Едва Никола успел сесть на диван, как появилась девушка. Он вскочил.
— А! — не то удивленно, не то вопросительно произнесла она.
— Я пришел...— начал он.
— Здравствуй!
— Я только на минуту, по делу...
— По какому?
— Вот, видишь ли,— запинался он,— эта ваза...
— Ваза? Уж не та ли, что ты разбил?
— Да, да! Я хочу спросить: есть ли у тебя еще одна такая же?
— Есть,— ответила она несколько удивленно.
— Точно такая же? — Точно такая же.
— Я бы хотел на нее посмотреть.
Иленка взглянула на него с удивлением, а потом сказала:
— Хорошо... подожди немного, вот я принесу тебе варенье и воду... тогда увидишь.
— Нет,— возразил Никола, протягивая руку.— Я не стану ни варенье есть, ни воду пить. Мне только хочется взглянуть на вазу, чтобы купить такую же.
— Так тебе понравилась эта ваза?
— Я не потому хочу ее купить, что она мне понравилась.
— А почему же?
— Чтоб тебе убытку не было. Если разбил — значит, должен купить другую.
— Что это ты придумал? — возразила Иленка.— Вот еще!
— Ведь я ее разбил.
— Да ведь ты не один разбил ее.
— Как так?
— Вместе со мной... Ты и я, мы оба вместе...
—Ты и я, мы оба вместе! — повторил молодой человек, как бы пораженный сочетанием этих слов. — Разбили,— докончила Иленка.
— О нет! — запротестовал Никола.
— Разве я не должна была предостеречь тебя, видя, как ты поднял вазу вместе с ложечкой? Я даже больше тебя виновата.
— Э,— откликнулся Никола недоверчиво.— Это пустяки... Я разбил, и я должен купить другую. Это будет справедливо. Это мой долг.
— Долг? — повторила девушка серьезно.— У тебя и без того есть долг. Служи Болгарии, вот это будет правильно.
— А! — воскликнул Никола.— С чего ты вздумала говорить мне об этом?
— Стоян рассказывал нам о тебе, говорил о твоем прошлом и о том, какой избрал ты себе путь. Так вот мне и кажется, что ты не должен забивать себе голову этой вазой. Что такое ваза в сравнении с родиной?
— Верно, верно,— повторял Никола, глядя на Илен-ку загоревшимися глазами.
— О вазе ты забудь.
— Забыть-то забуду, но...
— Что такое? — спросила она спокойно. — О тебе не забуду...
Девушка опустила глаза, помолчала, потом сказала смущенно:
— Разве я больше вазы стою в сравнении с родиной?
— Ты... в сравнении с родиной? не... знаю, не знаю.
— За родную землю ты должен жизнь отдать, если ты настоящий болгарин.
— А за тебя я разве не отдал бы жизнь?
— Болгарин не должен так говорить,— сказала девушка и хотела было уйти.
— Постой,— остановил ее Никола. Она остановилась и обернулась.
— О вазе я забуду... о тебе тоже постараюсь забыть, но... не знаю, смогу ли. Попробую. Дороже тебя для меня одна Болгария... Посмотрим, что будет... А пока... знаешь что... э! — Он махнул рукой, будто отгонял от себя какую-то мысль: — Нет... прощай!
— Прощай,— отвечала Иленка.
Иленка быстро ушла из мусафирлыка наверх и, спрятавшись за занавеской, смотрела в окно на Николу, который поспешно удалился со двора. Он мчался, как пришпоренная лошадь, которую всадник пустил вскачь. Если бы на пути его оказался ров, он бы перескочил через него, если бы встретился забор — перепрыгнул бы, встретился бы турок, опрокинул бы. К счастью, по пути не было ни рва, ни забора, ни турка. Только вбежав в читальню, Никола пришел в себя.
— Какого черта я так бежал? — спросил он себя.
В читальне смотрели на него с удивлением. Он был красен как рак и задыхался.
— Набегался? — спросил его сосед,
— Я не бегал,— ответил Никола.
— Тяжести, что ли, таскал?
— Нет.
- Так чего же ты пыхтишь, как кузнечный мех, и почему такой красный?
— Ах! — вздохнул Никола.
— Ведь на дворе не очень жарко?
— А мне жарко.
— Лихорадка, что ли, у тебя?
— Нет!.. так что-то...
— Сходи к знахарке! Она заговорит твою хворь. Никола только рукой махнул и попытался отвлечься чтением. Он читал одну газету за другой, но решительно ничего не понимал. Буквы, слова и строки прыгали перед глазами, не вызывая никаких представлений. Читал он совершенно механически, а потом принялся смотреть по сторонам, словно разыскивая кого-то. Он и в самом деле искал Стояла, но того не было.
«Должно быть, домой ушел»,— подумал Никола. Он машинально встал и отправился бесцельно бродить по городу.
Теперь он уже не спешил. Он шел медленно, уступая всем дорогу, шел куда глаза глядят. В конце концов его остановила естественная преграда — он оказался у края пропасти. Подняв голову, он увидел Дунай, а за Дунаем — необъятную долину, напоминавшую зеленое море. Вдали блестели какие-то точки, на которые Никола не обратил внимания. Он смотрел перед собой, но ничего не видел. Он сел на краю пропасти, поджав по-турецки ноги и подперев голову руками. В таком положении он оставался целый час, а может быть, и больше. Казалось, он о чем-то думал, но если бы кто-нибудь спросил его: «О чем?» — он не смог бы ответить. В воображении его рисовались какие-то туманные картины, ему что-то мерещилось, словно во сне видел он Болгарию, которая представала перед ним в облике прекрасной белокурой девушки, похожей на Иленку Христо. Мало-помалу мысли его пришли в порядок, и он наконец смог выразить свои чувства в следующих словах:
— Если бы она (Иленка или Болгария?) приказала мне прыгнуть с этого обрыва в Дунай,— я прыгнул бы,
Он вздохнул.
Между тем с того места, где сидел Никола, прыгнуть в Дунай было невозможно, ибо обрыв кончался по крайней мере шагах в шестидесяти от берега. Такого прыжка не мог бы совершить даже самый искусный гимнаст. На подобный прыжок может отважиться лишь любящее сердце, не знающее никаких преград. Как бы там ни было, безрассудные порывы доказывали, что этот бывший пастух, ставший портным, самоучка, человек как будто трезвый, самостоятельно пробивающий себе дорогу в жизни, был идеалистом и, что еще хуже, романтиком.
О родина! Ко всем ревнуешь ты, Любовь к тебе вовеки не увянет. Роняешь в пропасть белые цветы И молвишь: тот, кто любит, их достанет.
Никола заметил вдали длинную вереницу летящих лебедей. Белая полоска резко выделялась на голубом небосклоне. Вытянувшись в ряд, словно шеренга солдат, лебеди летели высоко в небе, не «как медленный поток слякоти болотной», а светлой изгибающейся лентой. Казалось, что два широких крыла распростерлись в воздухе. Никола не сводил глаз с птиц и вдруг воскликнул:
— О лебеди, лебеди! Если б я был среди вас!
И как это пришло ему в голову? Видимо, рассеянные до сих пор мысли юноши приняли наконец какое-то определенное направление. Если бы он мог полететь вместе с лебедями, он указал бы им путь не на зеленые болота, а на Царьград, прямо во дворец султана... Вот султан прогуливается по саду. Лебеди прилетают и внезапно нападают на него громадной десятитысячной стаей. В то время царствовал Абдул-Азис, заслуживший известность лишь своим пучеглазием да еще тем, что, будучи наследником, любил для забавы отрубать головы индюкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— А! — не то удивленно, не то вопросительно произнесла она.
— Я пришел...— начал он.
— Здравствуй!
— Я только на минуту, по делу...
— По какому?
— Вот, видишь ли,— запинался он,— эта ваза...
— Ваза? Уж не та ли, что ты разбил?
— Да, да! Я хочу спросить: есть ли у тебя еще одна такая же?
— Есть,— ответила она несколько удивленно.
— Точно такая же? — Точно такая же.
— Я бы хотел на нее посмотреть.
Иленка взглянула на него с удивлением, а потом сказала:
— Хорошо... подожди немного, вот я принесу тебе варенье и воду... тогда увидишь.
— Нет,— возразил Никола, протягивая руку.— Я не стану ни варенье есть, ни воду пить. Мне только хочется взглянуть на вазу, чтобы купить такую же.
— Так тебе понравилась эта ваза?
— Я не потому хочу ее купить, что она мне понравилась.
— А почему же?
— Чтоб тебе убытку не было. Если разбил — значит, должен купить другую.
— Что это ты придумал? — возразила Иленка.— Вот еще!
— Ведь я ее разбил.
— Да ведь ты не один разбил ее.
— Как так?
— Вместе со мной... Ты и я, мы оба вместе...
—Ты и я, мы оба вместе! — повторил молодой человек, как бы пораженный сочетанием этих слов. — Разбили,— докончила Иленка.
— О нет! — запротестовал Никола.
— Разве я не должна была предостеречь тебя, видя, как ты поднял вазу вместе с ложечкой? Я даже больше тебя виновата.
— Э,— откликнулся Никола недоверчиво.— Это пустяки... Я разбил, и я должен купить другую. Это будет справедливо. Это мой долг.
— Долг? — повторила девушка серьезно.— У тебя и без того есть долг. Служи Болгарии, вот это будет правильно.
— А! — воскликнул Никола.— С чего ты вздумала говорить мне об этом?
— Стоян рассказывал нам о тебе, говорил о твоем прошлом и о том, какой избрал ты себе путь. Так вот мне и кажется, что ты не должен забивать себе голову этой вазой. Что такое ваза в сравнении с родиной?
— Верно, верно,— повторял Никола, глядя на Илен-ку загоревшимися глазами.
— О вазе ты забудь.
— Забыть-то забуду, но...
— Что такое? — спросила она спокойно. — О тебе не забуду...
Девушка опустила глаза, помолчала, потом сказала смущенно:
— Разве я больше вазы стою в сравнении с родиной?
— Ты... в сравнении с родиной? не... знаю, не знаю.
— За родную землю ты должен жизнь отдать, если ты настоящий болгарин.
— А за тебя я разве не отдал бы жизнь?
— Болгарин не должен так говорить,— сказала девушка и хотела было уйти.
— Постой,— остановил ее Никола. Она остановилась и обернулась.
— О вазе я забуду... о тебе тоже постараюсь забыть, но... не знаю, смогу ли. Попробую. Дороже тебя для меня одна Болгария... Посмотрим, что будет... А пока... знаешь что... э! — Он махнул рукой, будто отгонял от себя какую-то мысль: — Нет... прощай!
— Прощай,— отвечала Иленка.
Иленка быстро ушла из мусафирлыка наверх и, спрятавшись за занавеской, смотрела в окно на Николу, который поспешно удалился со двора. Он мчался, как пришпоренная лошадь, которую всадник пустил вскачь. Если бы на пути его оказался ров, он бы перескочил через него, если бы встретился забор — перепрыгнул бы, встретился бы турок, опрокинул бы. К счастью, по пути не было ни рва, ни забора, ни турка. Только вбежав в читальню, Никола пришел в себя.
— Какого черта я так бежал? — спросил он себя.
В читальне смотрели на него с удивлением. Он был красен как рак и задыхался.
— Набегался? — спросил его сосед,
— Я не бегал,— ответил Никола.
— Тяжести, что ли, таскал?
— Нет.
- Так чего же ты пыхтишь, как кузнечный мех, и почему такой красный?
— Ах! — вздохнул Никола.
— Ведь на дворе не очень жарко?
— А мне жарко.
— Лихорадка, что ли, у тебя?
— Нет!.. так что-то...
— Сходи к знахарке! Она заговорит твою хворь. Никола только рукой махнул и попытался отвлечься чтением. Он читал одну газету за другой, но решительно ничего не понимал. Буквы, слова и строки прыгали перед глазами, не вызывая никаких представлений. Читал он совершенно механически, а потом принялся смотреть по сторонам, словно разыскивая кого-то. Он и в самом деле искал Стояла, но того не было.
«Должно быть, домой ушел»,— подумал Никола. Он машинально встал и отправился бесцельно бродить по городу.
Теперь он уже не спешил. Он шел медленно, уступая всем дорогу, шел куда глаза глядят. В конце концов его остановила естественная преграда — он оказался у края пропасти. Подняв голову, он увидел Дунай, а за Дунаем — необъятную долину, напоминавшую зеленое море. Вдали блестели какие-то точки, на которые Никола не обратил внимания. Он смотрел перед собой, но ничего не видел. Он сел на краю пропасти, поджав по-турецки ноги и подперев голову руками. В таком положении он оставался целый час, а может быть, и больше. Казалось, он о чем-то думал, но если бы кто-нибудь спросил его: «О чем?» — он не смог бы ответить. В воображении его рисовались какие-то туманные картины, ему что-то мерещилось, словно во сне видел он Болгарию, которая представала перед ним в облике прекрасной белокурой девушки, похожей на Иленку Христо. Мало-помалу мысли его пришли в порядок, и он наконец смог выразить свои чувства в следующих словах:
— Если бы она (Иленка или Болгария?) приказала мне прыгнуть с этого обрыва в Дунай,— я прыгнул бы,
Он вздохнул.
Между тем с того места, где сидел Никола, прыгнуть в Дунай было невозможно, ибо обрыв кончался по крайней мере шагах в шестидесяти от берега. Такого прыжка не мог бы совершить даже самый искусный гимнаст. На подобный прыжок может отважиться лишь любящее сердце, не знающее никаких преград. Как бы там ни было, безрассудные порывы доказывали, что этот бывший пастух, ставший портным, самоучка, человек как будто трезвый, самостоятельно пробивающий себе дорогу в жизни, был идеалистом и, что еще хуже, романтиком.
О родина! Ко всем ревнуешь ты, Любовь к тебе вовеки не увянет. Роняешь в пропасть белые цветы И молвишь: тот, кто любит, их достанет.
Никола заметил вдали длинную вереницу летящих лебедей. Белая полоска резко выделялась на голубом небосклоне. Вытянувшись в ряд, словно шеренга солдат, лебеди летели высоко в небе, не «как медленный поток слякоти болотной», а светлой изгибающейся лентой. Казалось, что два широких крыла распростерлись в воздухе. Никола не сводил глаз с птиц и вдруг воскликнул:
— О лебеди, лебеди! Если б я был среди вас!
И как это пришло ему в голову? Видимо, рассеянные до сих пор мысли юноши приняли наконец какое-то определенное направление. Если бы он мог полететь вместе с лебедями, он указал бы им путь не на зеленые болота, а на Царьград, прямо во дворец султана... Вот султан прогуливается по саду. Лебеди прилетают и внезапно нападают на него громадной десятитысячной стаей. В то время царствовал Абдул-Азис, заслуживший известность лишь своим пучеглазием да еще тем, что, будучи наследником, любил для забавы отрубать головы индюкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73