Настроение царя за последние дни стало значительно лучше. Причиной
этому оказались вести о Сибири. Царь воспрянул духом: хоть здесь
благополучней, чем на Западе. Дела на западной границе, действительно,
были плохи. Военные неудачи раззадорили врагов. Польша не пожелала
заключать с Русью прочного мира и довольствовалась лишь короткими
перемириями. Тревожно было на ливонском рубеже. Иван Васильевич затеял
дружбу с легкомысленным владельцем острова Эзеля - датским принцем
Магнусом, думая через него достичь успеха. Он провозгласил принца королем
Ливонии, на самом деле сделав его вассалом. По тайному сговору Магнус
осадил Ревель. Юный вассал не сумел выполнить обещанного. Он безуспешно
простоял под Ревелем тридцать недель и был прогнан на свой безрадостный
остров. Надежды вернуть берега Балтики рухнули. К этому добавились
внутренние государственные неурядицы и нездоровье Ивана. Беспорядочная
жизнь и разного рода вредные излишества привели к тяжелому недугу, который
с каждым днем все сильней овладевал царем. Он одряхлел, упал духом и часто
раздражался. Число казней увеличилось. Словно упиваясь кровью и
страданиями русских людей, Грозный сделался еще неукротимей и злобнее.
Вместе с тем Иван Васильевич горько сознавал весь ужас и всю тяжесть своих
поступков и своего положения. Не так давно он написал в своем завещании:
"Ум мой покрылся струпьями, тело изнемогло, и нет ныне врача, который
исцелил бы меня. Хотя я еще жив, но богу своими скаредными делами я
смраднее мертвеца. Всех людей от Адама и до сего дня я превзошел
беззакониями и потому всеми ненавидим и никому я не нужен, и всех я люблю
несмотря на больное, алчное сердце мое".
И вот в тяжелый час пришла радость: восточные границы Руси
отодвинулись далеко за Каменный Пояс, и вслед за Казанским и Астраханским
царствами пало последнее татарское ханство - Сибирское. Царь ободрился,
взор его стал яснее. Он приложил персты ко лбу и, делая крестное знамение,
подумал: "Обуреваем страстями, много злого учинил я, но инако не мог,
господи... бояришки измену чинили, раздорами жили. Кровь пролитую, все мои
прегрешения простит Русь ради творимого великого дела-укрепления и
объединения уделов и возвеличивания государства нашего".
Из собора Иван Васильевич вышел успокоенный и облегченный мыслями о
Сибири. Над площадью сияло солнце; снег искрился, звонко хрустел под
ногами. В красноватых отблесках горели, как жар, купола церквей и вышки
расписных теремов. Звон колоколов сливался с башенным боем фроловских
часов. Тысячи голосов раздавались на морозном воздухе. Из толпы на рундук
выбрался юродивый, босоногий, оборванный, с веригами на груди, и
загнусавил:
Идет божья гроза...
Горят небеса...
Огнем лютым...
Стрелец взглянул на кликушу и, показывая ему крепкий кулак,
пригрозил:
- Закрой хлебало. Ну-у!..
Царская свита степенно удалилась к теремам. Казаки подошли к соборной
звоннице и залюбовались ею.
- Высоченная! - воскликнул Иванко. - Чего доброго, всю Москву с нее
видно...
В эту пору вышел монашек и предложил казакам:
- За алтын свожу на вышку!
- Веди! - согласился Кольцо, и казаки поднялись следом за монашком на
колокольню. Подошли к широкому проему и замерли, охваченные восторгом. И
впрямь, вся Москва лежала перед ними, людная, шумная и пестрая. На солнце
горели гребни кровель, сверкали золотые купола церквей и темнело великое
скопище строений. Свежий ветер ударил в лицо Иванке, взмахнул полами его
кафтана и развеял кудри. Долго - пока не замерзли - любовались казаки
столицей.
Смутно было на душе у казаков. Ждали, - вот прискачут они в Москву, и
прямо к царю. Ворота в Кремле - нараспашку. С ямщицким гиком, с казачьим
свистом, под перепевы бубенцов тройки ворвутся на Ивановскую площадь и
сразу осадят у Красного крыльца царского дворца. И выйдет на высокое
крылечко, устланное пышными коврами, сам грозный царь и скажет: "Жалуйте,
гости желанные!".
Но не так вышло, как думалось. Жили казаки на подворье, бражничали,
играли в зернь, ходили по кабакам - разгоняли тоску-кручину. Жаловались
Строганову:
- Мы ему царство добыли, а он хоронится...
- Вы, братцы, тишь-ко, не шумите. Тут и без вас гамно, а все, что не
потребно, услышат государевы уши-не к добру будет. Вы, казачки, потерпите,
потерпите, милые, - успокаивал старый лис-Максим Яколевич. По хитрющим
глазам и льстивым речам купца догадывался Иванко Кольцо, что Строгановы
втайне ведут переговоры с думными дьяками, как бы половчее да поскладнее к
сибирскому делу пристроиться. Досада разбирала удалого казака, но он
ничего не мог поделать - Москва не Волга, где все просторно и все ясно. На
Москве одно к другому лепится, людишки кругом замысловатые, и не поймешь,
что к чему. Тут и дьяки, и подьячие, и приказы, и ярыжки разные, и бояре
чванливые, - поди разберись в этом дремучем человечеком лесу без
хитроумного Строганова.
- Терпеть, так терпеть, - нехотя соглашался с ним Иванко. - Но то
помни, Максим Яковлевич, тянуть долго нельзя: в Сибири подмогу ждут.
Закрепить надо край.
- Золотые слова твои, атаман, - похвалил Строганов. - Но вся суть в
том, что мешают тут всякие сучки-дрючки. Надо добраться до думного дьяка
Висковатова и втолковать ему о великом деле. А пока, милые погуляйте по
Москве. Широка и хлебосольна матушка!
Велика Москва, обширна, иноземные послы насчитывали в ней сорок тысяч
домов. Они дивились многолюдству и величию города, который вдвое больше
Флоренции и даже больше аглицкого Лондона. И самое главное, - хлебосольна
Москва, особенно, когда в кожаной кисе бренчат ефимки. И хлеба, и соли, и
пестроты вдосталь. Казаки по Москве расхаживали и ко всему приглядывались.
Город похож на растревоженный муравейник. Народищу в нем, действительно,
много, а со всех застав все прибывает и прибывает, - всякому дела есть
тут! Вон по Владимирской дороге толпой тянутся богомольцы, из Тулы на
Пушечный двор гурьбой идут пищальники, из Вологды со скрипом двигается
обоз с пенькой. На кривых улицах людно и шумно: дымят мастерские, вьется
пар из мыленок, что стоят на берегу Москвы-реки, рядом машут исполинскими
крыльями мельницы, а кругом разносится стук топоров - галичские плотники
рубят деревянный мост через реку. А на взгорье, рядом с Кремлем, - Красная
площадь, на которой, как рой шмелей, гудит густая толпа. Среди нее
толкутся румяные бабы с лотками, голосисто зазывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264