Первым явился консул той «дружественной державы», которая особенно интересовалась агитацией в Болгарии. Паша принял его радушно. После обычных приветствий разговор перешел на тему, которой консул уже касался прежде. На этот раз разговор завел не консул, а паша.
— Теперь у нас накопилось уже достаточно материала для процесса,— сказал он.
— Сколько членов комитета? — спросил консул.
— Ни одного,
— Какой же это материал?
— Это суррогат,— отвечал паша.— У нас есть такие, которых можно повесить вместо членов комитета, если, разумеется, следствию не удастся выжать из арестованных указаний на более крупных деятелей...
— Н-да....— заметил консул.
— Мы, видите ли, цивилизуемся и начинаем применять к правосудию закон вероятности.
— А не рискованно ли применять в таких случаях закон вероятности? — спросил консул.
— Мотивированный приговор по европейскому образцу устранит всякий риск.
Консул оставил этот вопрос и перешел к другому.
— Сколько человек арестовано? — спросил он.
— Трое.
— Мало.
Паша хлопнул в ладоши и спросил дежурного адъютанта:
— Аристархи-бей уже пришел?
— Пришел, паша эфенди. — Позови его ко мне.
Аристархи-бей тотчас вошел, поклонился и стал в почтительней позе, ожидая приказаний.
— Нельзя ли арестовать еще кого-нибудь?
— Можно,— последовал ответ.
— Таких, которые могли бы фигурировать на процессе?
— Каждый болгарин мог бы фигурировать на процессе.
— Разумеется. Но ведь нужны какие-нибудь улики.
— Улики есть.
— Против кого же?
Аристархи-бей назвал несколько человек, и между ними хаджи Христо.
— Вот как? — удивился паша.
— Следы ведут к его дому.
— Отлично,— сказал паша и, обращаясь к консулу, добавил:
— Он принадлежит к местной знати.
— Я его знаю,— заметил консул.— Вряд ли он принимает участие в заговорщической деятельности.
— Но он может с пользой фигурировать на процессе.
Что же произошло? Нетрудно догадаться, что в основу процесса должно было лечь убийство милязима. Стоян, покинув избу Грождана, очутился в весьма
незавидном положении. О возвращении домой нечего было и думать. Оставаться в деревне было еще опаснее, и он пожалел, что поддался первому порыву. Но чувство досады скоро исчезло. Ведь он выступил в защиту людей, которые даже не сознавали тяжести наносимого им оскорбления. А стоило ли рисковать жизнью ради таких людей? Его охватило чувство презрения и возмущения против своих земляков. Однако, подумав, он успокоился и стал иначе оценивать то, что произошло.
«Чем они виноваты?—думал Стоян.— Пять веков рабства не могли не оставить глубоких следов, тем более что все эти пять веков народ оставался в абсолютном умственном бездействии. Он безропотно покорялся туркам и даже не думал о себе. Поэтому туркам удалось выдрессировать болгар, как собак, объездить их, как лошадей, и приучить к рабству до такой степени, что они принимают его как должное. Чем же они, бедняги, виноваты?»
Стоян спросил себя, почему же его самого так возмутил поступок милязима. Ответ явился сам собой: понятие чести было результатом полученного им образования.
Однако от всех этих размышлений ему не стало легче. Стоян находился в чистом поле, среди лугов и лесов, покрывающих холмистую поверхность окрестностей Рущука, на которой расположены болгарские, турецкие и черкесские посады и деревни. Он не сомневался, что его повсюду будут искать, что власти устроят на него облаву, но рассчитывал, что приказ об облаве вряд ли будет объявлен раньше, чем через двадцать четыре часа. Следовательно, в его распоряжении были целые сутки, и, если бы ему удалось за это время перебраться через Дунай, он был бы спасен. Легче всего осуществить этот план можно было бы из отцовской механы, так как у Пето были связи с рыбаками и контрабандистами. Однако о возвращении в механу нечего было и думать, ведь в этом случае пришлось бы рисковать не только своей жизнью, но и жизнью отца. Во время событий 1867 и 1868 годов турецкие власти вешали и ссылали на каторжные работы не только непосредственных участников восстания, но и тех, кто давал им приют и пищу. Никто из посторонних не видел
Стояна, когда он заходил в механу, и это могло служить доказательством невиновности Пето, на сметливость и ловкость которого Стоян вполне полагался... Но все же рисковать не следовало. Размышляя таким образом, Стоян вышел на берег Дуная, забрался в тростник и решил ждать, не подвернется ли какой-нибудь счастливый случай. Но случай не подвертывался. Стоян видел, как по реке скользили пароходы, парусные суда, баржи, рыбацкие челноки, но все они плыли слишком далеко от него. Чтобы дождаться чего-нибудь подходящего, надо было ждать несколько дней. Между тем к вечеру Стоян заметил усиленное движение на линии пограничной стражи. Было ясно, что его уже начали разыскивать. Ночью его опасения подтвердились: пограничная стража была удвоена. Стоян вышел из тростника и направился к дороге, но не успел он до нее добраться, как ему пришлось залечь в первой же попавшейся яме, ибо по дороге двигался отряд черкесов. Может быть, они искали не его, но у страха глаза велики. Когда отряд проехал, Стоян перебежал дорогу, добрался до леса и, найдя подходящее место, лег спать.
«Утро вечера мудренее» ,— утешал он себя. Однако уснул он не сразу. Ему пришло в голову, что надежнее всего укрываться среди людей. В толпе личность теряется, но для этого нужно, чтобы толпа и личность были однородны. Пока Стоян ходил в крестьянском платье, он ничем не выделялся среди окружавших его людей.
«И зачем только я снял гобу, лапти и колпак!» — подумал он.
Однако делать было нечего. Оставалось только вернуться в Рущук и там затеряться среди людей, а потом при случае добраться до Гюргева. При сложившейся ситуации этот путь казался ему самым верным. Труднее всего было попасть в Рущук — город, окруженный рвами и окопами, в которых стояли пушки и были расставлены часовые, охранявшие все входы и выходы. Однако эта трудность не показалась Стояну непреодолимой.
Раздумывая таким образом, он уснул. Его разбудил какой-то, странный шум в лесу. Не ветер ли это? Нет, не
ветер. Стоян стал прислушиваться и скоро убедился, что лес полон людей: он уловил треск ломаемых ветвей, шаги, разговоры. Тот, кто, подобно Стояну, знал историю Филиппа Тотю, Панайота Хитова, Стефана Ка-раджи и Хаджи Димитра, легко мог догадаться, что это облава.
Стояну стало жутко, сердце его сжалось. Однако через несколько минут он успокоился. Если даже это облава, то ведь он рискует одной лишь жизнью, а жизнь его и без того висит на волоске. Молодой человек вдруг почувствовал себя сильным и мужественным. Он осмотрел револьвер, немного подумал, припоминая хорошо знакомую местность, и направился в сторону оврага, где струился ручеек, текущий к Лому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Теперь у нас накопилось уже достаточно материала для процесса,— сказал он.
— Сколько членов комитета? — спросил консул.
— Ни одного,
— Какой же это материал?
— Это суррогат,— отвечал паша.— У нас есть такие, которых можно повесить вместо членов комитета, если, разумеется, следствию не удастся выжать из арестованных указаний на более крупных деятелей...
— Н-да....— заметил консул.
— Мы, видите ли, цивилизуемся и начинаем применять к правосудию закон вероятности.
— А не рискованно ли применять в таких случаях закон вероятности? — спросил консул.
— Мотивированный приговор по европейскому образцу устранит всякий риск.
Консул оставил этот вопрос и перешел к другому.
— Сколько человек арестовано? — спросил он.
— Трое.
— Мало.
Паша хлопнул в ладоши и спросил дежурного адъютанта:
— Аристархи-бей уже пришел?
— Пришел, паша эфенди. — Позови его ко мне.
Аристархи-бей тотчас вошел, поклонился и стал в почтительней позе, ожидая приказаний.
— Нельзя ли арестовать еще кого-нибудь?
— Можно,— последовал ответ.
— Таких, которые могли бы фигурировать на процессе?
— Каждый болгарин мог бы фигурировать на процессе.
— Разумеется. Но ведь нужны какие-нибудь улики.
— Улики есть.
— Против кого же?
Аристархи-бей назвал несколько человек, и между ними хаджи Христо.
— Вот как? — удивился паша.
— Следы ведут к его дому.
— Отлично,— сказал паша и, обращаясь к консулу, добавил:
— Он принадлежит к местной знати.
— Я его знаю,— заметил консул.— Вряд ли он принимает участие в заговорщической деятельности.
— Но он может с пользой фигурировать на процессе.
Что же произошло? Нетрудно догадаться, что в основу процесса должно было лечь убийство милязима. Стоян, покинув избу Грождана, очутился в весьма
незавидном положении. О возвращении домой нечего было и думать. Оставаться в деревне было еще опаснее, и он пожалел, что поддался первому порыву. Но чувство досады скоро исчезло. Ведь он выступил в защиту людей, которые даже не сознавали тяжести наносимого им оскорбления. А стоило ли рисковать жизнью ради таких людей? Его охватило чувство презрения и возмущения против своих земляков. Однако, подумав, он успокоился и стал иначе оценивать то, что произошло.
«Чем они виноваты?—думал Стоян.— Пять веков рабства не могли не оставить глубоких следов, тем более что все эти пять веков народ оставался в абсолютном умственном бездействии. Он безропотно покорялся туркам и даже не думал о себе. Поэтому туркам удалось выдрессировать болгар, как собак, объездить их, как лошадей, и приучить к рабству до такой степени, что они принимают его как должное. Чем же они, бедняги, виноваты?»
Стоян спросил себя, почему же его самого так возмутил поступок милязима. Ответ явился сам собой: понятие чести было результатом полученного им образования.
Однако от всех этих размышлений ему не стало легче. Стоян находился в чистом поле, среди лугов и лесов, покрывающих холмистую поверхность окрестностей Рущука, на которой расположены болгарские, турецкие и черкесские посады и деревни. Он не сомневался, что его повсюду будут искать, что власти устроят на него облаву, но рассчитывал, что приказ об облаве вряд ли будет объявлен раньше, чем через двадцать четыре часа. Следовательно, в его распоряжении были целые сутки, и, если бы ему удалось за это время перебраться через Дунай, он был бы спасен. Легче всего осуществить этот план можно было бы из отцовской механы, так как у Пето были связи с рыбаками и контрабандистами. Однако о возвращении в механу нечего было и думать, ведь в этом случае пришлось бы рисковать не только своей жизнью, но и жизнью отца. Во время событий 1867 и 1868 годов турецкие власти вешали и ссылали на каторжные работы не только непосредственных участников восстания, но и тех, кто давал им приют и пищу. Никто из посторонних не видел
Стояна, когда он заходил в механу, и это могло служить доказательством невиновности Пето, на сметливость и ловкость которого Стоян вполне полагался... Но все же рисковать не следовало. Размышляя таким образом, Стоян вышел на берег Дуная, забрался в тростник и решил ждать, не подвернется ли какой-нибудь счастливый случай. Но случай не подвертывался. Стоян видел, как по реке скользили пароходы, парусные суда, баржи, рыбацкие челноки, но все они плыли слишком далеко от него. Чтобы дождаться чего-нибудь подходящего, надо было ждать несколько дней. Между тем к вечеру Стоян заметил усиленное движение на линии пограничной стражи. Было ясно, что его уже начали разыскивать. Ночью его опасения подтвердились: пограничная стража была удвоена. Стоян вышел из тростника и направился к дороге, но не успел он до нее добраться, как ему пришлось залечь в первой же попавшейся яме, ибо по дороге двигался отряд черкесов. Может быть, они искали не его, но у страха глаза велики. Когда отряд проехал, Стоян перебежал дорогу, добрался до леса и, найдя подходящее место, лег спать.
«Утро вечера мудренее» ,— утешал он себя. Однако уснул он не сразу. Ему пришло в голову, что надежнее всего укрываться среди людей. В толпе личность теряется, но для этого нужно, чтобы толпа и личность были однородны. Пока Стоян ходил в крестьянском платье, он ничем не выделялся среди окружавших его людей.
«И зачем только я снял гобу, лапти и колпак!» — подумал он.
Однако делать было нечего. Оставалось только вернуться в Рущук и там затеряться среди людей, а потом при случае добраться до Гюргева. При сложившейся ситуации этот путь казался ему самым верным. Труднее всего было попасть в Рущук — город, окруженный рвами и окопами, в которых стояли пушки и были расставлены часовые, охранявшие все входы и выходы. Однако эта трудность не показалась Стояну непреодолимой.
Раздумывая таким образом, он уснул. Его разбудил какой-то, странный шум в лесу. Не ветер ли это? Нет, не
ветер. Стоян стал прислушиваться и скоро убедился, что лес полон людей: он уловил треск ломаемых ветвей, шаги, разговоры. Тот, кто, подобно Стояну, знал историю Филиппа Тотю, Панайота Хитова, Стефана Ка-раджи и Хаджи Димитра, легко мог догадаться, что это облава.
Стояну стало жутко, сердце его сжалось. Однако через несколько минут он успокоился. Если даже это облава, то ведь он рискует одной лишь жизнью, а жизнь его и без того висит на волоске. Молодой человек вдруг почувствовал себя сильным и мужественным. Он осмотрел револьвер, немного подумал, припоминая хорошо знакомую местность, и направился в сторону оврага, где струился ручеек, текущий к Лому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73