Чуть длинноватые и сухие руки Ани. Слишком выбеленные волосы Лионгины — перестарались, стремясь угодить, в парикмахерской.
— Я ж говорила. Из Шяуляя. Слыхала о заводе телеузлов? Там работаю. Не на конвейере, разумеется. Главным экономистом.
— Ты, Аня, кончила институт? — неосторожно спросила Лионгина. Аницета сбежала, не кончив. Сверкнула и беззвучно нахлынула черная вода.
— Разве диплом — самое главное для женщины? — ловко ушла от вопроса Аня.
— Что же тогда самое главное, скажи!
— Могла бы ответить, как пишут в «Советской женщине». Любовь, семья, чуткость, нежность и так далее. Отвечаю коротко и ясно: удача!
— За твою удачу, Аня!
— За твою!
Чокаясь и выпивая — Аня отхлебывала больше,— смакуя сигарету, они так и ели друг друга глазами. Что изменилось за десять лет в Анином лице, Лионгина еще не поняла. Грим, да, грим, но ведь других женщин грим превращает в кукол, во фрагменты оштукатуренной стены. Анино лицо, даже с большим носом, отбрасывающим тень, когда она поворачивает голову, выглядывает словно из старинной рамы — с таким вкусом пострижены и уложены черные волосы. Вместе с тем чертики в глазах не перестают убеждать: длинный нос и маленькие глазки — не главные детали портрета. Тем более что разрез глаз с помощью косметики умело увеличен, а острый нос торчит загадочно, как у француженки или итальянки. За ними — за этими яркими чертами лица, могущими одних восхитить, а других оттолкнуть,— скрывается нечто непонятное, трудно объяснимое, и губы Ани, сложенные наподобие бутона, все время вздрагивают, чтобы не раскрыться широко и не выдать хозяйку. Поэтому создается впечатление, что она иронизирует над попытками сразу раскусить ее.
— Знаешь, что я заподозрила? — призналась Лионгина, когда коньяк ударил в голову.— Что ты надо мной смеешься.
— Многие так говорят. Но ты, Лина... Я просто обмерла, увидев тебя! И, еще не узнав, подумала: вот идеал женщины! Не осуждаешь меня? Все кажется — осуждаешь.
— Ты смеешься, не смеясь, я осуждаю, когда не думаю осуждать. Какие мы, Аня?
— Судя по стрелам бородачей, кое-чего стоим! — Аня игриво улыбнулась.
Было неспокойно и странно приятно ходить на цыпочках над пропастью откровенности.
— Где думаешь приткнуть свой чемоданчик?
— Есть общежитие.
— Будешь куковать в общежитии?
Могу легко устроить тебе гостиницу.
— Ого-го! Я не наследница сокровищ Онассиса.
— Слушай, может, поживешь у нас?
— А твой дворянин? Не встанет на дыбы?
— Правда, ты называла его дворянином. Как давно это было, Аня!
— Не помешаю твоему ученому? Хорошенько подумай.
— Ему никто не помешает.
— Недовольна им?
— Почему? Довольна. Мы прекрасно ладим, правда, Алоизас немножко... Как бы это сказать? Ну, раздражителен, что ли.
— Прости, ему уже стукнуло полсотни?
— Сорок восемь.
— Тогда ясно — нелегко, когда жена молодая и деятельная.
— Не думай обо мне так.— И Лионгина вздохнула, отбрасывая в сторону более тяжкие грехи.— Поехали к нам? Увидишь, как мы устроились. Сдается, не так уж плохо.
— К общежитиям мне не привыкать стать, а вам будет хлопотно. Смотри, чтобы потом не пожалела.
Из-под черной челки глянула совсем незнакомая Аня, непроницаемая ее жизнь. Уютно вздрогнул бутон губ, и чужую женщину вновь заслонила подруга юных дней, полная добрых воспоминаний.
По дороге домой Лионгина усомнилась в своем скоропалительном решении. Увидишь, как мы устроились. Сдается, не так уж плохо. Постаралась убедить себя, что ни к чему другому не стремится — покажет три просторные, оклеенные обоями комнаты, облицованную цветной плиткой ванную, финскую мебель в гостиной и чешскую люстру. Показать хотелось — разве мало усилий затрачено на ковры, дорогую посуду и прочее, без чего уважающий себя человек сегодня не уважаем другими? — однако настораживало ощущение, что все происходит не по ее, Лионгины, желанию, а подталкивается чьей-то безжалостной рукой. Кто-то — вероятно, своевольный баловень — время! — ткнулся в затылок стальным коготком и, больно царапая, убеждал, что она поступает правильно, заглушал возражающий голос разума, без которого полчаса назад Лионгина и шагу не ступила бы. Потерянной казалась и Аня, в тесноте троллейбуса ее шарм несколько поблек.
Пегасик сопит, навалившись на руль,— не успевает открыть дверцу.
— Куда теперь, мать-начальница? — Его глазки испуганно моргают — чуть не проспал свое счастье.
Готов облететь весь земной шар, только бы включила в гастрольную бригаду. Еще не заслужил, посмотрим. Она закрывает глаза, откидывает назад отяжелевшую голову. Небо вросло в землю, ничто не движется, не едет, только огни фонарей больно чиркают по зажмуренным векам.
— Никуда! — Ответ неожидан для нее самой.
— Чем не угодил? От всей души, мать-начальница. Куда угодно и когда угодно. Только свистните!
— Хорошо, свистну. А теперь...
Домой, куда же еще.
Давно пора домой. Машина везет и убаюкивает не ее — ее усталость. А вдруг они подумают, что шпионю? Велела не ждать, ужинать, ворковать, и вот вам — прискакала... Нет, милые. Любезничайте себе на здоровье. Алоизасу полезно подвигаться. Располнел, еле дышит.
— ...в «Хронику»! «Земляничная поляна» Бергмана, если не ошибаюсь. Хочу еще разок посмотреть.
— И я!
— Вы? Почему вы? — Голос у нее злой. — Хотел и я... еще разок.
— Тогда не надо, нет,
— Пошутил я, мать-начальница.
— И не ждите меня. Курсируют троллейбусы.
Пять спин возле кассы и пять минут до начала. Успею! Забыться в темноте, тебя нет, не ты сдерживаешь дыхание или вздыхаешь — кто-то другой, проще и лучше тебя, хотя у него сотня глаз, сердец и ног, которые начинают ожесточенно топать, если пропадает звук. Тащила своего чурбана — не вытащила. Не выносит давки, духоты. На самом деле боится расслабиться, дышать вместе с растворившимися в темноте безликими людьми. Что, и в кино уже никогда вместе не сходим, как нормальные люди? И мне с тобой — в барсучью нору? Не полезу! Она слышит свой голос, громко требующий у кассирши билет. Через полтора часа ринусь домой. Буду благодарить в душе землю и небеса, что есть у меня дом. Какой-никакой, а дом... нора.
Когда Лионгина, с головной болью, пошатываясь, вываливается во влажную темноту — на экране все время шел дождь, старая, затрепанная копия! — к тротуару льнет «Волга». Со щелчком распахивается дверца, высовывается взъерошенная, дремавшая на руле голова Пегасика.
— Садитесь, мать-начальница. Я подумал... Небезопасно, нагрузившись дефицитом.
— Каким дефицитом?
— Пакет дайте. В руках держите, ха-ха.
Она разжимает пальцы и падает в теплую мглу, не заботясь о смятой пелерине, потной шее.
Милый Пегасик. Милый? Как бы ни было, но в такой час лучше ехать, чем топать ногами, трезво думает она, стряхивая охватившее ее в кино освежающее и одновременно отупляющее настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174