Вы понимаете, что это такое? Золотой самородок, валюта!
Рыжая смотрела так, будто ее заглатывал удав.
Не забыть. Повторять и повторять. Превосходный рояль! Первый в Вильнюсе и пятый в стране! Все будут завидовать нашему Гастрольбюро! Все!
Постукивая каблучками по пути к своему кабинету, Лионгина уже снова мило улыбалась.
Вопреки расчетам, Игерман не поджидал ее. Жаль, она собиралась крепко дать ему по мозгам. Вместо гастролера у дверей взад-вперед вышагивал Алоизас, тяжело волоча свое тело. Его перекошенная фигура, будто тащил в руке гирю или какой-нибудь другой неудобный груз, наглядно свидетельствовала, что за несколько часов ничего не изменилось. Нет, изменилось. Алоизас совсем удручен, ему не по силам ноша, становящаяся с каждой минутой все тяжелее. Он не любил появляться в бюро, все, что свидетельствовало здесь о высоком положении жены — шикарный кабинет, телефоны, поклоны подчиненных,— раздражало его. Если уж возникала настоятельная потребность, старался ни с кем не общаться, не оставлять следов. Даже эхо его шагов под лепными потолками, когда заходил к ней, звучало упрекающе. По его теперешнему виду Лионгина поняла: первым же словесным залпом переложит тяжесть содеянного на нее.
— Я тут! Тебе не странно, что я тут?
Спешил к несчастной и униженной, как и он сам, а она сияет, словно юбилейная монета. На мгновение в памяти мелькнула восхитительная Р., уже который раз за последнее время. Сопоставление его ошеломило. Смятением воспользовалась Лионгина.
— Прости, что заставила тебя ждать. Была в Министерстве финансов.
— Зачем? — не понял он.
— Воевала! — Она попыталась превратить свою победную улыбку в более нежную, взяла мужа под руку.— Нелегко вырвать у финансистов мешок валюты.
— Валюты? Какой еще валюты? — Он не понимал, как может она говорить о служебных делах, когда обжигает страшная боль и неизвестно, куда девать свое тело, свое дыхание.— Знаешь, Аня... не будет больше жить у нас!
— Представь себе, они намеревались всучить мне половину рояля! — продолжала Лионгина свое, смеясь и сжимая его локоть.— Не выгорело!
Выцарапала и вторую половину.
— Ты слышишь, что я говорю? — Алоизас попытался вырвать свой локоть из ее пальцев, ему было неприятно этакое покровительственное пожатие ее руки.— Аня, я сказал... Аня...
— Знаю.— Не отпуская его, она широко распахнула дверь в кабинет.— Мы же будем делать ремонт!
— Какой еще ремонт? О чем ты говоришь? — Его прерывающийся голос превратился в шипение.
— Можешь меня поздравить! Не какую-нибудь мелочь — рояль покупаем. Старейшей западногерманской фирмы. На валюту. Требовалась кругленькая сумма, и если бы не я... Разве ты забыл, котик, что мы договорились о ремонте?
— Забыл? — Алоизаса напугала его слабеющая память, но еще пуще — пятна извести и перетаскивание мебели, которую необходимо чем-то укрывать от этих пятен. От одних намеков на предстоящий разгром он заболевал.
— Помнишь, приходил человек с образцами обоев? Тебе тогда понравились светло-коричневые с большими и маленькими ромбиками.
— Мне понравились? Мне? — Не останется и уголка спокойного, куда можно будет забиться и тихо повизгивать?
— Если ты отказываешься...
— При чем здесь я? Ты выдумала этот ремонт, ты и делай. Но не надейся, помогать не стану, пальцем не шевельну! — Алоизас перешел на визг. Злился на себя — зачем ввязался в обсуждение ремонта, почему сразу не выплеснул, что спал с Аней.
— У нас хорошая акустика, Алоизас, старинная. Можно не напрягать голосовых связок.— Лионгина подняла телефонную трубку и глухо рассмеялась, преодолевая в себе другой голос и другие слова.— Раздевайся, присядь, выпьем кофе.
Он тяжело плюхнулся в кресло. Колени торчали возле бороды, колыхавшейся от неровного дыхания.
— Не хочу кофе.
— А я хочу,— и она вызвала секретаршу.— Сахара у вас нет? Ладно, сойдет и без сахара. Подожди минуту,— кивнула она Алоизасу, положив трубку и углубляясь в какую-то бумагу.— Срочный документ. Не могу, в глазах рябит. Я ведь не спала, ты знаешь.
— Сама виновата! Сама, сама, сама! — Алоизас схватился за ниточку, нарочно или случайно выскользнувшую у нее из рук.— А по ночам надо спать, да, да! Не удрала бы к этому... к своему...— Ему нужна была какая-то зацепка, подтверждающая ее связь с гастролером, и вдруг невидящие глаза наткнулись на корзину пурпурных роз.— От него? От этого непризнанного гения? Сомнительные проходимцы — твоя слабость! — Ярость воспоминаний отшвырнула его в ту сторону, куда он вовсе не собирался, не для того вовсе спешил сюда, чтобы обвинять,— сложить к ее ногам свою измену и покорно просить о прощении.— Чуть не на другой день после свадьбы едва не бросила меня ради чернокудрого шалопая! Что, вру? Совсем с ума сошла, воспылала страстью к какому-то Габриэлу, пардон, Рафаэлу! Рафаэл — я не путаю? Молчишь? Не желаешь помочь мне разобраться? А ведь не забыла — через семнадцать лет устроила ему гастроли!
— Пусть твоя правда, но стоит ли ворошить столь далекое прошлое? — У Лионгины внутри все застыло от ужаса — вот-вот рассыплется то, что осталось от ее жизни! — однако на лице все еще была приклеена улыбка, принесенная из министерства, улыбка, годная для переговоров, компромиссов и побед.— А к цветам ты зря привязался.
Джентльменский жест. Ральфу Игерману, очевидно, неловко из-за ночного шума. Форма извинения, мой милый.
— Форма, форма... Если бы не эта твоя форма, не так называемая твоя деятельность,— Алоизас с ненавистью обвел глазами украшенный лепниной потолок, стильную мебель,— ничего бы не случилось... Ничего!
— Ничего и не случилось, милый! А вот и кофе.— Лионгина встала и двинулась к дверям навстречу секретарше. Молоденькая светловолосая девушка внесла на подносе керамический кувшинчик и такие же чашечки.
— Я же сказал тебе... Аня... Аня ушла... Как ты думаешь, почему она ушла?
— Я просила ее освободить квартиру. Мы будем делать ремонт. Это я решила твердо, Алоизас! — Лионгина уловила недоуменный испуг на пухлом личике секретарши.— Спасибо, Марите, можете идти.
— Вас зовут Марите? Постойте, Марите. Не слушайте мою жену! — Алоизас вырвался из плена кресла и бросился удерживать девушку.— Никуда она не уйдет!
Марите отступила, прикрываясь подносом.
— Пусть будет свидетелем... Хочу при свидетелях!.. Пусть все слышат... Марите, позовите сюда всех!
— Спасибо за кофе и — никаких собраний! — Лионгина открыла секретарше двери.— Мой муж крайне взволнован. Только что чуть-чуть не попал под машину на улице.
— Откуда... ты знаешь? — Алоизас вытаращил покрасневшие, испещренные прожилками глаза. И вправду, не заметил опасности: такси почему-то стояло поперек улицы, а таксист, приоткрыв дверцу, грозил ему кулаком и ругался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Рыжая смотрела так, будто ее заглатывал удав.
Не забыть. Повторять и повторять. Превосходный рояль! Первый в Вильнюсе и пятый в стране! Все будут завидовать нашему Гастрольбюро! Все!
Постукивая каблучками по пути к своему кабинету, Лионгина уже снова мило улыбалась.
Вопреки расчетам, Игерман не поджидал ее. Жаль, она собиралась крепко дать ему по мозгам. Вместо гастролера у дверей взад-вперед вышагивал Алоизас, тяжело волоча свое тело. Его перекошенная фигура, будто тащил в руке гирю или какой-нибудь другой неудобный груз, наглядно свидетельствовала, что за несколько часов ничего не изменилось. Нет, изменилось. Алоизас совсем удручен, ему не по силам ноша, становящаяся с каждой минутой все тяжелее. Он не любил появляться в бюро, все, что свидетельствовало здесь о высоком положении жены — шикарный кабинет, телефоны, поклоны подчиненных,— раздражало его. Если уж возникала настоятельная потребность, старался ни с кем не общаться, не оставлять следов. Даже эхо его шагов под лепными потолками, когда заходил к ней, звучало упрекающе. По его теперешнему виду Лионгина поняла: первым же словесным залпом переложит тяжесть содеянного на нее.
— Я тут! Тебе не странно, что я тут?
Спешил к несчастной и униженной, как и он сам, а она сияет, словно юбилейная монета. На мгновение в памяти мелькнула восхитительная Р., уже который раз за последнее время. Сопоставление его ошеломило. Смятением воспользовалась Лионгина.
— Прости, что заставила тебя ждать. Была в Министерстве финансов.
— Зачем? — не понял он.
— Воевала! — Она попыталась превратить свою победную улыбку в более нежную, взяла мужа под руку.— Нелегко вырвать у финансистов мешок валюты.
— Валюты? Какой еще валюты? — Он не понимал, как может она говорить о служебных делах, когда обжигает страшная боль и неизвестно, куда девать свое тело, свое дыхание.— Знаешь, Аня... не будет больше жить у нас!
— Представь себе, они намеревались всучить мне половину рояля! — продолжала Лионгина свое, смеясь и сжимая его локоть.— Не выгорело!
Выцарапала и вторую половину.
— Ты слышишь, что я говорю? — Алоизас попытался вырвать свой локоть из ее пальцев, ему было неприятно этакое покровительственное пожатие ее руки.— Аня, я сказал... Аня...
— Знаю.— Не отпуская его, она широко распахнула дверь в кабинет.— Мы же будем делать ремонт!
— Какой еще ремонт? О чем ты говоришь? — Его прерывающийся голос превратился в шипение.
— Можешь меня поздравить! Не какую-нибудь мелочь — рояль покупаем. Старейшей западногерманской фирмы. На валюту. Требовалась кругленькая сумма, и если бы не я... Разве ты забыл, котик, что мы договорились о ремонте?
— Забыл? — Алоизаса напугала его слабеющая память, но еще пуще — пятна извести и перетаскивание мебели, которую необходимо чем-то укрывать от этих пятен. От одних намеков на предстоящий разгром он заболевал.
— Помнишь, приходил человек с образцами обоев? Тебе тогда понравились светло-коричневые с большими и маленькими ромбиками.
— Мне понравились? Мне? — Не останется и уголка спокойного, куда можно будет забиться и тихо повизгивать?
— Если ты отказываешься...
— При чем здесь я? Ты выдумала этот ремонт, ты и делай. Но не надейся, помогать не стану, пальцем не шевельну! — Алоизас перешел на визг. Злился на себя — зачем ввязался в обсуждение ремонта, почему сразу не выплеснул, что спал с Аней.
— У нас хорошая акустика, Алоизас, старинная. Можно не напрягать голосовых связок.— Лионгина подняла телефонную трубку и глухо рассмеялась, преодолевая в себе другой голос и другие слова.— Раздевайся, присядь, выпьем кофе.
Он тяжело плюхнулся в кресло. Колени торчали возле бороды, колыхавшейся от неровного дыхания.
— Не хочу кофе.
— А я хочу,— и она вызвала секретаршу.— Сахара у вас нет? Ладно, сойдет и без сахара. Подожди минуту,— кивнула она Алоизасу, положив трубку и углубляясь в какую-то бумагу.— Срочный документ. Не могу, в глазах рябит. Я ведь не спала, ты знаешь.
— Сама виновата! Сама, сама, сама! — Алоизас схватился за ниточку, нарочно или случайно выскользнувшую у нее из рук.— А по ночам надо спать, да, да! Не удрала бы к этому... к своему...— Ему нужна была какая-то зацепка, подтверждающая ее связь с гастролером, и вдруг невидящие глаза наткнулись на корзину пурпурных роз.— От него? От этого непризнанного гения? Сомнительные проходимцы — твоя слабость! — Ярость воспоминаний отшвырнула его в ту сторону, куда он вовсе не собирался, не для того вовсе спешил сюда, чтобы обвинять,— сложить к ее ногам свою измену и покорно просить о прощении.— Чуть не на другой день после свадьбы едва не бросила меня ради чернокудрого шалопая! Что, вру? Совсем с ума сошла, воспылала страстью к какому-то Габриэлу, пардон, Рафаэлу! Рафаэл — я не путаю? Молчишь? Не желаешь помочь мне разобраться? А ведь не забыла — через семнадцать лет устроила ему гастроли!
— Пусть твоя правда, но стоит ли ворошить столь далекое прошлое? — У Лионгины внутри все застыло от ужаса — вот-вот рассыплется то, что осталось от ее жизни! — однако на лице все еще была приклеена улыбка, принесенная из министерства, улыбка, годная для переговоров, компромиссов и побед.— А к цветам ты зря привязался.
Джентльменский жест. Ральфу Игерману, очевидно, неловко из-за ночного шума. Форма извинения, мой милый.
— Форма, форма... Если бы не эта твоя форма, не так называемая твоя деятельность,— Алоизас с ненавистью обвел глазами украшенный лепниной потолок, стильную мебель,— ничего бы не случилось... Ничего!
— Ничего и не случилось, милый! А вот и кофе.— Лионгина встала и двинулась к дверям навстречу секретарше. Молоденькая светловолосая девушка внесла на подносе керамический кувшинчик и такие же чашечки.
— Я же сказал тебе... Аня... Аня ушла... Как ты думаешь, почему она ушла?
— Я просила ее освободить квартиру. Мы будем делать ремонт. Это я решила твердо, Алоизас! — Лионгина уловила недоуменный испуг на пухлом личике секретарши.— Спасибо, Марите, можете идти.
— Вас зовут Марите? Постойте, Марите. Не слушайте мою жену! — Алоизас вырвался из плена кресла и бросился удерживать девушку.— Никуда она не уйдет!
Марите отступила, прикрываясь подносом.
— Пусть будет свидетелем... Хочу при свидетелях!.. Пусть все слышат... Марите, позовите сюда всех!
— Спасибо за кофе и — никаких собраний! — Лионгина открыла секретарше двери.— Мой муж крайне взволнован. Только что чуть-чуть не попал под машину на улице.
— Откуда... ты знаешь? — Алоизас вытаращил покрасневшие, испещренные прожилками глаза. И вправду, не заметил опасности: такси почему-то стояло поперек улицы, а таксист, приоткрыв дверцу, грозил ему кулаком и ругался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174