Хорошо, очень хорошо, что не отстает,— глаз с него не спущу. Ни на минуту ему не доверюсь, потому что... разинет пасть и... Пусть лучше лопает телевизятину.
Теперь сидение Алоизаса перед бледным дневным экраном уже не столь бессмысленно, как показалось бы Лионгине и как изредка кажется ему самому, на мгновение выныривающему из тумана...
...В новое свое состояние, окутанное этим туманом и тождественное сну с открытыми глазами, Алоизас погрузился десять лет назад. События развивались не так, как он предполагал, решив вступить в борьбу со своей собственной покорностью и влиятельными институтскими бонзами. В тот памятный вечер в ресторане, под праздничное мерцание люстр и торжественное скольжение кельнеров — Алоизас не любил пиров, и подобные вылазки врезались в память надолго! — бывший коллега Н. усердно работал языком и зубами, однако вовсе не собирался немедленно кидаться в огонь, поманивший Алоизаса Губертавичюса.
— Превосходное винцо! Вы знаток не только эстетики, но и отличных напитков. Поздравляю, поздравляю! — опустошая бокал за бокалом, нахваливал он Алоизаса и его угощение.— Призывато и дам отведать! — Наливал, улыбался, то и дело прыскал смехом.
Коллегу Н. сопровождала его секретарша и сожительница с волосами Магдалины, Алоизаса — бледная, расстроенная Лионгина. В тот вечер она была удивительно хороша — Алоизас сразу заметил это, хотя внимание его целиком поглощал задуманный поход, в который они все никак не могли выступить.
Коллега почему-то не появлялась.
— Попробуй скиландис! Его надо нюхать, как редкий цветок. Удивительный аромат, не правда ли? — Н. пел дифирамбы закускам, словно за все будет платить сам, а не Алоизас, горящий нетерпением развернуть знамена и ощутить себя в ином, нежели до сих пор, свободном, вливающем новые силы пространстве.
Одно блюдо сменялось другим, Алоизас безуспешно пытался вклиниться, позвенеть под столом шпорами, чтобы Н. наконец вспомнил, во имя чего собрались они тут и уже понесли первые потери,— очевидно, что Белая Коза отреклась! Все больше тревожило не только чрезмерное увлечение Н. кулинарией, но и нервно подергивающееся, что с ней случается чрезвычайно редко, личико Лионгины, то полное доверия, абсолютной преданности, то отдаляющееся, отстраняющееся, заливаемое мглой сомнений.
Несмотря на красноречие и призывы Н., кусок не лез Алоизасу в горло. Прихлебывал, а сам ждал знака — трех огненных библейских слов на стене, свидетельства, что наконец-то заржали кони судьбы. Тем временем судьба тащилась со скоростью загнанных кляч. Н., не прекращавший с удовольствием есть и пить, выдал скабрезную историйку о завкафедрой и молоденькой ассистентке.
— Я целиком и полностью верю вам, уважаемый коллега, но...— Алоизас с такой силой поставил бокал, что тоненькая ножка отвалилась, как у гриба, на скатерти разлилось розовое озерцо.— Но считаю своим долгом предупредить. Информация такого рода противоречит моим принципам.
Н., не обращая внимания на робкие взгляды своей Магдалины и все более замыкающуюся в себе, молчаливую Губертавичене, вгрызался в цыпленка-табака, его руки блестели от жира.
— Браво! Виват! Снова вынужден поздравить вас, дорогой Алоизас. Я удивлен и восхищен. Спешу заверить — правые будут пользоваться неотравленными стрелами. Яд — оружие неправых. Борьба будет строиться только на правде, поэтому наша победа никогда не станет пирровой. До дна, коллеги! — И он погрузил усики в вино.
Это был прекрасный тост, рассеявший сомнения Алоизаса и придавший вечеру какой-то праздничный оттенок. Его лучей должно было хватить надолго, так как Н., втянув в сферу своей борьбы младшего коллегу, не спешил бить в боевой барабан. Шло время, а он ограничивался записками, телефонными переговорами, встречами все время в разных, по большей части людных местах. Прибегал сияющий и взмыленный, утирая обильный пот, с трудом, видите ли, выставил целую толпу просителей. Одному выбивает квартиру, другому — пенсию по инвалидности, несправедливо урезанную, третьему ищет репетиторов по английскому языку и т. д. и т. п. Не забывает и творческой работы: диктует сразу две книги... Говорил обычно один Н., жестами, мимикой, пронзительным голоском обращая на себя внимание посторонних.
Алоизас смущенно молчал. Со стороны могло создаться впечатление, что Н. занимают не обида Алоизаса и не свои собственные обиды, нанесенные ему в свое время безжалостным Эугениюсом Э., а нечто совсем другое. Даже произвол, процветающий в институте, против которого они оба восстали, казалось, волнует его меньше, чем благосклонность уважаемого преподавателя, доцента Алоизаса Губертавичюса. Можно было подумать — и Алоизасу порой так и казалось,— что Н. ничего более не хочет, как только встречаться, гулять, общаться со своим новым другом на глазах у всего честного народа. Глядите, кто встал на мою сторону, кто меня уважает, следует моим советам! — чуть не кричал Н. своим энергичным видом, то перебирая ногами на месте, то забегая вперед или отставая, но точно улавливая момент, когда Алоизас терял терпение и хотел оторваться, восстановить какую-то дистанцию или даже удрать, сославшись на неотложные дела.
— Терпение, коллега! У меня есть новости, вкусные новости, пальчики оближете! — напуская таинственность, заявлял Н., и Алоизас, морщась, хватал приманку, чтобы снова разочароваться,— новости, как выяснялось, не имели никакого отношения к их институту. Где-то заваривается какая-то горькая каша, если ветер изменится — глядишь, какая-нибудь капля брызнет и на очки проректора.
Опутываемый, как муха, попавшая в паутину, Алоизас больше всего страдал из-за этой бессмысленной и все же вроде бы что-то значащей таинственности. Хотя от их перешептываний дело ни на вершок не двигалось вперед и чувствовал он себя так, словно купался в нечистотах. И все-таки Алоизас не оставлял своих намерений обратиться к общественному мнению, воззвать к честным, добросовестным коллегам.
— Никаких митингов, если вы стремитесь к победе, глубокоуважаемый Алоизас! — отклонял его предложения Н.— Не знаете разве, как непостоянны симпатии толпы? Сегодня вас будут на руках носить, завтра забросают камнями. Позвольте уж действовать мне потихоньку, как до сих пор, не выдавая наших намерений. Когда начинаешь акцию, искусство заключается в том, чтобы угадать час икс. Дайте плоду созреть — он сам упадет, не хрустнув веткой. В настоящее время Эугениюс Э. завершает оборудование виллы — остается подождать, когда начнет вздыматься волна общественного возмущения.
Слово акция Алоизасу не понравилось — почему нужно оставлять в стороне моральный фактор их борьбы? — однако волна, как предсказывал Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Теперь сидение Алоизаса перед бледным дневным экраном уже не столь бессмысленно, как показалось бы Лионгине и как изредка кажется ему самому, на мгновение выныривающему из тумана...
...В новое свое состояние, окутанное этим туманом и тождественное сну с открытыми глазами, Алоизас погрузился десять лет назад. События развивались не так, как он предполагал, решив вступить в борьбу со своей собственной покорностью и влиятельными институтскими бонзами. В тот памятный вечер в ресторане, под праздничное мерцание люстр и торжественное скольжение кельнеров — Алоизас не любил пиров, и подобные вылазки врезались в память надолго! — бывший коллега Н. усердно работал языком и зубами, однако вовсе не собирался немедленно кидаться в огонь, поманивший Алоизаса Губертавичюса.
— Превосходное винцо! Вы знаток не только эстетики, но и отличных напитков. Поздравляю, поздравляю! — опустошая бокал за бокалом, нахваливал он Алоизаса и его угощение.— Призывато и дам отведать! — Наливал, улыбался, то и дело прыскал смехом.
Коллегу Н. сопровождала его секретарша и сожительница с волосами Магдалины, Алоизаса — бледная, расстроенная Лионгина. В тот вечер она была удивительно хороша — Алоизас сразу заметил это, хотя внимание его целиком поглощал задуманный поход, в который они все никак не могли выступить.
Коллега почему-то не появлялась.
— Попробуй скиландис! Его надо нюхать, как редкий цветок. Удивительный аромат, не правда ли? — Н. пел дифирамбы закускам, словно за все будет платить сам, а не Алоизас, горящий нетерпением развернуть знамена и ощутить себя в ином, нежели до сих пор, свободном, вливающем новые силы пространстве.
Одно блюдо сменялось другим, Алоизас безуспешно пытался вклиниться, позвенеть под столом шпорами, чтобы Н. наконец вспомнил, во имя чего собрались они тут и уже понесли первые потери,— очевидно, что Белая Коза отреклась! Все больше тревожило не только чрезмерное увлечение Н. кулинарией, но и нервно подергивающееся, что с ней случается чрезвычайно редко, личико Лионгины, то полное доверия, абсолютной преданности, то отдаляющееся, отстраняющееся, заливаемое мглой сомнений.
Несмотря на красноречие и призывы Н., кусок не лез Алоизасу в горло. Прихлебывал, а сам ждал знака — трех огненных библейских слов на стене, свидетельства, что наконец-то заржали кони судьбы. Тем временем судьба тащилась со скоростью загнанных кляч. Н., не прекращавший с удовольствием есть и пить, выдал скабрезную историйку о завкафедрой и молоденькой ассистентке.
— Я целиком и полностью верю вам, уважаемый коллега, но...— Алоизас с такой силой поставил бокал, что тоненькая ножка отвалилась, как у гриба, на скатерти разлилось розовое озерцо.— Но считаю своим долгом предупредить. Информация такого рода противоречит моим принципам.
Н., не обращая внимания на робкие взгляды своей Магдалины и все более замыкающуюся в себе, молчаливую Губертавичене, вгрызался в цыпленка-табака, его руки блестели от жира.
— Браво! Виват! Снова вынужден поздравить вас, дорогой Алоизас. Я удивлен и восхищен. Спешу заверить — правые будут пользоваться неотравленными стрелами. Яд — оружие неправых. Борьба будет строиться только на правде, поэтому наша победа никогда не станет пирровой. До дна, коллеги! — И он погрузил усики в вино.
Это был прекрасный тост, рассеявший сомнения Алоизаса и придавший вечеру какой-то праздничный оттенок. Его лучей должно было хватить надолго, так как Н., втянув в сферу своей борьбы младшего коллегу, не спешил бить в боевой барабан. Шло время, а он ограничивался записками, телефонными переговорами, встречами все время в разных, по большей части людных местах. Прибегал сияющий и взмыленный, утирая обильный пот, с трудом, видите ли, выставил целую толпу просителей. Одному выбивает квартиру, другому — пенсию по инвалидности, несправедливо урезанную, третьему ищет репетиторов по английскому языку и т. д. и т. п. Не забывает и творческой работы: диктует сразу две книги... Говорил обычно один Н., жестами, мимикой, пронзительным голоском обращая на себя внимание посторонних.
Алоизас смущенно молчал. Со стороны могло создаться впечатление, что Н. занимают не обида Алоизаса и не свои собственные обиды, нанесенные ему в свое время безжалостным Эугениюсом Э., а нечто совсем другое. Даже произвол, процветающий в институте, против которого они оба восстали, казалось, волнует его меньше, чем благосклонность уважаемого преподавателя, доцента Алоизаса Губертавичюса. Можно было подумать — и Алоизасу порой так и казалось,— что Н. ничего более не хочет, как только встречаться, гулять, общаться со своим новым другом на глазах у всего честного народа. Глядите, кто встал на мою сторону, кто меня уважает, следует моим советам! — чуть не кричал Н. своим энергичным видом, то перебирая ногами на месте, то забегая вперед или отставая, но точно улавливая момент, когда Алоизас терял терпение и хотел оторваться, восстановить какую-то дистанцию или даже удрать, сославшись на неотложные дела.
— Терпение, коллега! У меня есть новости, вкусные новости, пальчики оближете! — напуская таинственность, заявлял Н., и Алоизас, морщась, хватал приманку, чтобы снова разочароваться,— новости, как выяснялось, не имели никакого отношения к их институту. Где-то заваривается какая-то горькая каша, если ветер изменится — глядишь, какая-нибудь капля брызнет и на очки проректора.
Опутываемый, как муха, попавшая в паутину, Алоизас больше всего страдал из-за этой бессмысленной и все же вроде бы что-то значащей таинственности. Хотя от их перешептываний дело ни на вершок не двигалось вперед и чувствовал он себя так, словно купался в нечистотах. И все-таки Алоизас не оставлял своих намерений обратиться к общественному мнению, воззвать к честным, добросовестным коллегам.
— Никаких митингов, если вы стремитесь к победе, глубокоуважаемый Алоизас! — отклонял его предложения Н.— Не знаете разве, как непостоянны симпатии толпы? Сегодня вас будут на руках носить, завтра забросают камнями. Позвольте уж действовать мне потихоньку, как до сих пор, не выдавая наших намерений. Когда начинаешь акцию, искусство заключается в том, чтобы угадать час икс. Дайте плоду созреть — он сам упадет, не хрустнув веткой. В настоящее время Эугениюс Э. завершает оборудование виллы — остается подождать, когда начнет вздыматься волна общественного возмущения.
Слово акция Алоизасу не понравилось — почему нужно оставлять в стороне моральный фактор их борьбы? — однако волна, как предсказывал Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174