Понимаешь, джанэм? — спросил он с улыбкой.
Он хлопнул в ладоши и приказал адъютанту провести Мокру в тюрьму к сыну.
Рядом с гауптвахтой в конаке находилась комната, служившая временной тюрьмой. В этой комнате на полу лежал Драган в изорванной, окровавленной одежде. Кто-то наскоро, не промыв даже ран, перевязал ему руки, ноги, голову и грудь шерстяными полосатыми платками, которые придавали ему ужасающий вид. Избитое, израненное лицо его едва сохранило человеческие черты.. Мокра тихо подошла к сыну и присела рядом. Пристально посмотрев ему в лицо, она нагнулась и прошептала:
— Сын мой!
Драган лежал с закрытыми глазами. Он, очевидно, услышал голос матери, так как по лицу его проскользнула едва заметная дрожь, точно зыбь по гладкой
поверхности воды, когда подует легкий ветерок. Через некоторое время Мокра опять позвала:
— Сын мой дорогой!
— Мама...— прошептал раненый, открыв глаза. В этот момент на гауптвахте послышались шаги. Мокра нагнулась над сыном и шепнула ему на ухо:
— Идет ага. Он будет допрашивать тебя: не говори ему ничего, что может повредить комитету... Слышишь ли ты меня?
Драган открыл глаза и погрузил взгляд в глаза матери. Пришел ага, его сопровождали китабджи и чу-букджи . Последний постлал на полу принесенный с собой коврик, на котором уселся ага. Он велел подать себе трубку и, прежде чем начать допрос, обратился к Мокре:
— Скажи твоему сыну, пусть говорит правду. Тогда врач будет его лечить... А не станет говорить — пусть околевает. Скажи это ему ясно.
— Сын мой,— начала Мокра,— ты слышал, что гово-рит ага, и помнишь, что я тебе сказала. Отвечай по совести и знай, что справедливый бог на небе слушает тебя... Не забывай моих слов.
— Хорошо,—сказал ага и начал допрос. Драгану уже не могло помочь никакое лечение. Паша отлично знал об этом, но ему хотелось добыть от умирающего какие-нибудь сведения о подпольной деятельности, которая с некоторого времени широко распространилась в Болгарии и беспокоила турецкие власти. Вот почему он сказал Мокре, что ее сына можно спасти. Он надеялся, что, узнав об этом, она поможет аге при допросе. Такой расчет доказывает, что и мусульманам не чуждо знание человеческой психологии. Паша не ошибся бы, если б на месте Мокры оказалась любая другая женщина. Какая мать не ухватилась бы за эту соломинку? Но Мокра, услыхав условия, поставленные пашой, решила про себя:
«Пусть и он погибнет, лишь бы не стал предателем».
«Предатель» — это слово испугало ее.
Ага задавал вопросы и ждал ответа. Мокра повторяла за ним вопросы, она прекрасно выполняла роль посредницы. Драган то молчал, то говорил: «Не знаю»,— но в некоторых случаях давал вполне определенные ответы. Он, например, ответил на все вопросы, которые касались его пребывания за границей. Когда его спросили, каким путем приходят в Болгарию запрещенные
издания, он прямо сказал: «Через Константинополь». Китабджи записал этот ответ. Драган дал еще несколько таких же показаний, но голос его звучал все тише, говорил он все невнятней. Наконец он совсем замолчал. Ага спросил раз, спросил другой, тот же вопрос повторила мать. Но вдруг она крикнула:
— Драган!
Умирающий только вздохнул.
— Пусть теперь войдет врач,— сказал ага, отдав чубукджи трубку и вставая со своего места.
Доктор тотчас же пришел и констатировал смерть.
— Спаси его,— крикнула в отчаянии Мокра.
— Я не умею воскрешать мертвых.
— Он еще теплый,— сказала она, прикладывая руку к груди сына.
Доктор ничего не ответил. Тогда, обращаясь к аге, Мокра сказала:
— Он мой... позволь мне взять его, ага эфенди.
— Возьми,— сказал он, уходя.
Старуха очутилась наедине с сыном. Она не хотела отходить от него, опасаясь, как бы разрешение не было отменено. Турки не питают большого уважения к трупам гяуров.
Поспешно сняв с себя платок, Мокра прикрыла им тело сына, взяла его на руки и понесла. Один из жандармов заметил:
— Не снесешь, слишком тяжел.
— Кто ж его на руках носил? — отвечала старуха. Так она прошла через двор конака и, вероятно, понесла бы сына и через город, если бы не Никола, ожидавший ее у ворот.
— Мокра,— окликнул он ее.
— А...— отозвалась она.
— Ты стара, я молод...
— Он мне сын...
— А мне он брат.
Старуха остановилась. Никола взял у неё труп и понес его по городу. Лица покойника не было видно, оно было закрыто платком, и встречным могло казаться, что Никола несет больного. Вот почему никто из прохожих не обращал внимания на это шествие. Никола принес умершего домой и положил его на диван. Сбежались домочадцы, прибежала сестра. Послышались рыдания.
— Тише... тише,— говорила хозяйка.— Господь призвал его к себе... Он погиб за святое дело... Он отправился с жалобой к богу... Второй из нашей семьи...
Она еле удерживалась от рыданий, стараясь заглушить сердечную боль и горе. По временам, однако, из груди ее вырывался стон.
— О сын мой! сын мой дорогой! — восклицала она.— По крайней мере похороним его как следует.
Мокра занялась похоронами. На Балканском полуострове есть женщины, которые убирают покойников. Их даже не надо звать — они приходят сами... Обмывают, одевают и оплакивают умерших. Это древний обычай. Мокра не нарушила его. Через час тело Драгана, со сложенными на груди руками, обернутое в белую простыню, лежало на катафалке, покрытом ковром. В изголовье и по бокам горели восковые свечи. Священник прочитал молитву и окропил тело святой водой. Понемногу стал собираться народ, чтобы отдать последний долг умершему. Приходили соседи, соседки, вздыхали, молились, шептались. Никола,, который не выходил из комнаты, объяснял всем причину и обстоятельства смерти Драгана:
— Турки убили его за то, что он не отдал находившиеся при нем бумаги.
— Какие же это были бумаги?
— Не знаю.
— А кому они были адресованы?
— Кому-то в Рущуке.
— Может быть, английскому, французскому или русскому консулу?
— Может быть... Бумаги были очень важные. Он их проглотил...
Пришла жена хаджи Христо с дочерью. Никола и при них повторил свой рассказ, особо подчеркивая патриотическую сторону дела.
— Драган,— сказал он,— умер как герой. На него напали тридцать заптий, а он был один. Они хотели отнять у него бумаги, но он не дал. Каждый болгарин должен так поступать.
Иленка молчала. Она не отрываясь смотрела на покойника и слушала Николу. Ее присутствие наполняло Николу такой отвагой, что он почти жалел, что это Драган, а не он лежит в гробу. Единственным его утешением было, что и он когда-нибудь примет такую же смерть.
—У меня теперь одна забота, где бы достать револьвер,— сказал он.
Иленка быстро посмотрела на него, и Николе показалось, что он прочел в ее глазах признание. Этот взгляд надолго сохранился у него в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Он хлопнул в ладоши и приказал адъютанту провести Мокру в тюрьму к сыну.
Рядом с гауптвахтой в конаке находилась комната, служившая временной тюрьмой. В этой комнате на полу лежал Драган в изорванной, окровавленной одежде. Кто-то наскоро, не промыв даже ран, перевязал ему руки, ноги, голову и грудь шерстяными полосатыми платками, которые придавали ему ужасающий вид. Избитое, израненное лицо его едва сохранило человеческие черты.. Мокра тихо подошла к сыну и присела рядом. Пристально посмотрев ему в лицо, она нагнулась и прошептала:
— Сын мой!
Драган лежал с закрытыми глазами. Он, очевидно, услышал голос матери, так как по лицу его проскользнула едва заметная дрожь, точно зыбь по гладкой
поверхности воды, когда подует легкий ветерок. Через некоторое время Мокра опять позвала:
— Сын мой дорогой!
— Мама...— прошептал раненый, открыв глаза. В этот момент на гауптвахте послышались шаги. Мокра нагнулась над сыном и шепнула ему на ухо:
— Идет ага. Он будет допрашивать тебя: не говори ему ничего, что может повредить комитету... Слышишь ли ты меня?
Драган открыл глаза и погрузил взгляд в глаза матери. Пришел ага, его сопровождали китабджи и чу-букджи . Последний постлал на полу принесенный с собой коврик, на котором уселся ага. Он велел подать себе трубку и, прежде чем начать допрос, обратился к Мокре:
— Скажи твоему сыну, пусть говорит правду. Тогда врач будет его лечить... А не станет говорить — пусть околевает. Скажи это ему ясно.
— Сын мой,— начала Мокра,— ты слышал, что гово-рит ага, и помнишь, что я тебе сказала. Отвечай по совести и знай, что справедливый бог на небе слушает тебя... Не забывай моих слов.
— Хорошо,—сказал ага и начал допрос. Драгану уже не могло помочь никакое лечение. Паша отлично знал об этом, но ему хотелось добыть от умирающего какие-нибудь сведения о подпольной деятельности, которая с некоторого времени широко распространилась в Болгарии и беспокоила турецкие власти. Вот почему он сказал Мокре, что ее сына можно спасти. Он надеялся, что, узнав об этом, она поможет аге при допросе. Такой расчет доказывает, что и мусульманам не чуждо знание человеческой психологии. Паша не ошибся бы, если б на месте Мокры оказалась любая другая женщина. Какая мать не ухватилась бы за эту соломинку? Но Мокра, услыхав условия, поставленные пашой, решила про себя:
«Пусть и он погибнет, лишь бы не стал предателем».
«Предатель» — это слово испугало ее.
Ага задавал вопросы и ждал ответа. Мокра повторяла за ним вопросы, она прекрасно выполняла роль посредницы. Драган то молчал, то говорил: «Не знаю»,— но в некоторых случаях давал вполне определенные ответы. Он, например, ответил на все вопросы, которые касались его пребывания за границей. Когда его спросили, каким путем приходят в Болгарию запрещенные
издания, он прямо сказал: «Через Константинополь». Китабджи записал этот ответ. Драган дал еще несколько таких же показаний, но голос его звучал все тише, говорил он все невнятней. Наконец он совсем замолчал. Ага спросил раз, спросил другой, тот же вопрос повторила мать. Но вдруг она крикнула:
— Драган!
Умирающий только вздохнул.
— Пусть теперь войдет врач,— сказал ага, отдав чубукджи трубку и вставая со своего места.
Доктор тотчас же пришел и констатировал смерть.
— Спаси его,— крикнула в отчаянии Мокра.
— Я не умею воскрешать мертвых.
— Он еще теплый,— сказала она, прикладывая руку к груди сына.
Доктор ничего не ответил. Тогда, обращаясь к аге, Мокра сказала:
— Он мой... позволь мне взять его, ага эфенди.
— Возьми,— сказал он, уходя.
Старуха очутилась наедине с сыном. Она не хотела отходить от него, опасаясь, как бы разрешение не было отменено. Турки не питают большого уважения к трупам гяуров.
Поспешно сняв с себя платок, Мокра прикрыла им тело сына, взяла его на руки и понесла. Один из жандармов заметил:
— Не снесешь, слишком тяжел.
— Кто ж его на руках носил? — отвечала старуха. Так она прошла через двор конака и, вероятно, понесла бы сына и через город, если бы не Никола, ожидавший ее у ворот.
— Мокра,— окликнул он ее.
— А...— отозвалась она.
— Ты стара, я молод...
— Он мне сын...
— А мне он брат.
Старуха остановилась. Никола взял у неё труп и понес его по городу. Лица покойника не было видно, оно было закрыто платком, и встречным могло казаться, что Никола несет больного. Вот почему никто из прохожих не обращал внимания на это шествие. Никола принес умершего домой и положил его на диван. Сбежались домочадцы, прибежала сестра. Послышались рыдания.
— Тише... тише,— говорила хозяйка.— Господь призвал его к себе... Он погиб за святое дело... Он отправился с жалобой к богу... Второй из нашей семьи...
Она еле удерживалась от рыданий, стараясь заглушить сердечную боль и горе. По временам, однако, из груди ее вырывался стон.
— О сын мой! сын мой дорогой! — восклицала она.— По крайней мере похороним его как следует.
Мокра занялась похоронами. На Балканском полуострове есть женщины, которые убирают покойников. Их даже не надо звать — они приходят сами... Обмывают, одевают и оплакивают умерших. Это древний обычай. Мокра не нарушила его. Через час тело Драгана, со сложенными на груди руками, обернутое в белую простыню, лежало на катафалке, покрытом ковром. В изголовье и по бокам горели восковые свечи. Священник прочитал молитву и окропил тело святой водой. Понемногу стал собираться народ, чтобы отдать последний долг умершему. Приходили соседи, соседки, вздыхали, молились, шептались. Никола,, который не выходил из комнаты, объяснял всем причину и обстоятельства смерти Драгана:
— Турки убили его за то, что он не отдал находившиеся при нем бумаги.
— Какие же это были бумаги?
— Не знаю.
— А кому они были адресованы?
— Кому-то в Рущуке.
— Может быть, английскому, французскому или русскому консулу?
— Может быть... Бумаги были очень важные. Он их проглотил...
Пришла жена хаджи Христо с дочерью. Никола и при них повторил свой рассказ, особо подчеркивая патриотическую сторону дела.
— Драган,— сказал он,— умер как герой. На него напали тридцать заптий, а он был один. Они хотели отнять у него бумаги, но он не дал. Каждый болгарин должен так поступать.
Иленка молчала. Она не отрываясь смотрела на покойника и слушала Николу. Ее присутствие наполняло Николу такой отвагой, что он почти жалел, что это Драган, а не он лежит в гробу. Единственным его утешением было, что и он когда-нибудь примет такую же смерть.
—У меня теперь одна забота, где бы достать револьвер,— сказал он.
Иленка быстро посмотрела на него, и Николе показалось, что он прочел в ее глазах признание. Этот взгляд надолго сохранился у него в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73