..
Митрополит тихонько удалился, когда гомон стал сильнее. Кухонные
мужики внесли в гиганском корыте, кованном из серебра, саженного осетра.
Иванко Кольцо весело крикнул на всю палату:
- Вот так рыбица. Из Хвалынского моря пришла, в Астрахани была, и
Казань не минула, - ныне все берега - русские, и земля наша велика и
сильна. Слава тому, кто побил татар!
- Слава! - сразу заорали сотни здоровых глоток. А слуги подносили все
новые золотые и серебряные кубки и чаши, в которых играли искрами пахучие
цветные вина.
Царь только губами прикасался к кубкам и сейчас же их сменяли новыми.
Столы дубовые гнулись от богатых чаш и братин.
- Бедны мы, бедны! - криво усмехаясь, пожаловался Иван Грозный: -
наши соседушки-короли и герцоги богаче. Кланяться им придется мне,
сиротинушке! - в голосе Грозного звучала лукавая насмешка.
- Кто кому поклонится, еще поглядим! - выкрикнул бородатый Шуйский. -
Под нашими ядрами, под Псковом, король Батур шею вывихнул от поклонов.
Крепок городок Псков, не разгрызть русский орешек иноземцу - зубы сломает!
- псковский воевода выпятил широкую грудь, блеснул крепкими чистыми
зубами.
- А ты скажи-ка лучше, - предложил царь, - какое слово ты ему шепнул,
что он на рыжей кобыле немедля убрался в Варшаву?
Шуйский улыбнулся, и эта улыбка озарила солнцем его приятное лицо.
Воевода поклонился Грозному, развел руками:
- А сказал я ему русское петушиное слово... А какое, - то каждому
русскому известно! Все захохотали. Под сводами загудело, задрожали
подвески в паникадилах.
Все подняли кубки, а у царя в руках оказался хрустальный и в нем
играл бился золотой огонек-старинный русский медок. Иван Кольцо вскочил,
выкрикнул:
- Дозволь, великий государь, выпить за сложившего голову донского
атамана Мишку Черкашенина! Дозволь нам, казакам, родимый!
- Всем дозволяю, - милостиво согласился Иван Васильевич. - Таких, как
Мишка Черкашенин, мне бы поболе слуг! - Царь первым приложил губы к кубку
и отпил глоток.
Кольцо восхищенно смотрел на князя Ивана Шуйского, который до дна
осушил чару за донского казака. "Молодец князь, не гнушается пить за
казака!"
Однако не все бояре подняли кубки и пили за Мишку Черкашенина.
Старичок с облезлой утиной головкой, обряженный в серебристую шубу, вдруг
замахал руками, поперхнулся:
- Кхе, кхе... Где это видано, чтобы простым человеком царство
держалось. Боярство - столб всему, опора. Не стало многих боярских голов -
и царство оскудело. На ключ да на замок великий закрыли перед нами дверь в
море...
Грозный потемнел, в глазах сверкнул недобрый огонь. Он стукнул
жезлом:
- Врешь, Бельский! Подлыми изменами боярскими у нас волки схитили
отецкую землю! Иван! - обратился к Кольцо Грозный. - Скажи сему старцу,
кто повоевал ханов и что нашей отчизне потребно!
Атаман раскраснелся, вся кровь забушевала в нем. Стукнул бы он
плешивого старичонку-боярина, и дух из него вон! Да не силой, а разумом
призывал померяться Иван Васильевич.
- Всему миру ведомо, кто Казань брал, - твердо сказал Иванко. -
Бояре? Да не все! Ведомо нам, куда тянул Курбский. А мало ли их было? -
Атаман низко поклонился Грозному, - задумано великое дело тобою. Волга -
ныне русская река, Сибирь - русская. Покончено с татарским злодейством.
Сколько народу нашего губили сии вороги! Расправила наша держава крылья
лебединые. А куда лететь? Известно куда, - на море, и Хвалынское, и, чаю
я, дойдут наши людишки встречь солнца до новых вод. А на западе... Ух, и
тут взломают русские врата. Дай только срок... Твоим разумом, государь,
одолеем всех ворогов Руси!
Казаки дивились: "Откуда только у Иванки такие ладные слова?
Поднаторел, видно, казак, сидючи послом в Москве".
Иван Васильевич снял с пальца драгоценный перстень и позвал казака:
- Иди сюда, атаман...
Кольцо поднялся на возвышение и облобызал царю руку:
- Не забудется твоя милось, государь...
Бельский посинел, шевелил дрожащими губами. Понял боярин, что под
хмелем перехватил он, высказал милую думку боярства. Его взял под руку
молодой окольничий и сказал:
- Дурно тебе, боярин, отлежаться надо...
И увел его из Столовой палаты. Другие бояре сидели не шевелясь,
словно воды в рот набрали, а на сердце у них горела жгучая ненависть к
царю. Московский государь лишил их власти: когда-то они, будучи удельными
князьями, чувствовали себя хозяевами и делали что хотели. Московские
князья укоротили их волю... Сначала Василий Иванович, отец Грозного, а
потом и сын - Иван Васильевич, все государство, всю власть взяли на себя.
Много голов бывших удельных князей скатилось с плеч. Этого боярам не
забыть.
Государь сидел, пристально рассматривая пирующих. Зимний день быстро
угасал, слуги бросились зажигать свечи в стенных бра, в позолоченных
светильниках, которые возвышались на столах. С люстры спускалась нить,
натертая серой и порохом, она тянулась к каждой восковой свече. Слуги
поднесли огонек к нити, и он, веселый, быстрый, поднялся вверх, обежал все
свечи, и языки пламени радостно заколебались. В палате стало светлее,
уютнее.
А блюда все продолжали носить.
Казаки ели и хвалили икру стерляжью, соленые огурцы, рыжики в масле,
балычки белужьи. Еда чередовалась с медами. Князец Ишбердей лежал хмельным
под столом и бормотал свое.
За креслом Грозного открылась скрытая доселе дверь, и в нее тихо
вошел отлучившийся за чем-то Борис Годунов. Он склонился к царю и что-то
прошептал на ухо. Царь качнул головой. Как неслышно появился, так и исчез
бесшумно любимец государя.
Глаза Ивана Васильевича встретились с взглядом Иванки.
Осмелевший от вина атаман сказал:
- Гусляров бы сюда, пусть душа у всех возрадуется.
Царь повел глазами, - и вмиг распахнулись двери, в палату ввалились
дудошники, скоморохи и гусляры. И пошла потеха. Иванко выбрался из-за
стола и поклонился Грозному:
- Дозволь плясовую?
Видя просветленное лицо Ивана Васильевича, казак подбоченился, топнул
ногой и пошел откалывать русскую. Хорошо плясал. Чванливые бояре, которые
с настороженностью разглядывали сибирцев, вдруг заерзали на скамьях,
вспомнили молодость. Эх, лихо!..
В палате стало еще душнее. Изразцовые печи пылали жаром, пахло воском
и потными мехами. По лицу плясунов обильно стекал пот. Вдруг из под стола
на карачках, выполз князец Ишбердей и полусонным голосом заорал:
- Эй-ла! Давай мед!..
Бояре и казаки засмеялись. Пляс кончился. Пошатываясь Иванко вернулся
к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264
Митрополит тихонько удалился, когда гомон стал сильнее. Кухонные
мужики внесли в гиганском корыте, кованном из серебра, саженного осетра.
Иванко Кольцо весело крикнул на всю палату:
- Вот так рыбица. Из Хвалынского моря пришла, в Астрахани была, и
Казань не минула, - ныне все берега - русские, и земля наша велика и
сильна. Слава тому, кто побил татар!
- Слава! - сразу заорали сотни здоровых глоток. А слуги подносили все
новые золотые и серебряные кубки и чаши, в которых играли искрами пахучие
цветные вина.
Царь только губами прикасался к кубкам и сейчас же их сменяли новыми.
Столы дубовые гнулись от богатых чаш и братин.
- Бедны мы, бедны! - криво усмехаясь, пожаловался Иван Грозный: -
наши соседушки-короли и герцоги богаче. Кланяться им придется мне,
сиротинушке! - в голосе Грозного звучала лукавая насмешка.
- Кто кому поклонится, еще поглядим! - выкрикнул бородатый Шуйский. -
Под нашими ядрами, под Псковом, король Батур шею вывихнул от поклонов.
Крепок городок Псков, не разгрызть русский орешек иноземцу - зубы сломает!
- псковский воевода выпятил широкую грудь, блеснул крепкими чистыми
зубами.
- А ты скажи-ка лучше, - предложил царь, - какое слово ты ему шепнул,
что он на рыжей кобыле немедля убрался в Варшаву?
Шуйский улыбнулся, и эта улыбка озарила солнцем его приятное лицо.
Воевода поклонился Грозному, развел руками:
- А сказал я ему русское петушиное слово... А какое, - то каждому
русскому известно! Все захохотали. Под сводами загудело, задрожали
подвески в паникадилах.
Все подняли кубки, а у царя в руках оказался хрустальный и в нем
играл бился золотой огонек-старинный русский медок. Иван Кольцо вскочил,
выкрикнул:
- Дозволь, великий государь, выпить за сложившего голову донского
атамана Мишку Черкашенина! Дозволь нам, казакам, родимый!
- Всем дозволяю, - милостиво согласился Иван Васильевич. - Таких, как
Мишка Черкашенин, мне бы поболе слуг! - Царь первым приложил губы к кубку
и отпил глоток.
Кольцо восхищенно смотрел на князя Ивана Шуйского, который до дна
осушил чару за донского казака. "Молодец князь, не гнушается пить за
казака!"
Однако не все бояре подняли кубки и пили за Мишку Черкашенина.
Старичок с облезлой утиной головкой, обряженный в серебристую шубу, вдруг
замахал руками, поперхнулся:
- Кхе, кхе... Где это видано, чтобы простым человеком царство
держалось. Боярство - столб всему, опора. Не стало многих боярских голов -
и царство оскудело. На ключ да на замок великий закрыли перед нами дверь в
море...
Грозный потемнел, в глазах сверкнул недобрый огонь. Он стукнул
жезлом:
- Врешь, Бельский! Подлыми изменами боярскими у нас волки схитили
отецкую землю! Иван! - обратился к Кольцо Грозный. - Скажи сему старцу,
кто повоевал ханов и что нашей отчизне потребно!
Атаман раскраснелся, вся кровь забушевала в нем. Стукнул бы он
плешивого старичонку-боярина, и дух из него вон! Да не силой, а разумом
призывал померяться Иван Васильевич.
- Всему миру ведомо, кто Казань брал, - твердо сказал Иванко. -
Бояре? Да не все! Ведомо нам, куда тянул Курбский. А мало ли их было? -
Атаман низко поклонился Грозному, - задумано великое дело тобою. Волга -
ныне русская река, Сибирь - русская. Покончено с татарским злодейством.
Сколько народу нашего губили сии вороги! Расправила наша держава крылья
лебединые. А куда лететь? Известно куда, - на море, и Хвалынское, и, чаю
я, дойдут наши людишки встречь солнца до новых вод. А на западе... Ух, и
тут взломают русские врата. Дай только срок... Твоим разумом, государь,
одолеем всех ворогов Руси!
Казаки дивились: "Откуда только у Иванки такие ладные слова?
Поднаторел, видно, казак, сидючи послом в Москве".
Иван Васильевич снял с пальца драгоценный перстень и позвал казака:
- Иди сюда, атаман...
Кольцо поднялся на возвышение и облобызал царю руку:
- Не забудется твоя милось, государь...
Бельский посинел, шевелил дрожащими губами. Понял боярин, что под
хмелем перехватил он, высказал милую думку боярства. Его взял под руку
молодой окольничий и сказал:
- Дурно тебе, боярин, отлежаться надо...
И увел его из Столовой палаты. Другие бояре сидели не шевелясь,
словно воды в рот набрали, а на сердце у них горела жгучая ненависть к
царю. Московский государь лишил их власти: когда-то они, будучи удельными
князьями, чувствовали себя хозяевами и делали что хотели. Московские
князья укоротили их волю... Сначала Василий Иванович, отец Грозного, а
потом и сын - Иван Васильевич, все государство, всю власть взяли на себя.
Много голов бывших удельных князей скатилось с плеч. Этого боярам не
забыть.
Государь сидел, пристально рассматривая пирующих. Зимний день быстро
угасал, слуги бросились зажигать свечи в стенных бра, в позолоченных
светильниках, которые возвышались на столах. С люстры спускалась нить,
натертая серой и порохом, она тянулась к каждой восковой свече. Слуги
поднесли огонек к нити, и он, веселый, быстрый, поднялся вверх, обежал все
свечи, и языки пламени радостно заколебались. В палате стало светлее,
уютнее.
А блюда все продолжали носить.
Казаки ели и хвалили икру стерляжью, соленые огурцы, рыжики в масле,
балычки белужьи. Еда чередовалась с медами. Князец Ишбердей лежал хмельным
под столом и бормотал свое.
За креслом Грозного открылась скрытая доселе дверь, и в нее тихо
вошел отлучившийся за чем-то Борис Годунов. Он склонился к царю и что-то
прошептал на ухо. Царь качнул головой. Как неслышно появился, так и исчез
бесшумно любимец государя.
Глаза Ивана Васильевича встретились с взглядом Иванки.
Осмелевший от вина атаман сказал:
- Гусляров бы сюда, пусть душа у всех возрадуется.
Царь повел глазами, - и вмиг распахнулись двери, в палату ввалились
дудошники, скоморохи и гусляры. И пошла потеха. Иванко выбрался из-за
стола и поклонился Грозному:
- Дозволь плясовую?
Видя просветленное лицо Ивана Васильевича, казак подбоченился, топнул
ногой и пошел откалывать русскую. Хорошо плясал. Чванливые бояре, которые
с настороженностью разглядывали сибирцев, вдруг заерзали на скамьях,
вспомнили молодость. Эх, лихо!..
В палате стало еще душнее. Изразцовые печи пылали жаром, пахло воском
и потными мехами. По лицу плясунов обильно стекал пот. Вдруг из под стола
на карачках, выполз князец Ишбердей и полусонным голосом заорал:
- Эй-ла! Давай мед!..
Бояре и казаки засмеялись. Пляс кончился. Пошатываясь Иванко вернулся
к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264