Светлото слънце нека бъде свидетел на моята смъртна клетва, а храбрите юнаци с острите си ножо-ве да бъдат мои казнители в моето престъпление».
«Праведный господь! Клянусь крестом и святым евангелием, что исполню все священные обязанности, возложенные на меня изустно и прочитанные в уставе. Ясное солнце да будет свидетелем моей клятвы, а храбрые воины да покарают меня острыми ножами за всякую измену».]
— Я тотчас стану присягать! — воскликнул Никола.
— Я тоже!.. И я! — повторяли остальные.
— Хорошо,— сказал Петр,— мы со Стояном уже присягали и можем привести вас к присяге. Нужны только крест и евангелие... Крест раздобыть легко, а евангелие достанет нам Станко... Мы отправимся на кладбище и там у могилы наших мучеников примем присягу... А пока нам надо потолковать об апостольстве.
— О чем тут толковать! — воскликнул Никола.— Я пойду.
— Я тоже пойду!.. и я пойду! — воскликнули как один все молодые люди.
— Петру нельзя идти,— заметил Стоян,— за ним следят.
— Конечно, конечно,— согласились все.
— А кроме того,— заметил Никола,— нельзя же всем уходить из Рущука. И здесь работы немало.
Он имел в виду галерею, о существовании которой никто, кроме него и Петра, не знал.
— Пусть будет по-вашему,— начал Петр,— позвольте только задать вам один вопрос. Все вы собираетесь в апостолы, но справитесь ли вы с этим делом?
— Конечно, справимся,— возразил один,— что же тут мудреного?
— Ты где родился?— спросил Петр.
— Здесь... в Рущуке...
— Стало быть, в городе... А вырос где? — Тоже здесь...
— Значит, ты не сумеешь ни сговориться, ни поладить с крестьянами... А ты?-— обратился он к другому.
Оказалось, что все выросли в городе. Наконец очередь дошла до Николы.
— Я родился в городе,— сказал он,— но с малолетства пас овец и постоянно жил среди крестьян.
— А ты, Стоян?
— Я родился в деревне, жил в механе и если переоденусь крестьянином, то никто не догадается, что я учился в Бухаресте.
— Значит, только вы двое можете идти в апостолы. К тому же покамест речь идет о попытке... а от этой попытки будет зависеть многое... Если все пойдет благополучно, будем действовать смелее. Помните устав?
— Помним, помним!
— Завтра на заре приходите на кладбище, а пока, с богом, по домам.
Заговорщики разошлись. Никола до того был увлечен, что забыл даже об Иленке. Он сбежал вниз по лестнице и помчался домой. Лишь пройдя несколько сот шагов, он вспомнил о девушке и о той странной поспешности, с которой она ушла. Николе не давала покоя эта загадка, но вскоре ее оттеснили другие мысли, и он отложил выяснение тайны до более благоприятного времени. В воображении Николы рисовались восставшие по всей Болгарии четы. Они волною разливаются по всей родной земле, как овцы по лугам. Во главе каждой четы стоит воевода, а за ним байрактар. Ветер развевает знамена... Душа юноши переполнилась чарующими мечтами. Для полного счастья ему необходимо было излиться перед кем-нибудь. Но перед кем?
Поговорить бы с Петром, но тот вел себя чрезвычайно странно. Вернувшись от Стояна, он сел за бухгалтерские книги и принялся считать, словно ничего не произошло. Сидит себе, считает, записывает, и как ни в чем не бывало говорит:
— Никола!
— Что такое?
— Свесь-ка все сало, что в лавке, У меня счета не сходятся.
И опять принялся писать. А Никола никак не мог справиться с этим делом. Пока он взвешивал и перевешивал, в лавку явился покупатель и попросил перца. Никола отпустил ему сахару. Покупатель ушел, а Никола опять стал возиться с весами. Наконец/ насилу
взвесил сало. Петр тем временем продолжал спокойно заниматься своим делом.
Помешал Петру Аристархи-бей — чиновник из ко-нака, один из тех, которые служат глазами и ушами властей. Занятие это не слишком почетное, однако крайне необходимое правительствам, подобным турецкому. Увидев его, Никола стиснул зубы, а Петр приветливо улыбнулся чиновнику,; посадил его возле себя, предложил кофе и трубку и завел разговор — о чем бы вы думали?— о революционном комитете!
— Ты знаком с членами комитета?— спросил Аристархи-бей.
— Немного. Я познакомился с ними в Бухаресте,,— отвечал Петр так небрежно, словно комитет нисколько его не интересовал.
— Они, конечно, предлагали тебе вступить в члены?
— Разумеется. При той репутации, которую братья сделали нашей семье, это естественно. Но я выкупился от них раз и навсегда.
— А много ли с тебя взяли?
— Пять дукатов.
— Гм... Немного. С меня они больше взяли. Я им долго платил дань, и они ни о чем не догадывались, как вдруг — бац! Однажды им в руки попало мое письмо. Тут нашей дружбе пришел конец. Если б не эта глупая случайность, я непременно попал бы в члены комитета.
— Да ну? — небрежно заметил Петр.
— Однако в Константинополе на это дело смотрят очень серьезно...
— Быть может, им следует так поступать...
— Конечно,— отозвался грек,— политика, дипломатия... Из мухи делают слона... Ты читал последний номер их газеты?
— Откуда мне его взять? — возразил Петр, пожимая плечами.
— Вот я тебе покажу.— С этими словами Аристархи-бей вынул из бокового кармана экземпляр газеты. Петр взял ее, посмотрел... Это была та самая газета, которая недавно прошла через его руки, но он даже глазом не моргнул,
— Хочешь прочесть? — спросил грек.
— С удовольствием.— Петр просмотрел газету и, возвращая ее Аристархи-бею, заметил:
— И как им не надоест писать все одно и то же! Могли бы что-нибудь новое придумать. Вечно пережевывают то, что пишут французские и немецкие газеты. Им кажется, что они пишут, а они просто переписывают. Это вам в конак присылают?—спросил Петр.
Грек несколько смутился.
— В конак-то присылают,— сказал он,— но эта газета попала ко мне другим путем.
— Сам получаешь?
— Нет, а хотелось бы...
— Обратись в редакцию.
— Нет, я хочу обойтись без них.
Петр и Никола поняли, к чему клонит Аристархи-бей. Он надеялся получить от Петра какие-нибудь сведения. Но доктор философии держал ухо востро и, продолжая быть весьма любезным, не сделал ни малейшего промаха. Он намекнул вскользь, что приводит в порядок запущенные дела. Никола любовался хладнокровием своего хозяина и постепенно сам успокоился и перестал продавать перец тем, кто просил сахар и наоборот. Мысли его пришли в равновесие. Вечером Петр ушел из лавки, а когда солнце закатилось, Никола закрыл ставни, запер двери, забрал деньги и отправился домой ужинать. Ужинал он вместе с Мокрой, Анкой, Петром и оста'льными домочадцами. После ужина по турецкому обычаю принято отдыхать. Предаваясь вечернему отдыху—««рагату» — мужчины, покуривая трубки и попивая ракию, сидят, поджав по-турецки ноги, и дремлют, а женщины в это время беседуют. Петр и Никола вместо трубок курили папиросы, а ракии не пили вовсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
«Праведный господь! Клянусь крестом и святым евангелием, что исполню все священные обязанности, возложенные на меня изустно и прочитанные в уставе. Ясное солнце да будет свидетелем моей клятвы, а храбрые воины да покарают меня острыми ножами за всякую измену».]
— Я тотчас стану присягать! — воскликнул Никола.
— Я тоже!.. И я! — повторяли остальные.
— Хорошо,— сказал Петр,— мы со Стояном уже присягали и можем привести вас к присяге. Нужны только крест и евангелие... Крест раздобыть легко, а евангелие достанет нам Станко... Мы отправимся на кладбище и там у могилы наших мучеников примем присягу... А пока нам надо потолковать об апостольстве.
— О чем тут толковать! — воскликнул Никола.— Я пойду.
— Я тоже пойду!.. и я пойду! — воскликнули как один все молодые люди.
— Петру нельзя идти,— заметил Стоян,— за ним следят.
— Конечно, конечно,— согласились все.
— А кроме того,— заметил Никола,— нельзя же всем уходить из Рущука. И здесь работы немало.
Он имел в виду галерею, о существовании которой никто, кроме него и Петра, не знал.
— Пусть будет по-вашему,— начал Петр,— позвольте только задать вам один вопрос. Все вы собираетесь в апостолы, но справитесь ли вы с этим делом?
— Конечно, справимся,— возразил один,— что же тут мудреного?
— Ты где родился?— спросил Петр.
— Здесь... в Рущуке...
— Стало быть, в городе... А вырос где? — Тоже здесь...
— Значит, ты не сумеешь ни сговориться, ни поладить с крестьянами... А ты?-— обратился он к другому.
Оказалось, что все выросли в городе. Наконец очередь дошла до Николы.
— Я родился в городе,— сказал он,— но с малолетства пас овец и постоянно жил среди крестьян.
— А ты, Стоян?
— Я родился в деревне, жил в механе и если переоденусь крестьянином, то никто не догадается, что я учился в Бухаресте.
— Значит, только вы двое можете идти в апостолы. К тому же покамест речь идет о попытке... а от этой попытки будет зависеть многое... Если все пойдет благополучно, будем действовать смелее. Помните устав?
— Помним, помним!
— Завтра на заре приходите на кладбище, а пока, с богом, по домам.
Заговорщики разошлись. Никола до того был увлечен, что забыл даже об Иленке. Он сбежал вниз по лестнице и помчался домой. Лишь пройдя несколько сот шагов, он вспомнил о девушке и о той странной поспешности, с которой она ушла. Николе не давала покоя эта загадка, но вскоре ее оттеснили другие мысли, и он отложил выяснение тайны до более благоприятного времени. В воображении Николы рисовались восставшие по всей Болгарии четы. Они волною разливаются по всей родной земле, как овцы по лугам. Во главе каждой четы стоит воевода, а за ним байрактар. Ветер развевает знамена... Душа юноши переполнилась чарующими мечтами. Для полного счастья ему необходимо было излиться перед кем-нибудь. Но перед кем?
Поговорить бы с Петром, но тот вел себя чрезвычайно странно. Вернувшись от Стояна, он сел за бухгалтерские книги и принялся считать, словно ничего не произошло. Сидит себе, считает, записывает, и как ни в чем не бывало говорит:
— Никола!
— Что такое?
— Свесь-ка все сало, что в лавке, У меня счета не сходятся.
И опять принялся писать. А Никола никак не мог справиться с этим делом. Пока он взвешивал и перевешивал, в лавку явился покупатель и попросил перца. Никола отпустил ему сахару. Покупатель ушел, а Никола опять стал возиться с весами. Наконец/ насилу
взвесил сало. Петр тем временем продолжал спокойно заниматься своим делом.
Помешал Петру Аристархи-бей — чиновник из ко-нака, один из тех, которые служат глазами и ушами властей. Занятие это не слишком почетное, однако крайне необходимое правительствам, подобным турецкому. Увидев его, Никола стиснул зубы, а Петр приветливо улыбнулся чиновнику,; посадил его возле себя, предложил кофе и трубку и завел разговор — о чем бы вы думали?— о революционном комитете!
— Ты знаком с членами комитета?— спросил Аристархи-бей.
— Немного. Я познакомился с ними в Бухаресте,,— отвечал Петр так небрежно, словно комитет нисколько его не интересовал.
— Они, конечно, предлагали тебе вступить в члены?
— Разумеется. При той репутации, которую братья сделали нашей семье, это естественно. Но я выкупился от них раз и навсегда.
— А много ли с тебя взяли?
— Пять дукатов.
— Гм... Немного. С меня они больше взяли. Я им долго платил дань, и они ни о чем не догадывались, как вдруг — бац! Однажды им в руки попало мое письмо. Тут нашей дружбе пришел конец. Если б не эта глупая случайность, я непременно попал бы в члены комитета.
— Да ну? — небрежно заметил Петр.
— Однако в Константинополе на это дело смотрят очень серьезно...
— Быть может, им следует так поступать...
— Конечно,— отозвался грек,— политика, дипломатия... Из мухи делают слона... Ты читал последний номер их газеты?
— Откуда мне его взять? — возразил Петр, пожимая плечами.
— Вот я тебе покажу.— С этими словами Аристархи-бей вынул из бокового кармана экземпляр газеты. Петр взял ее, посмотрел... Это была та самая газета, которая недавно прошла через его руки, но он даже глазом не моргнул,
— Хочешь прочесть? — спросил грек.
— С удовольствием.— Петр просмотрел газету и, возвращая ее Аристархи-бею, заметил:
— И как им не надоест писать все одно и то же! Могли бы что-нибудь новое придумать. Вечно пережевывают то, что пишут французские и немецкие газеты. Им кажется, что они пишут, а они просто переписывают. Это вам в конак присылают?—спросил Петр.
Грек несколько смутился.
— В конак-то присылают,— сказал он,— но эта газета попала ко мне другим путем.
— Сам получаешь?
— Нет, а хотелось бы...
— Обратись в редакцию.
— Нет, я хочу обойтись без них.
Петр и Никола поняли, к чему клонит Аристархи-бей. Он надеялся получить от Петра какие-нибудь сведения. Но доктор философии держал ухо востро и, продолжая быть весьма любезным, не сделал ни малейшего промаха. Он намекнул вскользь, что приводит в порядок запущенные дела. Никола любовался хладнокровием своего хозяина и постепенно сам успокоился и перестал продавать перец тем, кто просил сахар и наоборот. Мысли его пришли в равновесие. Вечером Петр ушел из лавки, а когда солнце закатилось, Никола закрыл ставни, запер двери, забрал деньги и отправился домой ужинать. Ужинал он вместе с Мокрой, Анкой, Петром и оста'льными домочадцами. После ужина по турецкому обычаю принято отдыхать. Предаваясь вечернему отдыху—««рагату» — мужчины, покуривая трубки и попивая ракию, сидят, поджав по-турецки ноги, и дремлют, а женщины в это время беседуют. Петр и Никола вместо трубок курили папиросы, а ракии не пили вовсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73