительно загремели:
- Слава!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264