Одни делают одно, другие — другое. Я тоже служил ей как умел, но теперь все кончено: я не могу больше служить жизнью. Если б я остался в живых, люди меня спросили бы: «Почему ты сбежал от смерти?» И мне было бы стыдно.
— Ах, Станко, Станко! — воскликнула Мокра.
— Да, мне было бы стыдно перед собственными детьми.
— Разве не жаль тебе жены и детей?
— Чем же я могу помочь им? Жизнь моя для них бесполезна, а смерть...
— Еще бесполезнее...— перебила его Мокра.
— А память? — возразил Станко.— Если турки выпустят меня за плату, дети вправе будут сказать: «Отец наш попрошайка». А если меня повесят, тогда дети скажут: «Наш отец погиб за отечество». Да, Мокра, я думаю о своих детях. Я все обдумал, и увидишь, что я лучше тебя решил. Так употреби ты свои деньги иначе. Ты ведь меня понимаешь?
— Понимаю,— отвечала Мокра.
— Пусть свершится воля божия!
— Пусть свершится,— повторила старуха.
— Возьми мою жену с двумя младшенькими к себе. Она тебе пригодится. Одного ребенка пусть возьмет мой брат, другого — сестра. Старший сын может поступить к какому-нибудь мастеру на службу или в ученье. У нас
еще не помирают с голоду. Всегда найдутся люди, которые приютят сироту.
— Станко, Станко!..— вздыхала Мокра.
— Если бы турки отпустили меня, с тем чтоб я мог вернуться в школу, я бы с радостью вернулся, но побег меня погубит, а я не хочу погибать напрасно. Смерть порождает жизнь. Если б твои сыновья не погибли, в Ру-щуке было бы холодно и мертво, как в могиле. Да и ты
сама...
— Ты прав, ты прав,—перебила его Мокра.— Но сыновья мои не шли на такую верную смерть, как ты. Ах, Станко! — Она вздохнула, потом обняла его и поцеловала в лоб.— Сынок ты мой!
— Мать моя,— ответил Станко, и глаза его были полны слез...
— Господь примет твою жертву,— сказала сквозь слезы старуха,— она такая чистая.
— Я отдаю своему народу все, что могу ему отдать, а у турок не отнимаю возможности лишний раз оскорбить господа бога.
Мокра еще раз поцеловала Станко и, сдерживая рыдания, быстро вышла из тюрьмы. У дверей она встретила смотрителя.
— Что же,— спросил он,— сегодня ночью?
Мокра дала ему золотую монету и тихонько спросила:
— Правда, что заптии подкарауливают Станко?
— Откуда ты всегда все знаешь? — изумился смотритель.
— Они со вчерашнего дня ждут?
— Да, но как ты об этом узнала?
— Ты мне сам только что сказал.
— Ты перехитрила меня. Не проболтайся только, пожалуйста.
— Не бойся, ведь мы с тобой старые знакомые. Мокра, разумеется, сообщила Петру о решении Станко. Эта весть произвела сильное впечатление на молодого
человека.
— Жаль его,— сказал Петр.— Какой характер! Появление таких людей у нас показывает, что идея освобождения Болгарии пустила глубокие корни. Еще так недавно она зародилась, а вот уже появились люди, которые во имя родины идут на верную смерть. Цветок распустился. Дай бог, чтоб и плоды скоро созрели.
Трудно сказать, насколько Мокра поняла своего сына, зато его хорошо поняли Анка и Иленка, которые присутствовали при разговоре. Девушки долго, с живым интересом слушали его рассказ о борьбе различных народов за свои права. Петр старался излагать свои мысли в доступной форме, иллюстрируя их выдержками из сочинений поэтов. Пламенные стихи Любена Каравелова которые он цитировал, казались девушкам убедительнее отвлеченных рассуждений. Патриотические стихотворе- ния, воспевающие свободу и готовность идти ради нее на жертвы, пролили свет на решение Станко. Девушкам было грустно. Особенно горевала Иленка, которой было известно, насколько ее отец ухудшил положение учителя.
Впрочем, оставались еще некоторые надежды. Относительно пригорора ходили разные слухи. Говорили, будто из Константинополя прибыла телеграмма с приказом смягчить наказание. В подобных случаях всегда приходят такие вести. Наконец приговор был вынесен. Он произвел на всех подавляющее впечатление. Сам хаджи Христа побледнел и забормотал:
— Станко! Станко!
Иленка прибежала к Анке и, бросившись на диван, горько зарыдала. В родительском доме она плакать не смела. Мокра не могла выговорить ни слова: губы ее дрожали, и она как будто молилась. Петр был грустен и сумрачен.
Казнь совершилась на следующее утро. Для рущук-ских болгар это был день всеобщего траура. Весь город вышел на площадь, чтобы в последний раз взглянуть на тихого, скромного и полезного человека. Пришли румыны, пришли и мусульмане. Последним хотелось посмотреть на казнь, а главное, на людей, которых они считали величайшими преступниками. Ведь, по мнению мусульман, гайдуки, разбойничающие на дорогах, ничто в сравнении с комитаджи.
Этот новый вид преступления считался ужасным потому, что был нов. Только шайтан мог такое придумать. Раздражение мусульманской толпы усилилось еще от сознания, что корни этого преступления кроются в ней самой. Все пытались обвинять иностранные государства, особенно Россию, но это была лишь уловка совести, пытавшейся снять с себя ответственность за порабощение
целого народа — за порабощение, которое турки считали «исторической необходимостью», волей аллаха. И вдруг заговорщики посмели оспаривать эту необходимость и сопротивляться воле аллаха!
Привели троих преступников: Думитрия, Грождана и Станко. Они шли в кандалах, окруженные солдатами, под звуки военной музыки. Впереди выступала кавалерия, за нею следовала пехота. Заптии образовали цепь и окружили место, где стояли три виселицы. Думитрия и Грождана поддерживали солдаты, Станко же шел сам и имел такой же вид, как и прежде, когда ходил из школы в читальню. Он, как обычно, прихрамывал и, как обычно, кланялся людям, слегка качая головой. Глаза его выражали, как всегда, смирение и кротость. Казалось, этот человек всегда готов всякого выслушать, перед всяким смириться, всем уступить дорогу. Всем, но только не туркам! Каждому болгарину, который видел теперь Станко, тяжко было глядеть на это зрелище. То тут, то там из толпы вырывался тяжелый вздох, и эти отдельные стоны, наверно, перешли бы в общее громкое рыдание, если бы присутствие заптий не сдерживало естественного проявления чувств,— оно было бы сочтено антиправительственной манифестацией.
При виде виселицы Думитрий, здоровенный малый, не раз выходивший победителем в кулачных боях, рассвирепел. Он бранил турок, метался во все стороны и кричал. Грождан не понимал, что с ним происходит и что вокруг него делается. Он стоял словно неживой. Один только Станко ничуть не изменился. Он слегка шевелил губами и, вероятно, молился. Обводя глазами толпу, он легким движением головы прощался с ней. Был момент, когда глаза учителя встретились с глазами Петра, который стоял в толпе, бледный как полотно, едва сдерживая слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ах, Станко, Станко! — воскликнула Мокра.
— Да, мне было бы стыдно перед собственными детьми.
— Разве не жаль тебе жены и детей?
— Чем же я могу помочь им? Жизнь моя для них бесполезна, а смерть...
— Еще бесполезнее...— перебила его Мокра.
— А память? — возразил Станко.— Если турки выпустят меня за плату, дети вправе будут сказать: «Отец наш попрошайка». А если меня повесят, тогда дети скажут: «Наш отец погиб за отечество». Да, Мокра, я думаю о своих детях. Я все обдумал, и увидишь, что я лучше тебя решил. Так употреби ты свои деньги иначе. Ты ведь меня понимаешь?
— Понимаю,— отвечала Мокра.
— Пусть свершится воля божия!
— Пусть свершится,— повторила старуха.
— Возьми мою жену с двумя младшенькими к себе. Она тебе пригодится. Одного ребенка пусть возьмет мой брат, другого — сестра. Старший сын может поступить к какому-нибудь мастеру на службу или в ученье. У нас
еще не помирают с голоду. Всегда найдутся люди, которые приютят сироту.
— Станко, Станко!..— вздыхала Мокра.
— Если бы турки отпустили меня, с тем чтоб я мог вернуться в школу, я бы с радостью вернулся, но побег меня погубит, а я не хочу погибать напрасно. Смерть порождает жизнь. Если б твои сыновья не погибли, в Ру-щуке было бы холодно и мертво, как в могиле. Да и ты
сама...
— Ты прав, ты прав,—перебила его Мокра.— Но сыновья мои не шли на такую верную смерть, как ты. Ах, Станко! — Она вздохнула, потом обняла его и поцеловала в лоб.— Сынок ты мой!
— Мать моя,— ответил Станко, и глаза его были полны слез...
— Господь примет твою жертву,— сказала сквозь слезы старуха,— она такая чистая.
— Я отдаю своему народу все, что могу ему отдать, а у турок не отнимаю возможности лишний раз оскорбить господа бога.
Мокра еще раз поцеловала Станко и, сдерживая рыдания, быстро вышла из тюрьмы. У дверей она встретила смотрителя.
— Что же,— спросил он,— сегодня ночью?
Мокра дала ему золотую монету и тихонько спросила:
— Правда, что заптии подкарауливают Станко?
— Откуда ты всегда все знаешь? — изумился смотритель.
— Они со вчерашнего дня ждут?
— Да, но как ты об этом узнала?
— Ты мне сам только что сказал.
— Ты перехитрила меня. Не проболтайся только, пожалуйста.
— Не бойся, ведь мы с тобой старые знакомые. Мокра, разумеется, сообщила Петру о решении Станко. Эта весть произвела сильное впечатление на молодого
человека.
— Жаль его,— сказал Петр.— Какой характер! Появление таких людей у нас показывает, что идея освобождения Болгарии пустила глубокие корни. Еще так недавно она зародилась, а вот уже появились люди, которые во имя родины идут на верную смерть. Цветок распустился. Дай бог, чтоб и плоды скоро созрели.
Трудно сказать, насколько Мокра поняла своего сына, зато его хорошо поняли Анка и Иленка, которые присутствовали при разговоре. Девушки долго, с живым интересом слушали его рассказ о борьбе различных народов за свои права. Петр старался излагать свои мысли в доступной форме, иллюстрируя их выдержками из сочинений поэтов. Пламенные стихи Любена Каравелова которые он цитировал, казались девушкам убедительнее отвлеченных рассуждений. Патриотические стихотворе- ния, воспевающие свободу и готовность идти ради нее на жертвы, пролили свет на решение Станко. Девушкам было грустно. Особенно горевала Иленка, которой было известно, насколько ее отец ухудшил положение учителя.
Впрочем, оставались еще некоторые надежды. Относительно пригорора ходили разные слухи. Говорили, будто из Константинополя прибыла телеграмма с приказом смягчить наказание. В подобных случаях всегда приходят такие вести. Наконец приговор был вынесен. Он произвел на всех подавляющее впечатление. Сам хаджи Христа побледнел и забормотал:
— Станко! Станко!
Иленка прибежала к Анке и, бросившись на диван, горько зарыдала. В родительском доме она плакать не смела. Мокра не могла выговорить ни слова: губы ее дрожали, и она как будто молилась. Петр был грустен и сумрачен.
Казнь совершилась на следующее утро. Для рущук-ских болгар это был день всеобщего траура. Весь город вышел на площадь, чтобы в последний раз взглянуть на тихого, скромного и полезного человека. Пришли румыны, пришли и мусульмане. Последним хотелось посмотреть на казнь, а главное, на людей, которых они считали величайшими преступниками. Ведь, по мнению мусульман, гайдуки, разбойничающие на дорогах, ничто в сравнении с комитаджи.
Этот новый вид преступления считался ужасным потому, что был нов. Только шайтан мог такое придумать. Раздражение мусульманской толпы усилилось еще от сознания, что корни этого преступления кроются в ней самой. Все пытались обвинять иностранные государства, особенно Россию, но это была лишь уловка совести, пытавшейся снять с себя ответственность за порабощение
целого народа — за порабощение, которое турки считали «исторической необходимостью», волей аллаха. И вдруг заговорщики посмели оспаривать эту необходимость и сопротивляться воле аллаха!
Привели троих преступников: Думитрия, Грождана и Станко. Они шли в кандалах, окруженные солдатами, под звуки военной музыки. Впереди выступала кавалерия, за нею следовала пехота. Заптии образовали цепь и окружили место, где стояли три виселицы. Думитрия и Грождана поддерживали солдаты, Станко же шел сам и имел такой же вид, как и прежде, когда ходил из школы в читальню. Он, как обычно, прихрамывал и, как обычно, кланялся людям, слегка качая головой. Глаза его выражали, как всегда, смирение и кротость. Казалось, этот человек всегда готов всякого выслушать, перед всяким смириться, всем уступить дорогу. Всем, но только не туркам! Каждому болгарину, который видел теперь Станко, тяжко было глядеть на это зрелище. То тут, то там из толпы вырывался тяжелый вздох, и эти отдельные стоны, наверно, перешли бы в общее громкое рыдание, если бы присутствие заптий не сдерживало естественного проявления чувств,— оно было бы сочтено антиправительственной манифестацией.
При виде виселицы Думитрий, здоровенный малый, не раз выходивший победителем в кулачных боях, рассвирепел. Он бранил турок, метался во все стороны и кричал. Грождан не понимал, что с ним происходит и что вокруг него делается. Он стоял словно неживой. Один только Станко ничуть не изменился. Он слегка шевелил губами и, вероятно, молился. Обводя глазами толпу, он легким движением головы прощался с ней. Был момент, когда глаза учителя встретились с глазами Петра, который стоял в толпе, бледный как полотно, едва сдерживая слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73