— Слушай, Аста, не хотелось бы тебе иметь шубку?
— Дубленку? Спасибо, старик приволок из Югославии. Ел одну сухую колбасу, но приволок.
— Все соплячки в дубленках.— Лионгина презрительно машет рукой.— Предлагаю пошикарнее.
— Не пускай пыль в глаза! А тебе она не нужна?
— Нужна. Очень нужна, Аста! Короткая шубка из чернобурок. Ахнула бы, увидев,— сказка!
— Так чего же дурачишь меня?
— Не тебя — себя! Захотелось чертовски, но мне не продадут. Выставочный экземпляр Дома моделей. А кто я такая? Технический работник, нуль.
— Понадобился мой фирменный знак?
— Ты — прелесть, Аста! Не только прекрасная певица, серебряное горлышко, но и кладезь мудрости! — Лионгина чужими словами — может, Пегасика — льстит легкомысленной бабенке, немножко поющей, вволю флиртующей и обладающей всеми качествами легко доступной женщины,
— Конечно, такая шубка и мне бы пригодилась.-— Аста сладко жмурится, представляя себе окутывающее плечи пушистое облачко,— как грациозно гляделась бы в серебристом меху ее головка! — Но я не жадина, Лина. Пусть ведьма, развратница, черная душа в белой шкуре, как характеризует меня в письмах жена моего директора, но никому, ей-богу, не завидую. Особенно тебе, Лина. Ты не гнушалась мною и тогда, когда на моих дверях не красовалась табличка, так что ради тебя — отказываюсь от шубки!
— Думаю, немногое теряешь: до нее — как до Земли Франца-Иосифа.
— И где же этот Франц обосновался? Не возле Вилкавишкиса?
— Дальше, куда дальше, впрочем, и сама не знаю где. Договоримся так: я, если удастся, выбью шубку для тебя, ты продашь мне. Ну, там, велика, или мала, или фасон не твой. Согласна?
— Ох и шельма ты, Л инка! С такой головой в министры выбьешься! Ладно. Пока. Целую! А то мой окоченеет в ванне.
Аста протягивает на прощанье губки, и Лионгину вдруг пронизывает: и я голая! Еще более голая, чем она, хотя в твидовом костюмчике и в высоких, до колен, сапожках...
Земля Франца-Иосифа все еще далеко, страшно далеко, но сквозь туман уже проступают ее контуры.
— Какие будут дальнейшие повеления, мать-начальница?
Пегасик готов лететь, куда прикажут. Получила персонального шофера. Не так уж трудно превратить его в кулак. Сделает все, о чем ни попросишь. Запросто нокаутирует красавицу Гедре Т., если та не догадается вовремя сойти с беговой дорожки.
Знак, запрещающий поворот,— вчера его не было. Пегасик чертыхается. Машина виляет задом, свет фар бьет в рекламный щит. Полуободранная афиша: заретушированная мужская голова, толстое, как золотой жук, кольцо. ИГЕРМАН. Лионгина мысленно поднимает отставший край, словно собираясь вновь приклеить его, и пробегает надпись справа налево: НАМРЕГИ. Неожиданное сочетание букв резко колет грудь. Невозможно вдохнуть. Намреги? Хуциев-Намреги? Был Рафаэл Хуциев-Намреги, теперь — Ральф Игерман? Дыхание причиняет боль. Каких только приманок не изобретают артисты для привлечения публики! Не псевдоним это — шутка, дурачит зрителей, ни на йоту не отказываясь от себя. Это он, Рафаэл,— кто ж еще?
— Стойте, Пегасик!
Умчимся — и они никогда не встретятся! Там не сорванная ветром афиша, там Рафаэл, шагающий под чужим небом с непокрытой головой!
— Тут, на перекрестке?
— Нет, нет! Поезжайте, только побыстрее!
— Чем не угодил, мать-начальница? Рискну. Автоинспекция, даст бог, не сдерет шкуру.
— Поезжайте, поезжайте! Я спешу! Разве я не сказала вам, что спешу?
Лионгина чувствует, что несет чепуху. Голос ликующе радостен, но гнев и страх застят глаза. Взять себя в руки! Сжать затрепетавшее сердце. Смешно, никто, кроме товарища жизни, не смог бы придумать такого издевательства. Будем вести себя так, как требует время. Ударим жизнью по жизни.
— Послушайте, Пегасик! Не сердитесь, что называю вас так? Ну и хорошо, что не сердитесь! — Лионгина мнет свой голос, как проволоку, чтоб не звенел восторгом.— Ведь мы с вами друзья, верно? Признайтесь по-дружески, каким образом наскребли на «Волгу»? Гонорары-то у вас, как мне известно, не ахти?
— Крохи, не обижайтесь, мать-начальница. Крохи — не гонорары. А откуда взял? На святые деньги купил.
— На святые?
— Мелиорация. Как с неба свалилась. В прошлом году смели тещину усадьбу. Постройки, сад, ульи. Больше восьми тысяч отвалило государство.
— А куда тещу девали?
— Жила у нас, пока жива была.
— Уже не жива?
— Прошлой зимой и померла. От воспаления легких.
Умерла? А может, уморил? Как я свою мать, загнав в инвалидный дом? Ох, как же я ненавижу тебя, Пегасик! Как саму себя ненавижу!
А вслух произносит, не забывая дружелюбно и покровительственно улыбнуться:
— Спасибо за откровенность. Поверьте, Дни культуры в Мажейкяй не обойдутся без вашего вокала!
— Сердечно благодарю, мать-начальница! — Он тянется к ее руке, она не дает.— Не подумайте, что подлизываюсь. Люблю крутить баранку, люблю приличную компанию. Я от всей души!
— И я от всей души, Пегасик! — говорит она весело.
— Такое настроение — невесть куда полетел бы! — Пегасик вполголоса что-то напевает.
Лионгина называет адрес салона красоты. Надо покрасить волосы, а то седина пробивается.
Я должна быть красивой, положение обязывает, работа, уговаривает она себя. Неправда, хочу быть красивой, несмотря ни на что! Особенно теперь, в эти дни. Ей необходим блеск, свежая скорлупа вместо потрескавшейся. Охотясь за лисьей шубкой, запустила себя. Нет, и шубка тут ни при чем. Лионгине неспокойно, словно кто-то — не кто-то, тот, чьего имени она не хочет произносить, потому что все это абсурд! — собирается застать ее врасплох. Еще больше забеспокоилась бы, вспомнив свой зарок: сбежать в Мажейкяй, Клайпеду, все равно куда!
Из влажно-ароматных джунглей салона она вываливается, чуть не задохнувшись. Поздний вечер, залитый мраком и отчужденностью. Как хорошо, что есть дом.
— Куда катим? — Пегасик гостеприимно распахивает дверцу.
— Домой, милый, домой!
Ей кажется, что дом далеко-далеко. Гораздо дальше, чем выплывшая из забытого учебника географии таинственная Земля Франца-Иосифа.
— Дежурный по городскому управлению милиции, майор ...скас. Заберите, пожалуйста, гражданина Ральфа Игермана. Наше учреждение — не гостиница для странствующих артистов! — Резкий и строгий голос майора рассыпается от сдерживаемого смеха.
— Игерман? Ральф Игерман в милиции? Который час, товарищ майор?-- Его фамилию, выпаленную скороговоркой, Лионгина не уловила.
— Половина пятого. Точнее — четыре часа тридцать три минуты по электронным часам!
Из телефонной трубки, крепко прижатой к уху, в голову и шею вонзаются иголочки. Подкашиваются ноги под широкой и длинной — до пола — ночной рубашкой. Не паркет, а раскаленный камень. Но ей не горячо. Тело заледеневшее, и его треплет нервная дрожь, подступила и отпустила тошнота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174