— И там часовые. Последовало довольно продолжительное молчание. Турки погрузились в размышления, чего никто, кроме них, не умеет так мастерски делать. Степенно сидя вдоль стены, они размышляли. Механджи поставил чашки на место, помешал огонь, присыпал золой угли, уместил
кофейник так, чтобы вода не остывала. Потом посмотрел во двор через открытую дверь, высморкался в фартук, набил трубку, закурил, сел рядом с милязимом и вздохнул.
— Беда, эфенди.
— А что такое?—спросил турок.
— Жить стало плохо.
— Отчего?
— Да вот люди занимаются такими ремеслами, за которые их в тюрьмы сажают, и вешают, и головы от рубают.
— Да, занимаются.
— Прежде этого не бывало.
— Не бывало.
— В тюрьмы сажали и вешали только разбойников.
— Это верно.
— Так, может быть, комита и разбойник — это одно и то же?
— Тс-с...— возразил милязим,— нет, не одно.
— А если не одно, так за что же их вешают, головы отрубают и в тюрьмы сажают?
— Так, джанэм, велит наш падишах. А как он прикажет, так и должно делать. Вот что.
— Разумеется,— согласился механджи.
— Если бы мне приказали отрубить тебе голову, джанэм, я взял бы топор и отрубил, вот что!
— Гм... ну, да со мной этого не случится. Кому нужна моя голова?
— Не говори так, джанэм.
— Да ведь падишах ничего не знает,обо мне. — Как это не знает! — запротестовал милязим.
— Да откуда же ему знать?
— Послушай, вот я тебе объясню. Заптия знает тебя?
— Знает,— согласился Пето.
— Ну так вот. Заптия сказал про тебя аге, ага — мудиру мудир — каймакану, каймакан — паше, паша — великому визирю, а великий визирь — падишаху. Так падишах и узнаёт про все и про всех. А если бы он захотел отрубить тебе голову, то стоит ему только сказать великому визирю: «Голову механджи из Криве-ны»,— и голова твоя тотчас же поедет в мешке до самого Стамбула. Понимаешь?
— Понимаю,— ответил Пето и сделал такое движение, как будто хотел встать.
— Постой-ка,— остановил его милязим,— ступай в деревню к чорбаджии и скажи ему, что пришел миля-зим с шестью низамами. и что Кривена должна их кормить, ибо не для того мы служим падишаху, чтобы умирать с голоду.
— Хорошо,— ответил механджи.
Во времена турецкого владычества существовало правило, согласно которому всякий приезжий, предъявив старосте «тэскеру» (паспорт), имел право жить на счет общины в течение трех дней. Община обязана была обеспечить его пищей и квартирой. Этим правом всегда пользовались как штатские, так и военные. Разница заключалась только в том, что военные получали продовольствие в казармах, а штатские кормились за счет
деревни, где среди жителей устанавливалась очередь. Таким образом, милязим, посылая Пето к старосте, давал ему понять, что и он, как житель Кривены, обязан кормить гостей и, больше того, как хозяин дома, в котором гости остановились, обязан открыть эту очередь. Механджи понял намек. Он пошел не к старосте, а в сени и предупредил жену, что надо приготовить солдатам еду. Жена вместе с дочерью тотчас же занялась стряпней.
Обстановка той половины дома, где жила семья механджи, несколько отличалась от обстановки кофейни. В этой большой комнате не было ни скамеек, ни каких-либо других приспособлений для сиденья, не было даже софы — обычной мебели в домах зажиточных людей. Здесь стоял только очень низенький круглый столик, прислоненный к стене, да полки с кухонной и столовой посудой. Пол был покрыт стертыми рогожками, а у стены лежала груда продолговатых подушек, набитых соломой и шерстью и обтянутых с одной стороны узорчатым фиолетовым ситцем сомнительной свежести. Эти подушки служили и для сиденья и для спанья. У одной стены над широкой каменной плитой возвышался очаг, снабженный внутри перекладинами, к которым на цепях привешивались медные котлы. Возле порога на толстом деревянном гвозде висел котелок с водой и жестяной ковш. Так выглядела эта комната, которая служила в одно и то же время кухней, спальней, столовой и гостиной.
Три женщины, находившиеся здесь, олицетворяли собой три возраста: старческий, зрелый и юный. Первый был представлен старухой, которая сидела на полу и пряла шерсть. Достойной представительницей молодости была девятнадцатилетняя или двадцатилетняя красавица, наделенная силой и здоровьем. Она сидела рядом со старухой и вышивала красным гарусом по шерстяной ткани. Женщина в зрелом возрасте суетилась по комнате, поглощенная хозяйством.
До прихода солдат дверь в комнату была открыта. Но, завидев их, женщина немедленно заперла ее.
— Зачем?—спросила старуха.
— Солдаты,— последовал ответ.
Старуха с беспокойством взглянула на молодую девушку.
Все три женщины напрягли слух и тревожно поглядывали на потайную дверь в задней стене. Но когда шаги в сенях стихли, они успокоились.
— Должно быть, из Систова в Рущук идут или же из Рущука в Систово,— заметила хозяйка.— Напьются кофе и уйдут.
— Дай-то господи! — ответила старушка.— Но...
— Что такое, бабушка?—спросила девушка, заметив, что старуха не договаривает.
— Солдаты — к несчастью...— ответила та.
— Несчастье, когда они приходят и грабят...
— Солдаты — к несчастью,— повторила старуха.
— Ведь они уйдут.
— Уйдут!.. может, и уйдут... дай бог!.. Не к добру они, все равно что покойник.
— Что ты, бабушка! — воскликнула с тревогой девушка.
— И почему им не сидится в Систове или Рущуке, раз им там хорошо! — снова запричитала старуха.
— Ведь дорога из Систова в Рущук проходит мимо нас,— заметила хозяйка, которая, предвидя, что надо будет готовить угощение для низамов, суетилась возле очага.
— Солдаты — всегда к несчастью,— заключила старуха и замолчала. Она даже ничего не ответила хозяйке, когда та, услыхав в сенях шаги, выглянула в окно и сообщила, что перед механой стоит часовой. Старуха только вздохнула.
Пето, войдя в сени, сказал жене:
— Еды на семь солдат. А Марийка вечером пусть собирается в Драганицу.
У хозяйки все, кроме лепешек, было уже готово. Ну да за лепешками, дело не станет. Пока готовились на огне кушанья, девушка замесила тесто, сделала большую лепешку и положила на доску. Хозяйка потыкала ее ручкой деревянной ложки, очистила на очаге круг, положила туда лепешку и, присыпав горячей золой, стала собирать на стол.
Накрыв столик скатертью, она поставила на него поднос одинаковой с ним величины, а на поднос деревянную солонку, перечницу, несколько небольших тарелок. На одной был жареный горох, на другой — маслины. Затем она разложила деревянные ложки, а посре-
дине поставила миску с пилавом. Когда все было готово, хозяйка обратилась к старухе:
— Майка!
Старуха не без труда встала, и, отложив в сторону пряжу, взяла из рук хозяйки столик с едой, и вышла с ним в сени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73