Вместе с ними оставалась и Мокра. Во время вечерних «рагатов» они обычно разговаривали о том, что их больше всего занимало. На этот раз первым заговорил Петр.
— Знаешь, мать, пришло распоряжение комитета, чтобы снаряжать апостолов.
— Каких апостолов?— спросила она. Петр объяснил в чем дело.
— Так это то же самое, что делает Бачо-Киро.
— Кто такой Бачо-Киро?— спросил Петр.
— Ты разве о нем не слыхал?
— Нет.
— Бачо-Киро ходит повсюду в крестьянской одеж-де и рассказывает про Болгарию.
Бачо-Киро (историческая личность) был учителем. Неодолимое желание служить родине заставило его бросить школу. «С трубкой в зубах, с сумой за плечами, в крестьянской одежде» ходил он из деревни в деревню, из города в город и всюду вел агитацию. Он обошел Болгарию, Румелию, Фракию, Македонию. В Белграде он виделся с председателем кабинета министров; в Бухаресте завязал связи с революционным комитетом; в Царьграде гостил у Славейкова. В суме он хранил всякие бумаги; среди них были и стихи его собственного сочинения на болгарском и турецком языках.
Болгарином считаться может тот, Кто за свободу кровь свою прольет. Так дай мне, боже, жизни долгой, сил, Чтоб за отчизну кровь и я пролил.
Талантливым поэтом его не назовешь, но человек он был в высшей степени оригинальный. Он являл собою олицетворение безграничной преданности идее возрождения родины. О нем-то и рассказала Мокра сыну и Николе.
— Надо следовать его примеру,— заметил Никола,— надеть гобу и с богом.
Петр и Мокра согласились с ним. Разговор продолжался еще несколько минут, потом все разошлись. Уходя, Петр шепнул Николе:
— Евангелие уже есть.
На следующее утро, едва лишь первый солнечный луч на востоке позолотил поверхность дунайских вод, на христианском кладбище появились какие-то люди. Они ничем не напоминали заговорщиков. Болгары вообще избегали средневековой символики. Они не рядились в плащи, не вешали на себя символических знаков, не употребляли паролей, не окружали себя мистицизмом, который впоследствии перешел в романтизм. Они верили в правоту своего дела, в торжество справедливости и шли напролом.
Семь человек, которые пришли на кладбище ранним утром, были те самые молодые люди, которые вчера совещались на квартире у Стояна. Они подошли к могиле Драгана, которая еще не успела зарасти травой. На могиле лежал камень, на котором Станко должен был сделать надпись в стихах. Однако стихи ему не удавались. Такая задача, быть может, не показалась бы трудной Бачо-Киро, но Станко, сколько ни думал, никак не мог справиться с рифмами, и потому камень до сих пор оставался без надписи. Петр положил на камень евангелие, поставил деревянный крест и приступил к присяге. Присягу приняло пять человек. Выстроившись в ряд лицом к востоку, они присягали на кресте и евангелии по тексту, который четко и внятно читал Петр. Этот простой обряд не был, однако, лишен торжественности. Когда Петр кончил читать, все перекрестились и по очереди подходили целовать крест и евангелие. Они испытывали такое чувство, будто с ними произошло нечто важное. У могилы воцарилось благоговейное молчание, никто не решался нарушить торжественной минуты. Неизвестно, как долго стояли бы они так, если бы не Мокра. Она неожиданно вынырнула откуда-то, поспешно подошла к могиле и в недоумении уставилась на молодых людей.
— Что вы здесь делаете?
— Они присягали,— отвечал Петр.
— А... не стану спрашивать, зачем... знаю. Да благословит вас бог!
— Зачем ты, мама, пришла сюда?—спросил ее сын.
— Я прихожу сюда каждое утро,— сказала Мокра со вздохом и, перекрестившись поцеловала крест и евангелие. Потом выпрямилась и, скрестив на груди руки, промолвила:
— Я прихожу сюда беседовать с сыном. Другого сына у меня отняли, не дали похоронить. Драган мой заступник перед богом, через него я шлю свои молитвы за Болгарию, за которую оба сыночка пролили кровь. Моя жертва должна быть угодна господу. Сыны мои, дети мои...
Голос ее дрожал, но она не плакала. Сдерживая слезы, не давая им пролиться из глаз, она обратилась к молодым людям:
— Это хорошо, что вы поклялись на могиле Драгана... Он вознесет вашу присягу к престолу господню, и отец небесный сурово покарает клятвопреступников. А теперь ступайте и оставьте меня одну.
Молодые люди подходили к старухе, целовали ей руку, а она крестила их. Это трогательное и торжественное зрелище, находило отклик в природе. Утреннее солнце косыми лучами золотило росу, бриллиантами сиявшую на стеблях и листьях; крепко пахло богороди-цыной травой; над кладбищем взмывал с песней высоко в небо жаворонок, а над рекою стлался белый туман. Петр последним подошел к матери. Обнимая его голову, она тихо, взволнованно прошептала:
- О дорогая моя головка, сыночек мой... Господь сжалится надо мной, сжалится над бедной сиротою... Но пусть свершится его святая воля... Дитя мое, будь осторожен!
Она перекрестила его, и он ушел вслед за остальными.
На следующий день Никола в крестьянском платье шагал по дороге, ведущей в Шумлу. Никто ему не препятствовал, не удерживал его. Со Стояном дело обстояло иначе. Он зависел от хаджи Христо и потому не мог свободно распоряжаться своим временем. Легче всего ему было ездить в Бухарест —эти поездки продолжались недолго. Кроме того, для них всегда можно было найти предлог — торговые дела. Хаджи Христо Догадывался об истинных целях поездок Стояна и предостерегал его, но не слишком строго контролировал. Однако теперь, когда Стоян заявил, что уезжает надолго, причем не в Бухарест и не по торговым делам, джи Христо счел необходимым поговорить с ним.
— Не дури,— начал он,— у тебя ведь одна голова па плечах.
— Знаю, хаджи,— сказал молодой человек. — А если ты погубишь себя?
— Никто не вечен... Двум смертям не бывать, одной не миновать.
— Так-то оно так,— отвечал хаджи Христо и, подумав немного, прибавил: — Помни, что после моей смерти останется дело, которое я с собой в могилу не возьму. Кроме того, останется еще Иленка... Понял?
Стоян посмотрел собеседнику прямо в глаза.
— Ты что же, уходишь? — спросил хаджи Христо.
— Да, ухожу. Потом вернусь.
— Возвращайся, а то сам будешь виноват, если твое место займет другой. Петр — человек положительный, дело свое знает и считать умеет.
Однако Стояна это не могло удержать. В день его отъезда Иленка навестила Анку. Первым делом она, спросила о Николе.
— Куда он девался?
— Не знаю, пропал.
— А вернется?
— Не знаю. Может, и вернется.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Стоян и Никола исчезли из Рущука. К событиям, о которых мы повествуем, не прибавилось ничего нового. Они — словно Дунай, а он — известно — течет себе да течет. Однообразная поверхность реки блестит на солнце, отражая в себе небо, но кто знает, что происходит на дне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Знаешь, мать, пришло распоряжение комитета, чтобы снаряжать апостолов.
— Каких апостолов?— спросила она. Петр объяснил в чем дело.
— Так это то же самое, что делает Бачо-Киро.
— Кто такой Бачо-Киро?— спросил Петр.
— Ты разве о нем не слыхал?
— Нет.
— Бачо-Киро ходит повсюду в крестьянской одеж-де и рассказывает про Болгарию.
Бачо-Киро (историческая личность) был учителем. Неодолимое желание служить родине заставило его бросить школу. «С трубкой в зубах, с сумой за плечами, в крестьянской одежде» ходил он из деревни в деревню, из города в город и всюду вел агитацию. Он обошел Болгарию, Румелию, Фракию, Македонию. В Белграде он виделся с председателем кабинета министров; в Бухаресте завязал связи с революционным комитетом; в Царьграде гостил у Славейкова. В суме он хранил всякие бумаги; среди них были и стихи его собственного сочинения на болгарском и турецком языках.
Болгарином считаться может тот, Кто за свободу кровь свою прольет. Так дай мне, боже, жизни долгой, сил, Чтоб за отчизну кровь и я пролил.
Талантливым поэтом его не назовешь, но человек он был в высшей степени оригинальный. Он являл собою олицетворение безграничной преданности идее возрождения родины. О нем-то и рассказала Мокра сыну и Николе.
— Надо следовать его примеру,— заметил Никола,— надеть гобу и с богом.
Петр и Мокра согласились с ним. Разговор продолжался еще несколько минут, потом все разошлись. Уходя, Петр шепнул Николе:
— Евангелие уже есть.
На следующее утро, едва лишь первый солнечный луч на востоке позолотил поверхность дунайских вод, на христианском кладбище появились какие-то люди. Они ничем не напоминали заговорщиков. Болгары вообще избегали средневековой символики. Они не рядились в плащи, не вешали на себя символических знаков, не употребляли паролей, не окружали себя мистицизмом, который впоследствии перешел в романтизм. Они верили в правоту своего дела, в торжество справедливости и шли напролом.
Семь человек, которые пришли на кладбище ранним утром, были те самые молодые люди, которые вчера совещались на квартире у Стояна. Они подошли к могиле Драгана, которая еще не успела зарасти травой. На могиле лежал камень, на котором Станко должен был сделать надпись в стихах. Однако стихи ему не удавались. Такая задача, быть может, не показалась бы трудной Бачо-Киро, но Станко, сколько ни думал, никак не мог справиться с рифмами, и потому камень до сих пор оставался без надписи. Петр положил на камень евангелие, поставил деревянный крест и приступил к присяге. Присягу приняло пять человек. Выстроившись в ряд лицом к востоку, они присягали на кресте и евангелии по тексту, который четко и внятно читал Петр. Этот простой обряд не был, однако, лишен торжественности. Когда Петр кончил читать, все перекрестились и по очереди подходили целовать крест и евангелие. Они испытывали такое чувство, будто с ними произошло нечто важное. У могилы воцарилось благоговейное молчание, никто не решался нарушить торжественной минуты. Неизвестно, как долго стояли бы они так, если бы не Мокра. Она неожиданно вынырнула откуда-то, поспешно подошла к могиле и в недоумении уставилась на молодых людей.
— Что вы здесь делаете?
— Они присягали,— отвечал Петр.
— А... не стану спрашивать, зачем... знаю. Да благословит вас бог!
— Зачем ты, мама, пришла сюда?—спросил ее сын.
— Я прихожу сюда каждое утро,— сказала Мокра со вздохом и, перекрестившись поцеловала крест и евангелие. Потом выпрямилась и, скрестив на груди руки, промолвила:
— Я прихожу сюда беседовать с сыном. Другого сына у меня отняли, не дали похоронить. Драган мой заступник перед богом, через него я шлю свои молитвы за Болгарию, за которую оба сыночка пролили кровь. Моя жертва должна быть угодна господу. Сыны мои, дети мои...
Голос ее дрожал, но она не плакала. Сдерживая слезы, не давая им пролиться из глаз, она обратилась к молодым людям:
— Это хорошо, что вы поклялись на могиле Драгана... Он вознесет вашу присягу к престолу господню, и отец небесный сурово покарает клятвопреступников. А теперь ступайте и оставьте меня одну.
Молодые люди подходили к старухе, целовали ей руку, а она крестила их. Это трогательное и торжественное зрелище, находило отклик в природе. Утреннее солнце косыми лучами золотило росу, бриллиантами сиявшую на стеблях и листьях; крепко пахло богороди-цыной травой; над кладбищем взмывал с песней высоко в небо жаворонок, а над рекою стлался белый туман. Петр последним подошел к матери. Обнимая его голову, она тихо, взволнованно прошептала:
- О дорогая моя головка, сыночек мой... Господь сжалится надо мной, сжалится над бедной сиротою... Но пусть свершится его святая воля... Дитя мое, будь осторожен!
Она перекрестила его, и он ушел вслед за остальными.
На следующий день Никола в крестьянском платье шагал по дороге, ведущей в Шумлу. Никто ему не препятствовал, не удерживал его. Со Стояном дело обстояло иначе. Он зависел от хаджи Христо и потому не мог свободно распоряжаться своим временем. Легче всего ему было ездить в Бухарест —эти поездки продолжались недолго. Кроме того, для них всегда можно было найти предлог — торговые дела. Хаджи Христо Догадывался об истинных целях поездок Стояна и предостерегал его, но не слишком строго контролировал. Однако теперь, когда Стоян заявил, что уезжает надолго, причем не в Бухарест и не по торговым делам, джи Христо счел необходимым поговорить с ним.
— Не дури,— начал он,— у тебя ведь одна голова па плечах.
— Знаю, хаджи,— сказал молодой человек. — А если ты погубишь себя?
— Никто не вечен... Двум смертям не бывать, одной не миновать.
— Так-то оно так,— отвечал хаджи Христо и, подумав немного, прибавил: — Помни, что после моей смерти останется дело, которое я с собой в могилу не возьму. Кроме того, останется еще Иленка... Понял?
Стоян посмотрел собеседнику прямо в глаза.
— Ты что же, уходишь? — спросил хаджи Христо.
— Да, ухожу. Потом вернусь.
— Возвращайся, а то сам будешь виноват, если твое место займет другой. Петр — человек положительный, дело свое знает и считать умеет.
Однако Стояна это не могло удержать. В день его отъезда Иленка навестила Анку. Первым делом она, спросила о Николе.
— Куда он девался?
— Не знаю, пропал.
— А вернется?
— Не знаю. Может, и вернется.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Стоян и Никола исчезли из Рущука. К событиям, о которых мы повествуем, не прибавилось ничего нового. Они — словно Дунай, а он — известно — течет себе да течет. Однообразная поверхность реки блестит на солнце, отражая в себе небо, но кто знает, что происходит на дне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73