Кляня себя за инертность, как, трезво размышляя, именовал Алоизас свое нынешнее состояние, он все больше терял чувство собственного достоинства. Чуть не бросился вслед, чтобы схватить в объятия и разбить скорлупу лжи, под которой должно трепетать доброе, нежное, любящее сердце. От непоправимого шага удержало не сомнение в этом сердце и не боязнь быть отвергнутым или высмеянным, а ужас перед возможной капитуляцией. Неужели он падет так низко, что, не преодолев и половину пути к цели, бросит все из-за трех слов, произнесенных по-английски? Не написав задуманной книги, взвалит на себя незаконченную диссертацию Р., ее научные и женские амбиции? Тем более что время еще есть, защита отложена на год, и развязку предложит не кто иной, как сама жизнь. Проводив Р., Алоизас погружался в пустоту, мысль оживала с трудом, и он, пользуясь любым поводом или без него, спешил в Москву, чтобы вернуться оттуда несолоно хлебавши. Помогал Р. деньгами, правил ее диссертацию, изредка выпадал случай забраться к ней в постель, хотя близость уже не была такой, как в первый раз. Ни радости обновления, ни удивления перед силой чувства, которое было чище, чем они оба, и почти не связано с обладанием — только дрожь в горле и досада, что все былое где-то недалеко, но отшвырнуто и растоптано ими же самими.
— Чего тебе еще? Мы слишком привыкли друг к другу.— Он молчал, оправдывалась она.— Мы почти супруги. Не будешь меня любить, когда я стану твоей женой?
Пока трезвый голос не возрождал горечи, слышались нотки, которые убеждали больше, на какое-то время снимая с груди мешающий дышать камень.
— Я в долгу перед тобой. Всячески в долгу.
Сразу же после защиты поженимся. Отпразднуем и диссертацию, и свадьбу. Сэкономим не одну сотню.
-— Ты же знаешь — живу в общежитии.—Алоизасу хотелось выяснить все как можно подробнее, но в такие минуты ему чудилось, словно Гертруда нашептывает ему на ухо, и он ненавидел себя.
— Ты — мужчина! — возражала Р. не как будущий кандидат социологии — как слабая женщина, не способная мыслить шире.— Кров, пространство для будущего ЬаЬу твоя забота, не моя.
Пусть даже пришлось бы ему сразиться с целым институтом — он отвоюет кров для их счастья. О ЬаЬу она сболтнула, не подумав. Ни она, ни он детей не жаждали. Счастье? Бывает ли счастье, не связанное с призванием, питаемое лишь пьянящим шепотом в темноте, когда ты заранее знаешь, что коса утра скосит выросшие за ночь цветы?
Р. не отпраздновала защиты диссертации и свадьбы. Не окончив аспирантуры, выскочила замуж за аспиранта-поляка и уехала во Вроцлав. Трудно сказать, фиктивным или нет был ее брак, но через полтора года она улетела с пожилым американцем — владельцем большого ранчо — в штат Канзас.
Много позже, когда боль от удара уже прошла, только саднило еще, Алоизас столкнулся в Ленинграде лицом к лицу с бывшей соседкой Р., буряткой. Защитив кандидатскую, та собирала материал для докторской диссертации о прошлом народностей Севера.
— Не судите сурово бедняжку Р.— В узких щелках поблескивали глаза, улыбка приоткрывала жемчужные зубки.— Ее безумно мучила щербатинка. Вам, мужчинам, не понять, как она страдала. Поверьте, готова была всем пожертвовать, чтобы вставить себе фарфоровые и улыбнуться сверкающим ртом. Стоматология там делает чудеса.
— Вы издеваетесь надо мной? — Алоизас побледнел. Бурятка вытащила трубочку, закурила. Она была уже не аспиранткой и могла вести себя, как ей заблагорассудится.
— Прислала свою фотографию. Зубы как жемчужное ожерелье. Но если честно, щербинка ей была к лицу.
Хочет меня утешить, думал Алоизас, уверить, что я любил другую Р., лучшую. Это ложь, но мне уже не так больно. Изредка, если коснется кто-то посторонний,— обжигает.
Не курите? — удивилась бурятка, прощаясь.— К вашему правильному нордическому лицу очень пошла бы трубка.
Гам же, в Ленинграде, Алоизас приобрел трубку, взглянул на себя в зеркало в холле гостиницы — будто всю жизнь не вынимает изо рта! Загадочный, важный и гордый, нисколько не похожий на того, кто мог бы рисковать своим будущим из-за девушки с жемчужными зубками.
Ооой Ьуе, восхитительная Р.! Ничто так не закалило Алоизаса Губертавичюса, как ваш скачок через Атлантику. Невидимый палач содрал с него всю кожу — от лба до пяток — и натянул другую, ороговевшую, негибкую. Наконец-то он стал мужчиной и, когда пробил час, сумел сразиться с высокими горами. Да, он сражался из последних сил и победил, хотя нередко победа, как известно, бывает подобна поражению. Но это уже не ваша вина, восхитительная Р., на веки вечные!
Валик летает вперед-назад, на белый лист, стуча, сыплются буквы.
Робот Лионгины прилежно трудится. Вдруг словно захлебнулся. Все? Не все, робот скалит свою железную пасть. Объявление. То самое, когда-то давно начатое и незаконченное. Лионгина тянет лист из стопки, приготовленной для воспоминаний начальника. Гладкая, мелованная бумага. Верже. Сдается комната, отбивает она средним пальцем, как негнущейся палочкой. Кому сдается, не помнишь? Девушке без детей и морских свинок, подсказывает робот. Уймись, одергивает его Лионгина. Желательна медсестра, но они от таких предложений заведомо отмахиваются, напоминает робот. Кто же остается? Девушка между шестнад-датью и сорока шестью,— память робота исчерпана. Он торчит безмолвный, печально сутулится и Лионгина. Разминает руки, похрустывает суставами пальцев. Девушка, работающая в ночную смену. Хитро придумано, а? Ночью будет работать, днем сможет ухаживать. Да и какой уж там особый уход? Живой голос, движение. Что-то принести, что-то подать. Ведь в комнате лишь парализованная, ходящая под себя старуха. Не старуха. Моя мать, мать, мать.
Робот оживает. Выпаливает несколько серий. Еще и еще. Волна стрекота хлещет до тех пор, пока от объявления не останется ни буковки. Смятый лист верже летит в корзину. Когда берет свежий, еще не тронутый коготками букв, сквозь блестящую поверхность, словно водяной знак, проступает девушка. Среднего роста, коренастая, костлявое лицо обтянуто нечистой кожей. Небольшие глаза, утонувшие в слое краски, ничему на свете не удивляются, тем более — объявлению. Имя девушки Зита. Оно тоже отпечатано на бумаге, которую еще не запятнали строчки робота. Скоро Зита купит вечернюю газету, чтобы узнать, в каком кинотеатре идет фильм «Вечная любовь», и, зевая, обнаружит объявление заспанными, но хваткими глазками. Нет, никогда. Включенный робот стучит, как гильотина, отсекающая головы. Лист испещрен иксами и игреками.
— Работаем, аж пар валит! Что в таком темпе гоните, если не секрет?
— Ничего.— Лионгина едва успевает выдернуть из машинки свое забитое иксами объявление. Мнет, не выпуская из вспотевшего кулака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Чего тебе еще? Мы слишком привыкли друг к другу.— Он молчал, оправдывалась она.— Мы почти супруги. Не будешь меня любить, когда я стану твоей женой?
Пока трезвый голос не возрождал горечи, слышались нотки, которые убеждали больше, на какое-то время снимая с груди мешающий дышать камень.
— Я в долгу перед тобой. Всячески в долгу.
Сразу же после защиты поженимся. Отпразднуем и диссертацию, и свадьбу. Сэкономим не одну сотню.
-— Ты же знаешь — живу в общежитии.—Алоизасу хотелось выяснить все как можно подробнее, но в такие минуты ему чудилось, словно Гертруда нашептывает ему на ухо, и он ненавидел себя.
— Ты — мужчина! — возражала Р. не как будущий кандидат социологии — как слабая женщина, не способная мыслить шире.— Кров, пространство для будущего ЬаЬу твоя забота, не моя.
Пусть даже пришлось бы ему сразиться с целым институтом — он отвоюет кров для их счастья. О ЬаЬу она сболтнула, не подумав. Ни она, ни он детей не жаждали. Счастье? Бывает ли счастье, не связанное с призванием, питаемое лишь пьянящим шепотом в темноте, когда ты заранее знаешь, что коса утра скосит выросшие за ночь цветы?
Р. не отпраздновала защиты диссертации и свадьбы. Не окончив аспирантуры, выскочила замуж за аспиранта-поляка и уехала во Вроцлав. Трудно сказать, фиктивным или нет был ее брак, но через полтора года она улетела с пожилым американцем — владельцем большого ранчо — в штат Канзас.
Много позже, когда боль от удара уже прошла, только саднило еще, Алоизас столкнулся в Ленинграде лицом к лицу с бывшей соседкой Р., буряткой. Защитив кандидатскую, та собирала материал для докторской диссертации о прошлом народностей Севера.
— Не судите сурово бедняжку Р.— В узких щелках поблескивали глаза, улыбка приоткрывала жемчужные зубки.— Ее безумно мучила щербатинка. Вам, мужчинам, не понять, как она страдала. Поверьте, готова была всем пожертвовать, чтобы вставить себе фарфоровые и улыбнуться сверкающим ртом. Стоматология там делает чудеса.
— Вы издеваетесь надо мной? — Алоизас побледнел. Бурятка вытащила трубочку, закурила. Она была уже не аспиранткой и могла вести себя, как ей заблагорассудится.
— Прислала свою фотографию. Зубы как жемчужное ожерелье. Но если честно, щербинка ей была к лицу.
Хочет меня утешить, думал Алоизас, уверить, что я любил другую Р., лучшую. Это ложь, но мне уже не так больно. Изредка, если коснется кто-то посторонний,— обжигает.
Не курите? — удивилась бурятка, прощаясь.— К вашему правильному нордическому лицу очень пошла бы трубка.
Гам же, в Ленинграде, Алоизас приобрел трубку, взглянул на себя в зеркало в холле гостиницы — будто всю жизнь не вынимает изо рта! Загадочный, важный и гордый, нисколько не похожий на того, кто мог бы рисковать своим будущим из-за девушки с жемчужными зубками.
Ооой Ьуе, восхитительная Р.! Ничто так не закалило Алоизаса Губертавичюса, как ваш скачок через Атлантику. Невидимый палач содрал с него всю кожу — от лба до пяток — и натянул другую, ороговевшую, негибкую. Наконец-то он стал мужчиной и, когда пробил час, сумел сразиться с высокими горами. Да, он сражался из последних сил и победил, хотя нередко победа, как известно, бывает подобна поражению. Но это уже не ваша вина, восхитительная Р., на веки вечные!
Валик летает вперед-назад, на белый лист, стуча, сыплются буквы.
Робот Лионгины прилежно трудится. Вдруг словно захлебнулся. Все? Не все, робот скалит свою железную пасть. Объявление. То самое, когда-то давно начатое и незаконченное. Лионгина тянет лист из стопки, приготовленной для воспоминаний начальника. Гладкая, мелованная бумага. Верже. Сдается комната, отбивает она средним пальцем, как негнущейся палочкой. Кому сдается, не помнишь? Девушке без детей и морских свинок, подсказывает робот. Уймись, одергивает его Лионгина. Желательна медсестра, но они от таких предложений заведомо отмахиваются, напоминает робот. Кто же остается? Девушка между шестнад-датью и сорока шестью,— память робота исчерпана. Он торчит безмолвный, печально сутулится и Лионгина. Разминает руки, похрустывает суставами пальцев. Девушка, работающая в ночную смену. Хитро придумано, а? Ночью будет работать, днем сможет ухаживать. Да и какой уж там особый уход? Живой голос, движение. Что-то принести, что-то подать. Ведь в комнате лишь парализованная, ходящая под себя старуха. Не старуха. Моя мать, мать, мать.
Робот оживает. Выпаливает несколько серий. Еще и еще. Волна стрекота хлещет до тех пор, пока от объявления не останется ни буковки. Смятый лист верже летит в корзину. Когда берет свежий, еще не тронутый коготками букв, сквозь блестящую поверхность, словно водяной знак, проступает девушка. Среднего роста, коренастая, костлявое лицо обтянуто нечистой кожей. Небольшие глаза, утонувшие в слое краски, ничему на свете не удивляются, тем более — объявлению. Имя девушки Зита. Оно тоже отпечатано на бумаге, которую еще не запятнали строчки робота. Скоро Зита купит вечернюю газету, чтобы узнать, в каком кинотеатре идет фильм «Вечная любовь», и, зевая, обнаружит объявление заспанными, но хваткими глазками. Нет, никогда. Включенный робот стучит, как гильотина, отсекающая головы. Лист испещрен иксами и игреками.
— Работаем, аж пар валит! Что в таком темпе гоните, если не секрет?
— Ничего.— Лионгина едва успевает выдернуть из машинки свое забитое иксами объявление. Мнет, не выпуская из вспотевшего кулака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174