Станко улыбнулся, и это была его последняя улыбка.
«Правосудие» свершилось. На трех виселицах повисли три тела. Некоторое время они раскачивались, но вскоре и качаться перестали.
Турки не закрывают лицо и тело повешенного. Они хотят, чтобы все видели его предсмертные судороги, а после казни оставляют тела висеть для всеобщего устрашения, прикрепляя на грудь казненного смертный приговор.
Тела Думитрия, Грождана и Станко оставались на виселице в течение трех дней, и на груди каждого красовался смертный приговор. В первом значилось, что Думитрий был явным бунтовщиком, что его взяли с ножом в руке, когда он ехал верхом, выкрикивая преступные слова. Во втором —что Грождан участвовал вместе с комитаджи в убийстве офицера во время исполнения служебных обязанностей. Третий гласил, что Станко был
членом комитета, который находится в сношениях с врагами Турции, посягает на ее целостность и стремится, отнять у падишаха вверенные ему самим аллахом провинции. Приговоры были написаны с одной стороны по-болгарски, с другой — по-турецки. Турки подходили, читали приговоры и целый день толпились в кофейне, расположенной против места казни. Болгары тоже подходили, но приговоров не читали. Они обнажали голоды и молились за невинно казненных. По мнению турок, это были преступники, по мнению болгар — жертвы.
Преступники и жертвы. Не завидны были, значит, в то время дела Турции, если жители страны так резко расходились в оценке фактов. То, что одни считали добродетелью, другие называли преступлением. Это свидетельствует о том,, как неустойчиво было основание, на котором зиждились политические доктрины. Это вместе с тем свидетельствует и о неустойчивости того государства, где имеют место подобные противоречия.
Экзекуция, произведенная в Рущуке «для устрашения», вызвала, однако, не страх, а негодование и возмущение, усилив раздор между одной группой населения и другой... Турки были возмущены христианами, христиане — турками. Власти могли бы избежать этого,— стоило только освободить Станко и разрешить ему продолжать свою работу в школе. Но туркам надо было «устрашать». Это было логическим следствием всей турецкой системы управления. Изменить ее турки были не в состоянии.
Устрашать!.. Устрашать!..
— Посмотрите только, как райя присмирела,— говорили турки, поздравляя Друг друга.
Действительно, все стихло, но это была тишина, наступающая после тяжелого удара, который оглушает, но не убивает. Устрашены были главным образом те, кому был выгоден существующий порядок вещей. К этому разряду принадлежал и хаджи Христо. Совесть несколько упрекала его за гибель Станко, но он убеждал себя, что в смерти учителя виноват не он, а то движение умов, которое возникло и развивалось на его глазах. Станко пал жертвой этого движения. Хаджи Христо считал себя вполне ком-
петентным, чтобы разрешить этот вопрос. Ведь он сам сидел в тюрьме, ведь он сам был закован в кандалы. И разве ему не пришлось отдать четыреста меджидие?
Приближалось время заседания меджлиса, в котором он должен был принять участие. В совете заседали выборные представители от мусульман, христиан и евреев. Кроме того, в члены меджлиса входили высшие сановники церковной иерархии: турецкий муфтий, владыка и викарий от христиан, раввин от евреев. Они не выбирали. Согласно букве закона, на основании которого действовали эти местные самоуправления, все члены совета пользовались одинаковыми правами, но фактически дело обстояло совершенно иначе. Христиане и евреи во всем подчинялись туркам хотя бы потому, что в руках последних находилась власть. Турки были хозяевами края. Христиане и евреи, хотя и были многочисленнее, всегда уступали им, то есть молча соглашались с предложениями и решениями, исходили ли .они от отдельных турок или от представителей власти. Председателем на собраниях всегда был мусульманин. Таким образом, фактически все дела решались представителями господствующего народа, остальным же было предоставлено право воображать, что они тоже решают.
К такому именно заседанию готовился хаджи Христо. Заседание должно было состояться в среду. В воскресенье, когда народ выходил из церкви, хаджи Христо остановился у дверей и, увидев Мокру с Анкой, подошел к ним. Они поздоровались.
— Я бы зашел к тебе, Мокра, если б был уверен, что ты меня хорошо примешь,— сказал хаджи Христо.
— Разве ты когда слыхал, чтобы я кого-либо дурно приняла?— ответила Мокра.— Милости просим... заходи.
— А Петра я застану?
— Кажется, он дома.
Они пошли вместе. Мокра провела гостя в мусафир-лык, пригласила сесть, а сама ушла. Через несколько минут появился Петр. Он, как хозяин дома, должен был занимать гостя. Анка принесла угощение: варенье и воду, потом кофе. Затем последовали трубки. Когда синеватый дым поднялся над головами сидящих — степенного болгарина в потурях, куртке, фесе, подпоясанного широким поясом, и молодого человека в европейской одежде,— хаджи Христо заговорил:
— Я пришел просить тебя написать кое-что...
— А именно?
— Да нечто такое, что, пожалуй, будет и против тебя. Впрочем, хоть ты и учился за границей, все же ты почтенный и спокойный человек... Все видят это и ценят тебя по достоинству. Ты извлек урок из судьбы своих братьев и не заразился болезнью, которая напала на всю нашу молодежь.
— Гм...— пробормотал Петр.— К чему это ты клонишь, хаджи Христо?
— А к тому, чтобы ты написал... Ты можешь написать лучше меня, лучше кого бы то ни было.
— Что же надо написать?
— А вот что... Собирается меджлис, и мне хочется сказать там кое-что об этом нашем несчастном образовании — чтоб ему пусто было! Пора уже покончить с ним, пора покончить с заразой, которая ведет к гибели нашу молодежь.
— Если ты намерен выступить, то при чем же здесь я?
— А вот при чем. Во-первых, нужно представить все это в виде жалобы, а во-вторых, необходимо под-нести нашу жалобу паше или даже самому султану как верноподданническое прошение. Конечно, лучше тебя никто не напишет... Пусть они раз навсегда освободят нас от этого проклятого просвещения... Пусть запретят посылать молодежь за границу... Пусть наведут порядок в школах и библиотеках...
— Позакрывают, наверно.
— Ну да... Не в них ли причина всех зол? В школах никто еще гроша ломаного не приобрел, а сколько человек из-за них пострадало! — Он глубоко вздохнул и продолжал:— Я едва не плакал над судьбой Станко... А Стоян, разве он мало причинил мне зла? Что погубило Станко? Школа. Что заставило Стояна бросить торговлю и заняться глупостями? Разумеется, школа. Из всех, кто учился в школах, один ты уцелел, вот и напиши прошение. А когда паша узнает, что это ты написал,— он тебя при случае не забудет.
Петр задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
«Правосудие» свершилось. На трех виселицах повисли три тела. Некоторое время они раскачивались, но вскоре и качаться перестали.
Турки не закрывают лицо и тело повешенного. Они хотят, чтобы все видели его предсмертные судороги, а после казни оставляют тела висеть для всеобщего устрашения, прикрепляя на грудь казненного смертный приговор.
Тела Думитрия, Грождана и Станко оставались на виселице в течение трех дней, и на груди каждого красовался смертный приговор. В первом значилось, что Думитрий был явным бунтовщиком, что его взяли с ножом в руке, когда он ехал верхом, выкрикивая преступные слова. Во втором —что Грождан участвовал вместе с комитаджи в убийстве офицера во время исполнения служебных обязанностей. Третий гласил, что Станко был
членом комитета, который находится в сношениях с врагами Турции, посягает на ее целостность и стремится, отнять у падишаха вверенные ему самим аллахом провинции. Приговоры были написаны с одной стороны по-болгарски, с другой — по-турецки. Турки подходили, читали приговоры и целый день толпились в кофейне, расположенной против места казни. Болгары тоже подходили, но приговоров не читали. Они обнажали голоды и молились за невинно казненных. По мнению турок, это были преступники, по мнению болгар — жертвы.
Преступники и жертвы. Не завидны были, значит, в то время дела Турции, если жители страны так резко расходились в оценке фактов. То, что одни считали добродетелью, другие называли преступлением. Это свидетельствует о том,, как неустойчиво было основание, на котором зиждились политические доктрины. Это вместе с тем свидетельствует и о неустойчивости того государства, где имеют место подобные противоречия.
Экзекуция, произведенная в Рущуке «для устрашения», вызвала, однако, не страх, а негодование и возмущение, усилив раздор между одной группой населения и другой... Турки были возмущены христианами, христиане — турками. Власти могли бы избежать этого,— стоило только освободить Станко и разрешить ему продолжать свою работу в школе. Но туркам надо было «устрашать». Это было логическим следствием всей турецкой системы управления. Изменить ее турки были не в состоянии.
Устрашать!.. Устрашать!..
— Посмотрите только, как райя присмирела,— говорили турки, поздравляя Друг друга.
Действительно, все стихло, но это была тишина, наступающая после тяжелого удара, который оглушает, но не убивает. Устрашены были главным образом те, кому был выгоден существующий порядок вещей. К этому разряду принадлежал и хаджи Христо. Совесть несколько упрекала его за гибель Станко, но он убеждал себя, что в смерти учителя виноват не он, а то движение умов, которое возникло и развивалось на его глазах. Станко пал жертвой этого движения. Хаджи Христо считал себя вполне ком-
петентным, чтобы разрешить этот вопрос. Ведь он сам сидел в тюрьме, ведь он сам был закован в кандалы. И разве ему не пришлось отдать четыреста меджидие?
Приближалось время заседания меджлиса, в котором он должен был принять участие. В совете заседали выборные представители от мусульман, христиан и евреев. Кроме того, в члены меджлиса входили высшие сановники церковной иерархии: турецкий муфтий, владыка и викарий от христиан, раввин от евреев. Они не выбирали. Согласно букве закона, на основании которого действовали эти местные самоуправления, все члены совета пользовались одинаковыми правами, но фактически дело обстояло совершенно иначе. Христиане и евреи во всем подчинялись туркам хотя бы потому, что в руках последних находилась власть. Турки были хозяевами края. Христиане и евреи, хотя и были многочисленнее, всегда уступали им, то есть молча соглашались с предложениями и решениями, исходили ли .они от отдельных турок или от представителей власти. Председателем на собраниях всегда был мусульманин. Таким образом, фактически все дела решались представителями господствующего народа, остальным же было предоставлено право воображать, что они тоже решают.
К такому именно заседанию готовился хаджи Христо. Заседание должно было состояться в среду. В воскресенье, когда народ выходил из церкви, хаджи Христо остановился у дверей и, увидев Мокру с Анкой, подошел к ним. Они поздоровались.
— Я бы зашел к тебе, Мокра, если б был уверен, что ты меня хорошо примешь,— сказал хаджи Христо.
— Разве ты когда слыхал, чтобы я кого-либо дурно приняла?— ответила Мокра.— Милости просим... заходи.
— А Петра я застану?
— Кажется, он дома.
Они пошли вместе. Мокра провела гостя в мусафир-лык, пригласила сесть, а сама ушла. Через несколько минут появился Петр. Он, как хозяин дома, должен был занимать гостя. Анка принесла угощение: варенье и воду, потом кофе. Затем последовали трубки. Когда синеватый дым поднялся над головами сидящих — степенного болгарина в потурях, куртке, фесе, подпоясанного широким поясом, и молодого человека в европейской одежде,— хаджи Христо заговорил:
— Я пришел просить тебя написать кое-что...
— А именно?
— Да нечто такое, что, пожалуй, будет и против тебя. Впрочем, хоть ты и учился за границей, все же ты почтенный и спокойный человек... Все видят это и ценят тебя по достоинству. Ты извлек урок из судьбы своих братьев и не заразился болезнью, которая напала на всю нашу молодежь.
— Гм...— пробормотал Петр.— К чему это ты клонишь, хаджи Христо?
— А к тому, чтобы ты написал... Ты можешь написать лучше меня, лучше кого бы то ни было.
— Что же надо написать?
— А вот что... Собирается меджлис, и мне хочется сказать там кое-что об этом нашем несчастном образовании — чтоб ему пусто было! Пора уже покончить с ним, пора покончить с заразой, которая ведет к гибели нашу молодежь.
— Если ты намерен выступить, то при чем же здесь я?
— А вот при чем. Во-первых, нужно представить все это в виде жалобы, а во-вторых, необходимо под-нести нашу жалобу паше или даже самому султану как верноподданническое прошение. Конечно, лучше тебя никто не напишет... Пусть они раз навсегда освободят нас от этого проклятого просвещения... Пусть запретят посылать молодежь за границу... Пусть наведут порядок в школах и библиотеках...
— Позакрывают, наверно.
— Ну да... Не в них ли причина всех зол? В школах никто еще гроша ломаного не приобрел, а сколько человек из-за них пострадало! — Он глубоко вздохнул и продолжал:— Я едва не плакал над судьбой Станко... А Стоян, разве он мало причинил мне зла? Что погубило Станко? Школа. Что заставило Стояна бросить торговлю и заняться глупостями? Разумеется, школа. Из всех, кто учился в школах, один ты уцелел, вот и напиши прошение. А когда паша узнает, что это ты написал,— он тебя при случае не забудет.
Петр задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73