Он соображал, как бы уклониться от этого предложения и в то же время не оскорбить хаджи Христо, расположение которого ему хотелось сохранить
хотя бы потому, что оно служило отличной ширмой. Между тем хаджи Христо продолжал:
— Если бы султан склонился на нашу , просьбу, в стране нашей снова воцарилось бы прежнее спокойствие,, а оно нужнее всего нам с тобой: мне — потому что я стар, тебе — потому что ты молод. Видишь, как обстоят дела: состояние свое я, конечно, не возьму с собой в могилу. Вот мне и хочется отдать его кому-нибудь вместе с дочерью и быть уверенным, что оно не пропадет... А такую уверенность может дать только спокойствие.
Это был довольно ясный намек, из которого Петр мог понять, что хаджи Христо прочит его в женихи. Он промолчал, а хаджи Христо продолжал ораторствовать:
— Чтобы упрочить мой и твой покой, покой всех купцов, ремесленников и крестьян, а также всего нашего отечества, напиши это как можно лучше.
Петр выслушал, покачал головой и сказал:
— Если бы я даже хотел, я все равно не сумею.
— Ну! — удивился хаджи Христо.
— Да, не сумею.
— Не может быть!
— Кажется только, что не может быть, а между тем оно так и есть.
— Ведь ты умеешь писать.
— Да, я пишу по-болгарски, по-русски, по-немецки, по-французски, а вот по-турецки — не умею.
— Ничего! — воскликнул хаджи Христо.— Напиши по-французски, паша и султан поймут.
— Что же, это будет прошение лично от тебя?
— Нет, от всего меджлиса.
— Разве меджлис поймет французское прошение? Этот вопрос несколько озадачил хаджи Христо, но он тотчас же ответил:
— Не важно, поймут они или не поймут. Я расскажу в чем дело и уверен, что все без исключения подпишут.
— Но я не умею писать прошения.
— Почему? — удивился хаджи Христо.— Прошения пишут вот так.— Он показал пальцем на ладони.
— Не всякий может писать прошения. Вели портному сшить сапоги, а сапожнику — штаны: сумеют ли они? Я ведь не учился прошения писать.
Последний аргумент убедил хаджи Христо. Он покачал головой, потер лоб и спросил:
— Как же быть?
— Скажи на заседании все, что ты хочешь. Там есть китабджи, он и напишет все как следует по-турецки, и это будет гораздо лучше.
— Пожалуй, ты прав,— вздохнул хаджи Христе и стал доказывать необходимость предлагаемых им мер.
Он ссылался на сербскую войну, на известия о намерениях России и наконец на процесс, который завершился смертью Станка.
— Я слышал,— заметил Петр,— что Станко не казнили бы, если б не узнали про какую-то сходку.
— Ну да, про сходку в моем саду.
— Как же про нее узнали?
— Я рассказал... Там был Станко, Стоян и еще какой-то малый.
— Как же это у тебя, хаджи Христо, хватило совести выдать их? — упрекнул Петр хаджи Христо.
— Как хватило совести?.. Им совесть позволила собираться в моем саду, а моя совесть должна была помешать мне их выдать! Меня ведь самого обвиняли в том, что я соучастник Стояна. Если б я их не выдал, то так и остался бы обвиняемым и попал бы в Акру.
Петр принял к сведению это наивное объяснение и не пытался возражать.
Хаджи Христо посидел еще, поговорил и наконец распрощался. Вскоре после его ухода пришла Иленка. Она теперь часто, иногда по нескольку раз в день, заходила в дом Мокры, чтобы узнать про «них». «Они» — это значило: Стоян и Никола. Сначала вести были неопределенные. А потом стало точно известно, что молодые люди добрались благополучно...
Петр намеревался поехать в Бухарест, но не слишком торопился, желая обставить свою поездку так, чтобы она не вызывала подозрений со стороны властей. Об этом-то путешествии он и говорил теперь с Иленкой.
— Когда же наконец? — спросила девушка.
— Как только будет возможно,
— Вот уже две недели я слышу такой ответ.
— Неужели ты хочешь, чтоб турки арестовали меня, когда я вернусь?
— Ах, нет! — воскликнула Иленка.
— Потерпи немного,— уговаривал Петр.
— Хорошо, постараюсь, постараюсь.
Пока Иленка закалялась в терпении, отец ее выступил со своим предложением на заседании меджлиса. Турки очень удивились, когда он потребовал слова. Они переглянулись, пожали плечами, а один сказал:
— Если райя начнет говорить, то нам незачем ходить в совет.
Но чиновник, который вел заседание вместо паши5 дал хаджи Христо слово.
— Что же ты нам скажешь?
— Я хочу сказать,— начал хаджи Христо,— что причина всех бед, которые свалились на нас в последнее время,— просвещение.
— Ну и что же? — спросил председатель.,
— К чему нам школы, читальни, книги и газеты? — Машалла, машалла! —одобрили турки.
— К чему нам люди а-ла франка?
— Верно, верно сказано!
— Напишем падишаху — да продлит бог его жизнь!— и поднесем ему адрес, где будет сказано, что мы, верноподданные слуги его, нижайше просим, чтобы он изволил приказать: все школы и библиотеки закрыть, все книги сжечь и запретил посылать детей наших за границу. Таким образом к нам вернется спокойствие, которым мы наслаждались все время, пока не заразились просвещением... Как только к нам пришла эта зараза, так и начались наши бедствия... Пусть китабджи изложит все это в прошении, а мы приложим свои печати и пойдем с ним к паше, чтобы он переслал наш адрес падишаху. Пусть нас, несчастных райя, счастливейший, могущественнейший, мудрейший, светлейший, великодушнейший падишах спасет от просвещения, как наседка защищает своих цыплят от ястреба!
— Машалла, машалла! — одобрили турки.
— Верно, правильно говорит,— вторили им и евреи и христиане.
Ввиду всеобщего одобрения проекта оставалось только поручить китабджи составить адрес. Только один турок остался недоволен тем, что такой хороший проект был предложен христианином, а не турком. Поэтому он предложил запретить райя выступать с предложениями. Но председатель вступился за хаджи Христо.
— Чем же он виноват,— заявил председатель,— если ему пришла в голову хорошая идея?
Но турок не унимался.
— Если б он изложил мне свою мысль, я бы кое-что прибавил, и все было бы мое.
— Что же ты прибавил бы?
— Я прибавил бы, что надо просить падишаха, да соизволит он повелеть, чтобы всем райя, которые осмелятся говорить иначе., чем по-турецки, отрезали языки. Если бы райя говорили только по-турецки, тогда и школы были бы ненужны, и книг никто не читал бы, и за границу не ездил бы. Я еще вот что хотел предложить,— прибавил оратор, несколько подумав,— я бы всем неверным вырезал языки. Человек и без языка может работать и подати платить. Тогда станет спокойно, дети их будут учиться говорить по-турецки, и когда нынешнее поколение вымрет, во всей Турции останется один турецкий язык.
— Гм... это было бы недурно,— заметил председатель,
— Да, недурно,— подтвердил один из турок, а за ним еще несколько. Но вдруг кто-то возразил:
— Как же это языки отрезать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
хотя бы потому, что оно служило отличной ширмой. Между тем хаджи Христо продолжал:
— Если бы султан склонился на нашу , просьбу, в стране нашей снова воцарилось бы прежнее спокойствие,, а оно нужнее всего нам с тобой: мне — потому что я стар, тебе — потому что ты молод. Видишь, как обстоят дела: состояние свое я, конечно, не возьму с собой в могилу. Вот мне и хочется отдать его кому-нибудь вместе с дочерью и быть уверенным, что оно не пропадет... А такую уверенность может дать только спокойствие.
Это был довольно ясный намек, из которого Петр мог понять, что хаджи Христо прочит его в женихи. Он промолчал, а хаджи Христо продолжал ораторствовать:
— Чтобы упрочить мой и твой покой, покой всех купцов, ремесленников и крестьян, а также всего нашего отечества, напиши это как можно лучше.
Петр выслушал, покачал головой и сказал:
— Если бы я даже хотел, я все равно не сумею.
— Ну! — удивился хаджи Христо.
— Да, не сумею.
— Не может быть!
— Кажется только, что не может быть, а между тем оно так и есть.
— Ведь ты умеешь писать.
— Да, я пишу по-болгарски, по-русски, по-немецки, по-французски, а вот по-турецки — не умею.
— Ничего! — воскликнул хаджи Христо.— Напиши по-французски, паша и султан поймут.
— Что же, это будет прошение лично от тебя?
— Нет, от всего меджлиса.
— Разве меджлис поймет французское прошение? Этот вопрос несколько озадачил хаджи Христо, но он тотчас же ответил:
— Не важно, поймут они или не поймут. Я расскажу в чем дело и уверен, что все без исключения подпишут.
— Но я не умею писать прошения.
— Почему? — удивился хаджи Христо.— Прошения пишут вот так.— Он показал пальцем на ладони.
— Не всякий может писать прошения. Вели портному сшить сапоги, а сапожнику — штаны: сумеют ли они? Я ведь не учился прошения писать.
Последний аргумент убедил хаджи Христо. Он покачал головой, потер лоб и спросил:
— Как же быть?
— Скажи на заседании все, что ты хочешь. Там есть китабджи, он и напишет все как следует по-турецки, и это будет гораздо лучше.
— Пожалуй, ты прав,— вздохнул хаджи Христе и стал доказывать необходимость предлагаемых им мер.
Он ссылался на сербскую войну, на известия о намерениях России и наконец на процесс, который завершился смертью Станка.
— Я слышал,— заметил Петр,— что Станко не казнили бы, если б не узнали про какую-то сходку.
— Ну да, про сходку в моем саду.
— Как же про нее узнали?
— Я рассказал... Там был Станко, Стоян и еще какой-то малый.
— Как же это у тебя, хаджи Христо, хватило совести выдать их? — упрекнул Петр хаджи Христо.
— Как хватило совести?.. Им совесть позволила собираться в моем саду, а моя совесть должна была помешать мне их выдать! Меня ведь самого обвиняли в том, что я соучастник Стояна. Если б я их не выдал, то так и остался бы обвиняемым и попал бы в Акру.
Петр принял к сведению это наивное объяснение и не пытался возражать.
Хаджи Христо посидел еще, поговорил и наконец распрощался. Вскоре после его ухода пришла Иленка. Она теперь часто, иногда по нескольку раз в день, заходила в дом Мокры, чтобы узнать про «них». «Они» — это значило: Стоян и Никола. Сначала вести были неопределенные. А потом стало точно известно, что молодые люди добрались благополучно...
Петр намеревался поехать в Бухарест, но не слишком торопился, желая обставить свою поездку так, чтобы она не вызывала подозрений со стороны властей. Об этом-то путешествии он и говорил теперь с Иленкой.
— Когда же наконец? — спросила девушка.
— Как только будет возможно,
— Вот уже две недели я слышу такой ответ.
— Неужели ты хочешь, чтоб турки арестовали меня, когда я вернусь?
— Ах, нет! — воскликнула Иленка.
— Потерпи немного,— уговаривал Петр.
— Хорошо, постараюсь, постараюсь.
Пока Иленка закалялась в терпении, отец ее выступил со своим предложением на заседании меджлиса. Турки очень удивились, когда он потребовал слова. Они переглянулись, пожали плечами, а один сказал:
— Если райя начнет говорить, то нам незачем ходить в совет.
Но чиновник, который вел заседание вместо паши5 дал хаджи Христо слово.
— Что же ты нам скажешь?
— Я хочу сказать,— начал хаджи Христо,— что причина всех бед, которые свалились на нас в последнее время,— просвещение.
— Ну и что же? — спросил председатель.,
— К чему нам школы, читальни, книги и газеты? — Машалла, машалла! —одобрили турки.
— К чему нам люди а-ла франка?
— Верно, верно сказано!
— Напишем падишаху — да продлит бог его жизнь!— и поднесем ему адрес, где будет сказано, что мы, верноподданные слуги его, нижайше просим, чтобы он изволил приказать: все школы и библиотеки закрыть, все книги сжечь и запретил посылать детей наших за границу. Таким образом к нам вернется спокойствие, которым мы наслаждались все время, пока не заразились просвещением... Как только к нам пришла эта зараза, так и начались наши бедствия... Пусть китабджи изложит все это в прошении, а мы приложим свои печати и пойдем с ним к паше, чтобы он переслал наш адрес падишаху. Пусть нас, несчастных райя, счастливейший, могущественнейший, мудрейший, светлейший, великодушнейший падишах спасет от просвещения, как наседка защищает своих цыплят от ястреба!
— Машалла, машалла! — одобрили турки.
— Верно, правильно говорит,— вторили им и евреи и христиане.
Ввиду всеобщего одобрения проекта оставалось только поручить китабджи составить адрес. Только один турок остался недоволен тем, что такой хороший проект был предложен христианином, а не турком. Поэтому он предложил запретить райя выступать с предложениями. Но председатель вступился за хаджи Христо.
— Чем же он виноват,— заявил председатель,— если ему пришла в голову хорошая идея?
Но турок не унимался.
— Если б он изложил мне свою мысль, я бы кое-что прибавил, и все было бы мое.
— Что же ты прибавил бы?
— Я прибавил бы, что надо просить падишаха, да соизволит он повелеть, чтобы всем райя, которые осмелятся говорить иначе., чем по-турецки, отрезали языки. Если бы райя говорили только по-турецки, тогда и школы были бы ненужны, и книг никто не читал бы, и за границу не ездил бы. Я еще вот что хотел предложить,— прибавил оратор, несколько подумав,— я бы всем неверным вырезал языки. Человек и без языка может работать и подати платить. Тогда станет спокойно, дети их будут учиться говорить по-турецки, и когда нынешнее поколение вымрет, во всей Турции останется один турецкий язык.
— Гм... это было бы недурно,— заметил председатель,
— Да, недурно,— подтвердил один из турок, а за ним еще несколько. Но вдруг кто-то возразил:
— Как же это языки отрезать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73