Ему казалось: стоит побыть в атмосфере, насыщенной запахом лекарств, и тебя облепят бактерии, невидимые возбудители болезни. Волнуясь, не зная, как держать банку персикового компота, он вступил в белый, скорее даже серый мир, где самые яркие пятна — пижамы ходячих больных. Алоизас шарахался от них, как от свежеокрашенного забора.
— Ваш М. в тяжелом состоянии,— сообщил невысокий коренастый врач в расстегнутом халате, глядя куда-то мимо локтя посетителя с судорожно зажатой под ним банкой компота.
— И на пять минут не пустите? Мне поговорить надо.
— Мумию себе представляете? — Врач поднял руку, будто мумии стоят, а не лежат.
— Да.— Алоизас втянул ртом большой глоток воздуха, хотя решил дышать только носом.— Можно будет прийти к нему в другой раз?
— Можно, если он еще будет здесь.
— Собираетесь куда-то перевести?
— Нет, почему.— Голос врача оторвался от далей, которых он не мог видеть — только воображать.— Простите, я не объяснил вам. М. подключен к аппарату.
Фраза прозвучала мрачно и двусмысленно, словно сам М. стал неодухотворенным предметом — какой-то принадлежностью аппарата.
Проходя мимо старичка в фиолетовой пижаме, Алоизас сунул компот ему.
Алоизасу показалось, что он заблудился, спутал номер дома, хотя все время сверялся с визитной карточкой. Не извивалась отвратительная выщербленная лестница, не чернели изрисованные мальчишками стены. Поверхность двери сияла чистым желтым ясенем, металлическим номером и глазком.
Он усомнился во всем, включая свое право стоять тут, но его не изучали, как сквозь прицел, в глазок. Не преградили ему путь, и когда дверь отворилась — без скрипа, который должен был послышаться и убедить, что он пришел туда, где его ждут. — Вам профессора Н.? Тут, тут. Проходите, пожалуйста,— пригласил приятный женский голос, неясно — жены или дочки, и запахло не тушеной картошкой, а паркетным воском.
Профессор? Почему профессор? Коллега Н. не поднимался выше звания и. о. доцента. Удивление прошло несколько позже, когда освоился с набитыми книгами полками и ковровой дорожкой малинового цвета.
— Проходите, пожалуйста, проходите.— Воркующий женский голосок мягко ласкал его барабанные перепонки, чтобы не звенело в ушах от тишины, блеска паркета, дорогой мебели и других неожиданностей.
В гостиной его встретил камин, выложенный темно-рыжими изразцами. Вместо печки, давящейся дымом? К стене льнула старинная софа на гнутых ножках, секретер на таких же ножках и над ним картины темного колорита в нарядных рамах, отражающие блики из окон. На одной из них, написанной в стиле довоенного реализма, копирующем манеру Калпокаса, топырил губы сам Н., в вазе черной глины торчали под ним пасхальные вербы.
Домашний алтарь? Подвергающийся на людях насмешкам, Н. берет реванш дома, где безраздельно господствует? Потому и профессор!
Рядом с романтическим пейзажем мерцала крупная фотокопия тициановской «Кающейся Магдалины». Алоизас с интересом рассматривал потрескавшуюся, поблекшую фактуру, мысленно сопоставляя с известной цветной репродукцией. Казалось, кто-то невидимый замышляет посредством этой неожиданной копии -разрушить его намерения ни к чему тут не прикасаться. Он оглянулся на хозяйку. Ее пухлое лицо ласкал тот же свет, что и картину. Темные, слегка вьющиеся волосы делали нежным широкий лоб. Сопротивляясь неясному сходству Магдалины и женщины, Алоизас отвернулся к окну. Меж двумя каменными стенами тянулись сучья голых деревьев, тоже как бы подчеркивавших вкус Н., которому тут соответствует все, даже природа за стенами.
— Если угодно, полистайте пока альбомы. Профессор обещал не задерживаться.— Похожая на Магдалину женщина с нежно вьющимися волосами и мягкими линиями фигуры положила на столик стопку альбомов. Клод Моне, Сезанн, Эль Греко, Гойя. О таких репродукциях Алоизас мог только мечтать.
— А тут эстампы художников.— Женщина неловко развязывала огромную папку. От ее полноватых, обнаженных до локтей рук веяло уютом, к эстампам были они не очень привычны — листы выскальзывали, сворачивались.— Думаю, сами лучше меня справитесь.
Алоизас хотел спросить, кем доводится она хозяину дома, но его внимание привлек лист с необыкновенно грациозной и вызывающе белой линией на черном фоне. Фигура человека парила в воздухе, а может, в космосе, а может, в просторах чистой мысли. Несли ее не взмахи птичьих крыльев, не динамика ракеты, а исходящее из самой линии могущество идеи. Алоизас удивился, как смело населяются сферы чистой мысли, в которые сам он стремился, да все никак не получалось. Стасис Красаускас? Этого художника следует запомнить, заметил он себе.
— Я — секретарь профессора, — сказала женщина.— Профессор общается с молодыми художниками,
— Очень интересное собрание,— похвалил Алоизас.
— О да! — Скользнувшая но ее лицу улыбка была не весела, скорее — печальна.
— Им можно гордиться. Особенно этим листом.— Он подержал ладонь над гравюрой Красаускаеа, словно опасаясь прикоснуться пальцами к хрупкому сплетению линий.
— Да, да! Я тоже так думаю! — В ее грустном голосе послышалась нотка восхищения.
Из дальнего уголка квартиры донесся металлический стук.
— Там работает другой секретарь. Машинистка,— поспешила объяснить женщина, хотя он не собирался спрашивать.
Два личных секретаря? У бедного коллеги И., запросто выставленного из института? Из какого, интересно, кармана уважаемый профессор оплачивает суперсовременный сервис? Стучит машинка, реальный — реальнее, чем множество других,— звук, сросшийся с Лионгиной. Значит, .это мне не снится, решил Алоизас, я сижу в квартире Н.
Зачем же тогда его убогий вид, старое пальто? Кто же Н. в действительности — нищий?
В коридоре зазвонил телефон. Женщина тряхнула головой, вздохнула. Когда прошуршали прекрасные волосы Магдалины, Алоизаса охватило еще большее недоумение.
— Интересанты. Спрашивают и спрашивают профессора. Звонки не дают работать,— пожаловалась секретарша, вернувшись.
— Простите, а над чем вы работаете?
— Разбираю, классифицирую собранный материал. Перевожу немецкие и итальянские источники с оригинала. Профессор пишет сразу две книги. Об отголосках европейского Ренессанса в Литве и о 1роли сатиры в Великой французской революции. Кроме того, веду разные досье.
— Какие досье?
— Разные, в основном — персональные.— Она не пожелала объяснять дальше.— Связанные с общественной деятельностью профессора.
Досье? Его общественной деятельности лучше соответствовали бы какие-то другие формы. Досье?
У вас, если не ошибаюсь, имеется досье и на товарища Эугениюса Э.? — почему-то понизил голос Алоизас.
— Да. немалое.— Секретарша опустила глаза, чтобы он не рассмотрел в них своего виноватого, налившегося кровью лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Ваш М. в тяжелом состоянии,— сообщил невысокий коренастый врач в расстегнутом халате, глядя куда-то мимо локтя посетителя с судорожно зажатой под ним банкой компота.
— И на пять минут не пустите? Мне поговорить надо.
— Мумию себе представляете? — Врач поднял руку, будто мумии стоят, а не лежат.
— Да.— Алоизас втянул ртом большой глоток воздуха, хотя решил дышать только носом.— Можно будет прийти к нему в другой раз?
— Можно, если он еще будет здесь.
— Собираетесь куда-то перевести?
— Нет, почему.— Голос врача оторвался от далей, которых он не мог видеть — только воображать.— Простите, я не объяснил вам. М. подключен к аппарату.
Фраза прозвучала мрачно и двусмысленно, словно сам М. стал неодухотворенным предметом — какой-то принадлежностью аппарата.
Проходя мимо старичка в фиолетовой пижаме, Алоизас сунул компот ему.
Алоизасу показалось, что он заблудился, спутал номер дома, хотя все время сверялся с визитной карточкой. Не извивалась отвратительная выщербленная лестница, не чернели изрисованные мальчишками стены. Поверхность двери сияла чистым желтым ясенем, металлическим номером и глазком.
Он усомнился во всем, включая свое право стоять тут, но его не изучали, как сквозь прицел, в глазок. Не преградили ему путь, и когда дверь отворилась — без скрипа, который должен был послышаться и убедить, что он пришел туда, где его ждут. — Вам профессора Н.? Тут, тут. Проходите, пожалуйста,— пригласил приятный женский голос, неясно — жены или дочки, и запахло не тушеной картошкой, а паркетным воском.
Профессор? Почему профессор? Коллега Н. не поднимался выше звания и. о. доцента. Удивление прошло несколько позже, когда освоился с набитыми книгами полками и ковровой дорожкой малинового цвета.
— Проходите, пожалуйста, проходите.— Воркующий женский голосок мягко ласкал его барабанные перепонки, чтобы не звенело в ушах от тишины, блеска паркета, дорогой мебели и других неожиданностей.
В гостиной его встретил камин, выложенный темно-рыжими изразцами. Вместо печки, давящейся дымом? К стене льнула старинная софа на гнутых ножках, секретер на таких же ножках и над ним картины темного колорита в нарядных рамах, отражающие блики из окон. На одной из них, написанной в стиле довоенного реализма, копирующем манеру Калпокаса, топырил губы сам Н., в вазе черной глины торчали под ним пасхальные вербы.
Домашний алтарь? Подвергающийся на людях насмешкам, Н. берет реванш дома, где безраздельно господствует? Потому и профессор!
Рядом с романтическим пейзажем мерцала крупная фотокопия тициановской «Кающейся Магдалины». Алоизас с интересом рассматривал потрескавшуюся, поблекшую фактуру, мысленно сопоставляя с известной цветной репродукцией. Казалось, кто-то невидимый замышляет посредством этой неожиданной копии -разрушить его намерения ни к чему тут не прикасаться. Он оглянулся на хозяйку. Ее пухлое лицо ласкал тот же свет, что и картину. Темные, слегка вьющиеся волосы делали нежным широкий лоб. Сопротивляясь неясному сходству Магдалины и женщины, Алоизас отвернулся к окну. Меж двумя каменными стенами тянулись сучья голых деревьев, тоже как бы подчеркивавших вкус Н., которому тут соответствует все, даже природа за стенами.
— Если угодно, полистайте пока альбомы. Профессор обещал не задерживаться.— Похожая на Магдалину женщина с нежно вьющимися волосами и мягкими линиями фигуры положила на столик стопку альбомов. Клод Моне, Сезанн, Эль Греко, Гойя. О таких репродукциях Алоизас мог только мечтать.
— А тут эстампы художников.— Женщина неловко развязывала огромную папку. От ее полноватых, обнаженных до локтей рук веяло уютом, к эстампам были они не очень привычны — листы выскальзывали, сворачивались.— Думаю, сами лучше меня справитесь.
Алоизас хотел спросить, кем доводится она хозяину дома, но его внимание привлек лист с необыкновенно грациозной и вызывающе белой линией на черном фоне. Фигура человека парила в воздухе, а может, в космосе, а может, в просторах чистой мысли. Несли ее не взмахи птичьих крыльев, не динамика ракеты, а исходящее из самой линии могущество идеи. Алоизас удивился, как смело населяются сферы чистой мысли, в которые сам он стремился, да все никак не получалось. Стасис Красаускас? Этого художника следует запомнить, заметил он себе.
— Я — секретарь профессора, — сказала женщина.— Профессор общается с молодыми художниками,
— Очень интересное собрание,— похвалил Алоизас.
— О да! — Скользнувшая но ее лицу улыбка была не весела, скорее — печальна.
— Им можно гордиться. Особенно этим листом.— Он подержал ладонь над гравюрой Красаускаеа, словно опасаясь прикоснуться пальцами к хрупкому сплетению линий.
— Да, да! Я тоже так думаю! — В ее грустном голосе послышалась нотка восхищения.
Из дальнего уголка квартиры донесся металлический стук.
— Там работает другой секретарь. Машинистка,— поспешила объяснить женщина, хотя он не собирался спрашивать.
Два личных секретаря? У бедного коллеги И., запросто выставленного из института? Из какого, интересно, кармана уважаемый профессор оплачивает суперсовременный сервис? Стучит машинка, реальный — реальнее, чем множество других,— звук, сросшийся с Лионгиной. Значит, .это мне не снится, решил Алоизас, я сижу в квартире Н.
Зачем же тогда его убогий вид, старое пальто? Кто же Н. в действительности — нищий?
В коридоре зазвонил телефон. Женщина тряхнула головой, вздохнула. Когда прошуршали прекрасные волосы Магдалины, Алоизаса охватило еще большее недоумение.
— Интересанты. Спрашивают и спрашивают профессора. Звонки не дают работать,— пожаловалась секретарша, вернувшись.
— Простите, а над чем вы работаете?
— Разбираю, классифицирую собранный материал. Перевожу немецкие и итальянские источники с оригинала. Профессор пишет сразу две книги. Об отголосках европейского Ренессанса в Литве и о 1роли сатиры в Великой французской революции. Кроме того, веду разные досье.
— Какие досье?
— Разные, в основном — персональные.— Она не пожелала объяснять дальше.— Связанные с общественной деятельностью профессора.
Досье? Его общественной деятельности лучше соответствовали бы какие-то другие формы. Досье?
У вас, если не ошибаюсь, имеется досье и на товарища Эугениюса Э.? — почему-то понизил голос Алоизас.
— Да. немалое.— Секретарша опустила глаза, чтобы он не рассмотрел в них своего виноватого, налившегося кровью лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174