— Да, мафия! Руководимая уважаемым проректором Эугениюсом Э. камарилья, или, говоря попросту, банда!
— Ну, знаете...— Лионгина отпрянула. Ей не хватало воздуха, свободы, хотелось быть как можно дальше от человечка, который незаметно подавлял ее и неряшливым видом, и упорством, и самоуверенностью.
— Банда паразитов, облепившая институт снизу доверху! — Отпустив рукав, его клещи потянулись к ручке ее сумки.— Распоясались, творят невесть что. Белое у них — черное, черное — белое! В моем лице вы видите жертву. Дисквалифицировали! А за что? За критику! Разве это единственный факт? Вот ваш муж никого не критиковал, просто как честный человек не пожелал участвовать в грязной махинации с экзаменами. И что в результате? Ему угрожают, ставят ловушки. Учтите, не терпят ни малейших возражений! От всей души поздравляю, Алоизас Губертавичюс держится мужественно, может быть, даже героически, да, да! — Заметив напряженность в ее лице и участившееся дыхание, Н. продолжал, не давая очухаться: — Не я один им восхищаюсь, многие, но — поверьте! — одному этот груз не поднять. В одиночку не отобьешься. Сожрут, как румяное яблочко! Я — другое дело, я им не по зубам — горек, ох горек! — Он поморщился, будто хлебнул глоток полыни.— Есть у меня материальчик. Очень интересный материальчик! В свободное время собираю досье...
— Вы бредите! — Лионгине привиделось, как его клещи ловят летящие по ветру бумажки — целый мусорный ящик. Она пришла в себя, отобрала сумку, выставила ее как щит.— При чем тут я? Что вы ко мне привязались?
— Коллега Алоизас незаслуженно избегает меня. А тем временем над его головой собираются тучи... Свинцовые тучи! Хочу помочь, дружески помочь как бывший коллега. Знаю, вы умная женщина. Женщина многое может сделать.
— Отстаньте, я не желаю вас слушать!
Н. больше не пытался ее удерживать, она убегала, как от мусорной свалки. На лице и руках ощущала запах нечистот, в груди — боль за Алоизаса, который снова был не божеством — честным, беспомощным, легко ранимым человеком.
— Что случилось?
Сбежала с лекций? Смотри, Лина, привыкнешь прогуливать!
Алоизас скрипнул креслом. По быстрому повороту, по бессмысленному взгляду ясно, что не пишет — рисует клеточки кроссворда.
— Ничего, дорогой. Я свободнее, когда есть квартирантка.
— Квартирантка? — Он заставляет себя скользнуть в другой мир — неуютный, раздражающий, пропахший остатками пищи и лекарствами. Мало своих неприятностей? — Да, вспоминаю... Ты ею довольна?
— Очень!
— Почему так радостно?
— Я очень, очень довольна.
— Словечка в простоте не скажешь.
— Мне уйти?
— Разве я тебя гоню?
Не ответив, Лионгина подкрадывается, зажмуривается и прохладными с улицы руками сжимает неспокойную, пытающуюся высвободиться голову Алоизаса. Пальцы, согревшиеся от его горячей кожи, блуждают по высокому лбу, расправляют вздрагивающие морщинки. Веки, прикрытые ее ладонью, нервно восстают против нежного насилия. Большой, прямой нос, свидетельствующий о благородном происхождении. Тонкие, стиснутые губы, они могут сказать больше, чем взгляд. Такая голова годится для скульптуры. Божество! Стоять вот так и долго не открывать глаз. Всю жизнь...
Алоизас встряхивается, отводит ее ладони.
— Как у тебя... на работе?
— Лучше не говорить об этом.
— Возишься с чужой группой? Не можешь придумать, как от нее отделаться?
Алоизас подозрительно оглядел ее, надул губы.
— Сами от меня отделались. Так проще.
— Уволили?
— Еще чего! Отняли группу. Передали аспиранту.
— Тебе бы радоваться — чужая группа. Не понимаю.
Лионгина обходит кресло, втискивается между столом и стеной. Смотрит прямо, чтобы его взгляд не проскользнул мимо. Алоизасу неудобно больше торчать на постаменте, но слезать, когда за тобой наблюдают требовательные глаза, тоже неловко.
— И понимать нечего. Сработали предохранители бюрократического механизма.
— Погоди, погоди. Ты действительно не рад?
— Я-то рад. Таких тупиц у меня давно не было. Балованная дочь большого начальника, развращенная наследница палангских богатеев, тупая, как овца, спортсменка. Однако...
— Однако?..
— Отстранив меня, они спасают свое реноме. Понимаешь?
— Кто — они?
— Откуда я знаю? Завкафедрой.
Деканат. Кто-то из ректората. Наш институт — оранжерея для таких, как Аудроне И. или Алдона И. Фиктивные экзамены, фиктивные оценки...
— У тебя есть доказательства?
— А эти несколько случаев?
— Слишком мало! Учти, слишком мало! — Лионгина вздрагивает от своего непривычно повелительного голоса, словно сама вскарабкалась на пьедестал, а Алоизас жмется у подножия. Но раскаяние медлит.— Подумай без эмоций.
— Так считаешь? — Алоизас не обращает внимания на ее тон.— А знакомства, погоня за выгодой? Ты — мне, я — тебе?
— Кто теперь не пользуется знакомствами!
— Не все! Не все! — Он гордо стучит себя в грудь.— И ты — не смей, если кто-нибудь предложит!
— Что собираешься делать?
— Не знаю.
— Слушай, не поговорить ли тебе с проректором? С твоим Генюсом? Ничего не прося и не требуя — по-дружески.
— Не напоминай мне об Эугениюсе!
— Ты... который всегда так его уважал?
— Ошибался! — Алоизас махнул рукой.— Вместо того чтобы обратиться официально, поймал его около института, неподалеку от кафе. Он обрадовался, затащил меня пить кофе, заказал коньяку. Не понравилась мне ситуация, очень не понравилась, но ведь мы с Генюсом... Тетя козьим молоком нас обоих поила... Да ладно.
— Позволил ему заплатить? — Голос Лионгины прозвучал властно — из будущего, в которое она вскоре вступит.
— Неужели твой муж подонок? Заплатил, конечно. Изложил суть дела, ни на кого не жалуясь. Так, мол, и так, Генюс, дай совет. Он по-приятельски рассказал анекдотик. Я — серьезно, Генюс! Я тоже, Алоизас Премудрый! Такое у меня когда-то было прозвище. Если бы я обращал внимание на подобные мелочи, давно бы уже угодил в психбольницу. Так-то, старик. Ему мои переживания — мелочь.
— А ты ему что?
— Не бойся, ответил.
— Все-таки... что?
— Какие же это мелочи, сказал, если из-за оценки пытаются подкупить, потом провоцируют, потом наваливаются всей кафедрой... Как бы ты сам поступил, Генюс, на моем месте?
— И что он, твой Генюс?
— Не думаю, говорит, старик, что могу попасть в такое положение.
— Браво, прекрасно он тебе врезал! — Лионгина выдала это тем же властным тоном, к которому еще только приспосабливалась. На этот раз в голосе плескалась ирония.
— Это еще не все.— Алоизас набирает воздух.— Между прочим поинтересовался, не охотник ли я. Нет, говорю, Генюс, не охочусь и не рыбачу. Принципиально!
— А он что?
— Пригласил зайти в гости. Молодость вспомнить, рюмку-другую пригубить.
— Не сомневаюсь, утешил бы французским коньячком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Ну, знаете...— Лионгина отпрянула. Ей не хватало воздуха, свободы, хотелось быть как можно дальше от человечка, который незаметно подавлял ее и неряшливым видом, и упорством, и самоуверенностью.
— Банда паразитов, облепившая институт снизу доверху! — Отпустив рукав, его клещи потянулись к ручке ее сумки.— Распоясались, творят невесть что. Белое у них — черное, черное — белое! В моем лице вы видите жертву. Дисквалифицировали! А за что? За критику! Разве это единственный факт? Вот ваш муж никого не критиковал, просто как честный человек не пожелал участвовать в грязной махинации с экзаменами. И что в результате? Ему угрожают, ставят ловушки. Учтите, не терпят ни малейших возражений! От всей души поздравляю, Алоизас Губертавичюс держится мужественно, может быть, даже героически, да, да! — Заметив напряженность в ее лице и участившееся дыхание, Н. продолжал, не давая очухаться: — Не я один им восхищаюсь, многие, но — поверьте! — одному этот груз не поднять. В одиночку не отобьешься. Сожрут, как румяное яблочко! Я — другое дело, я им не по зубам — горек, ох горек! — Он поморщился, будто хлебнул глоток полыни.— Есть у меня материальчик. Очень интересный материальчик! В свободное время собираю досье...
— Вы бредите! — Лионгине привиделось, как его клещи ловят летящие по ветру бумажки — целый мусорный ящик. Она пришла в себя, отобрала сумку, выставила ее как щит.— При чем тут я? Что вы ко мне привязались?
— Коллега Алоизас незаслуженно избегает меня. А тем временем над его головой собираются тучи... Свинцовые тучи! Хочу помочь, дружески помочь как бывший коллега. Знаю, вы умная женщина. Женщина многое может сделать.
— Отстаньте, я не желаю вас слушать!
Н. больше не пытался ее удерживать, она убегала, как от мусорной свалки. На лице и руках ощущала запах нечистот, в груди — боль за Алоизаса, который снова был не божеством — честным, беспомощным, легко ранимым человеком.
— Что случилось?
Сбежала с лекций? Смотри, Лина, привыкнешь прогуливать!
Алоизас скрипнул креслом. По быстрому повороту, по бессмысленному взгляду ясно, что не пишет — рисует клеточки кроссворда.
— Ничего, дорогой. Я свободнее, когда есть квартирантка.
— Квартирантка? — Он заставляет себя скользнуть в другой мир — неуютный, раздражающий, пропахший остатками пищи и лекарствами. Мало своих неприятностей? — Да, вспоминаю... Ты ею довольна?
— Очень!
— Почему так радостно?
— Я очень, очень довольна.
— Словечка в простоте не скажешь.
— Мне уйти?
— Разве я тебя гоню?
Не ответив, Лионгина подкрадывается, зажмуривается и прохладными с улицы руками сжимает неспокойную, пытающуюся высвободиться голову Алоизаса. Пальцы, согревшиеся от его горячей кожи, блуждают по высокому лбу, расправляют вздрагивающие морщинки. Веки, прикрытые ее ладонью, нервно восстают против нежного насилия. Большой, прямой нос, свидетельствующий о благородном происхождении. Тонкие, стиснутые губы, они могут сказать больше, чем взгляд. Такая голова годится для скульптуры. Божество! Стоять вот так и долго не открывать глаз. Всю жизнь...
Алоизас встряхивается, отводит ее ладони.
— Как у тебя... на работе?
— Лучше не говорить об этом.
— Возишься с чужой группой? Не можешь придумать, как от нее отделаться?
Алоизас подозрительно оглядел ее, надул губы.
— Сами от меня отделались. Так проще.
— Уволили?
— Еще чего! Отняли группу. Передали аспиранту.
— Тебе бы радоваться — чужая группа. Не понимаю.
Лионгина обходит кресло, втискивается между столом и стеной. Смотрит прямо, чтобы его взгляд не проскользнул мимо. Алоизасу неудобно больше торчать на постаменте, но слезать, когда за тобой наблюдают требовательные глаза, тоже неловко.
— И понимать нечего. Сработали предохранители бюрократического механизма.
— Погоди, погоди. Ты действительно не рад?
— Я-то рад. Таких тупиц у меня давно не было. Балованная дочь большого начальника, развращенная наследница палангских богатеев, тупая, как овца, спортсменка. Однако...
— Однако?..
— Отстранив меня, они спасают свое реноме. Понимаешь?
— Кто — они?
— Откуда я знаю? Завкафедрой.
Деканат. Кто-то из ректората. Наш институт — оранжерея для таких, как Аудроне И. или Алдона И. Фиктивные экзамены, фиктивные оценки...
— У тебя есть доказательства?
— А эти несколько случаев?
— Слишком мало! Учти, слишком мало! — Лионгина вздрагивает от своего непривычно повелительного голоса, словно сама вскарабкалась на пьедестал, а Алоизас жмется у подножия. Но раскаяние медлит.— Подумай без эмоций.
— Так считаешь? — Алоизас не обращает внимания на ее тон.— А знакомства, погоня за выгодой? Ты — мне, я — тебе?
— Кто теперь не пользуется знакомствами!
— Не все! Не все! — Он гордо стучит себя в грудь.— И ты — не смей, если кто-нибудь предложит!
— Что собираешься делать?
— Не знаю.
— Слушай, не поговорить ли тебе с проректором? С твоим Генюсом? Ничего не прося и не требуя — по-дружески.
— Не напоминай мне об Эугениюсе!
— Ты... который всегда так его уважал?
— Ошибался! — Алоизас махнул рукой.— Вместо того чтобы обратиться официально, поймал его около института, неподалеку от кафе. Он обрадовался, затащил меня пить кофе, заказал коньяку. Не понравилась мне ситуация, очень не понравилась, но ведь мы с Генюсом... Тетя козьим молоком нас обоих поила... Да ладно.
— Позволил ему заплатить? — Голос Лионгины прозвучал властно — из будущего, в которое она вскоре вступит.
— Неужели твой муж подонок? Заплатил, конечно. Изложил суть дела, ни на кого не жалуясь. Так, мол, и так, Генюс, дай совет. Он по-приятельски рассказал анекдотик. Я — серьезно, Генюс! Я тоже, Алоизас Премудрый! Такое у меня когда-то было прозвище. Если бы я обращал внимание на подобные мелочи, давно бы уже угодил в психбольницу. Так-то, старик. Ему мои переживания — мелочь.
— А ты ему что?
— Не бойся, ответил.
— Все-таки... что?
— Какие же это мелочи, сказал, если из-за оценки пытаются подкупить, потом провоцируют, потом наваливаются всей кафедрой... Как бы ты сам поступил, Генюс, на моем месте?
— И что он, твой Генюс?
— Не думаю, говорит, старик, что могу попасть в такое положение.
— Браво, прекрасно он тебе врезал! — Лионгина выдала это тем же властным тоном, к которому еще только приспосабливалась. На этот раз в голосе плескалась ирония.
— Это еще не все.— Алоизас набирает воздух.— Между прочим поинтересовался, не охотник ли я. Нет, говорю, Генюс, не охочусь и не рыбачу. Принципиально!
— А он что?
— Пригласил зайти в гости. Молодость вспомнить, рюмку-другую пригубить.
— Не сомневаюсь, утешил бы французским коньячком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174