Ударят и снова — ах, ах! Человека, видите ли, совесть мучает. Плачет и когда его бьют, и когда сам бьет — вот результат вашего милосердия.
— Простите, я категорически с вами не согласен! — Алоизас откинулся на спинку стула, чтобы быть подальше от крашеного, сыплющего наглые непристойности рта, от длинной, гибкой, казалось, в такт словам извивающейся шеи.— Было бы очень печально не иметь альтернативы.
— Ах так! Наблюдать со стороны, как молотят друг друга правые и неправые, сильные и слабые?
— Просто не творить свинств!
Алоизас выпалил и спохватился, что выполз на открытое пространство, где не вполне безопасно. Вокруг понатыканы непонятные символы, спросят, что они означают, а он и не знает. Что такое — свинство? Что — не свинство? Прав был Игнас Губертавичюс, когда влепил юной Гертруде символическую пощечину. Символ соответствовал своему содержанию, назначению. А когда был прав я? Лионгина? Мы были правы и не правы сотни раз. Понавешали множество всяческих знаков, заблудились среди них и уже не находим выхода. Встретившись со свинством, вежливо раскланиваемся и отводим глаза.
— Меня устроила бы котлета без философского соуса,— проворчал он, отворачиваясь от Ани. Его хитро выманили на мерцающий, гудящий простор, где он бессилен. Сбежать! Как-нибудь сбежать!
— Ах, Алоизас, не портите вечер, ладно? Я нарядилась, не пожалела духов, которые стоили ползарплаты. Единственная моя ошибка, что, желая вам понравиться, красиво поговорила. Хотите, прокручу ленту назад, и мои минусы превратятся в плюсы. Нет? Тогда похвалите как хозяйку: холодные котлеты превратились в изысканное блюдо.
Взгляните и убедитесь!
Черт побери, зачем она выставляет свою длинную шею, сыпля банальности? Алоизас заставляет себя уткнуться в тарелку.
— Я знаю, чего не хватает для хорошего настроения. Музыки! — Аня хлопает костлявыми ладонями, звук неприятный, словно треснула сухая ветка.— Видела, есть у вас Прокофьев. Очень люблю Прокофьева!
Алоизас растерянно наблюдает, как большие руки ставят пластинку. Стереозвуки окутывают, пронизывают окружающее пространство, то раздвигают, то стискивают его. Кто ей сказал, что меня от Прокофьева бросает в дрожь? Каждый его такт, даже самый легкий, соприкасается с тем, что за дверью, за линией горизонта. Что-то должно случиться, шепчут скрипки, неумолимо надвигается страшная неизбежность, оповещают тромбоны. Барабанов можно не слушать, все пройдет без грохота — судьба подкралась на цыпочках.
Аня, испугавшись грома ударных, бросается приглушить. С музыкой она обращается, как с тарелками, которые переставляет с места на место. Лионгина музыку чувствует, хотя слушать ее отказывается. Музыка, говорит, из ушей капает, ха-ха! Где она, Лионгина? Кто посмел хихикать? Не о ней ли шепчут скрипки, оповещают тромбоны, готовые оплакать чью-то гибель? Целую вечность нет Лионгины. Давно должна быть дома. Если бы не белая длинная шея Ани — колышущаяся, как удав! — не волновало бы так отсутствие Лионгины. Незачем волноваться. Возят ее в новенькой «Волге». Куда возят? Кто? Почему? Может, села, не поинтересовавшись, чья это «Волга»?
Подстегивая его беспокойство, по улице приближается свист машины. Не машина, а сплав металла и скорости. Вот-вот взревет под окнами, и посыплются тремоло ее каблучков. О, я попала на бал? Автомобиль проносится с невообразимой быстротой, давит и расшвыривает звенящую в голове фальшивую фразу. Не останавливается. Пронзительный визг. Ее? Алоизас бросается к окну и, откинув гардину, вонзается взглядом во тьму. Рядом с мужской головой — головка женщины. Бьется о стекло. От напряженного вглядывания, от тактов Прокофьева, приближающих падение занавеса, в глазах — зигзаги молний. Ее пелерина! Там она, там! Куда ее везут?! Словно от взрыва, рассеивается, разбрызгивается лед пространства. Алоизас набирает в легкие воздух, в один прыжок минует коридор, другим преодолевает каскад ступеней.
Темно и мокро на улице. Жуткий час, когда ни стены домов, ни мокрый асфальт и голые деревья, ни все отчужденное от тебя, спокойно ужинающее человечество ничем не в состоянии помочь. Когда-то он уже выскакивал на улицу при подобных обстоятельствах. Теперь стал хитрее. Нет безвыходных положений, теперь он ко всему готов. Как маленький метеор, накатывается поджарый «жигуленок». Алоизас, растопырив руки, выскакивает на середину мостовой. Пронзительно визжат прекрасно отрегулированные тормоза.
— За «Волгой»! Не упускайте из виду!
— Дорого будет стоить, шеф,— скалит зубы рыжий парень в кожаной куртке.
Алоизас выхватывает из бумажника четвертную, бросает парню.
— Йес, шеф!
Не волнуйтесь, мы их и в аду настигнем. В случае надобности крылья выпущу. Видели фильмы о Фантомасе?
— Получил свое и заткнись,— сквозь стиснутые зубы цедит Алоизас.
Какое-то время ничего не слышно — только бешеный свет раздираемого воздуха. И не видно ничего, кроме летящего впереди света. Два упругих световых кома рвутся вперед, то сливаясь, то разъединяясь. «Волга» выжимает бешеную скорость и на склоне повисает в воздухе. Прыгает и парит следом их метеор.
— Шеф, они кинулись в горы! — визжит рыжий.— Я не могу с такой скоростью по этому серпантину! Боюсь...
Серпантин между Вильнюсом и Неменчине? Может, сгрудились сгустки тьмы, может, черные сосняки на холмах? Или придавившие землю тучи?
Алоизас швыряет водителю еще одну четвертную.
— Теперь порядочек, теперь самому черту хвост прищемим! — сливается с ревом мотора алчное дыхание рыжего парня.— Впереди разобранный мост. Они прозевали знак!
— Обогнать, остановить! — рычит Алоизас.— Она должна жить, понимаешь? Если с ней что-нибудь случится, у меня, как граната, взорвется сердце!
Пронзительный визг покрышек и воздуха. Вот-вот оглушит страшный треск и придавит не менее страшная, тяжелая, как слиток свинца, тишина.
— Вот те на! Скрипите зубами и ничего не кушаете. Сколько можно держать на вилке кусочек котлеты? Лионгина будет ругаться, милый Алоизас, что я не покормила вас.
Кто это? Что за женщина в черном платье и с дразняще белой шеей? Что надо ей здесь, где все наполнено ожиданием? Кто ее пустил, словно какую-то насмешку? Страшен этот бал, когда... Очухайся, ничего не произошло! Музыка Прокофьева... Парафразы приключений... Хватит, брось ты свои несерьезные книжонки! Ее зовут Аня, бывшая Аницета Л., приятельница Лионги-ны, если верить Лионгине. Шея Ани трепещет от сдерживаемого смеха. Догадалась, где я побывал? Смеется, будто знает, что еще может произойти? Да ничего не произойдет. Абсолютно ничего. Все, чему суждено было случиться, уже случилось.
— Я сыт... Простите, сыт!
И Алоизас, покачиваясь, уползает в свое логово.
Прошаркали сонные шаги, призрачно прошелестела упругая легкая материя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Простите, я категорически с вами не согласен! — Алоизас откинулся на спинку стула, чтобы быть подальше от крашеного, сыплющего наглые непристойности рта, от длинной, гибкой, казалось, в такт словам извивающейся шеи.— Было бы очень печально не иметь альтернативы.
— Ах так! Наблюдать со стороны, как молотят друг друга правые и неправые, сильные и слабые?
— Просто не творить свинств!
Алоизас выпалил и спохватился, что выполз на открытое пространство, где не вполне безопасно. Вокруг понатыканы непонятные символы, спросят, что они означают, а он и не знает. Что такое — свинство? Что — не свинство? Прав был Игнас Губертавичюс, когда влепил юной Гертруде символическую пощечину. Символ соответствовал своему содержанию, назначению. А когда был прав я? Лионгина? Мы были правы и не правы сотни раз. Понавешали множество всяческих знаков, заблудились среди них и уже не находим выхода. Встретившись со свинством, вежливо раскланиваемся и отводим глаза.
— Меня устроила бы котлета без философского соуса,— проворчал он, отворачиваясь от Ани. Его хитро выманили на мерцающий, гудящий простор, где он бессилен. Сбежать! Как-нибудь сбежать!
— Ах, Алоизас, не портите вечер, ладно? Я нарядилась, не пожалела духов, которые стоили ползарплаты. Единственная моя ошибка, что, желая вам понравиться, красиво поговорила. Хотите, прокручу ленту назад, и мои минусы превратятся в плюсы. Нет? Тогда похвалите как хозяйку: холодные котлеты превратились в изысканное блюдо.
Взгляните и убедитесь!
Черт побери, зачем она выставляет свою длинную шею, сыпля банальности? Алоизас заставляет себя уткнуться в тарелку.
— Я знаю, чего не хватает для хорошего настроения. Музыки! — Аня хлопает костлявыми ладонями, звук неприятный, словно треснула сухая ветка.— Видела, есть у вас Прокофьев. Очень люблю Прокофьева!
Алоизас растерянно наблюдает, как большие руки ставят пластинку. Стереозвуки окутывают, пронизывают окружающее пространство, то раздвигают, то стискивают его. Кто ей сказал, что меня от Прокофьева бросает в дрожь? Каждый его такт, даже самый легкий, соприкасается с тем, что за дверью, за линией горизонта. Что-то должно случиться, шепчут скрипки, неумолимо надвигается страшная неизбежность, оповещают тромбоны. Барабанов можно не слушать, все пройдет без грохота — судьба подкралась на цыпочках.
Аня, испугавшись грома ударных, бросается приглушить. С музыкой она обращается, как с тарелками, которые переставляет с места на место. Лионгина музыку чувствует, хотя слушать ее отказывается. Музыка, говорит, из ушей капает, ха-ха! Где она, Лионгина? Кто посмел хихикать? Не о ней ли шепчут скрипки, оповещают тромбоны, готовые оплакать чью-то гибель? Целую вечность нет Лионгины. Давно должна быть дома. Если бы не белая длинная шея Ани — колышущаяся, как удав! — не волновало бы так отсутствие Лионгины. Незачем волноваться. Возят ее в новенькой «Волге». Куда возят? Кто? Почему? Может, села, не поинтересовавшись, чья это «Волга»?
Подстегивая его беспокойство, по улице приближается свист машины. Не машина, а сплав металла и скорости. Вот-вот взревет под окнами, и посыплются тремоло ее каблучков. О, я попала на бал? Автомобиль проносится с невообразимой быстротой, давит и расшвыривает звенящую в голове фальшивую фразу. Не останавливается. Пронзительный визг. Ее? Алоизас бросается к окну и, откинув гардину, вонзается взглядом во тьму. Рядом с мужской головой — головка женщины. Бьется о стекло. От напряженного вглядывания, от тактов Прокофьева, приближающих падение занавеса, в глазах — зигзаги молний. Ее пелерина! Там она, там! Куда ее везут?! Словно от взрыва, рассеивается, разбрызгивается лед пространства. Алоизас набирает в легкие воздух, в один прыжок минует коридор, другим преодолевает каскад ступеней.
Темно и мокро на улице. Жуткий час, когда ни стены домов, ни мокрый асфальт и голые деревья, ни все отчужденное от тебя, спокойно ужинающее человечество ничем не в состоянии помочь. Когда-то он уже выскакивал на улицу при подобных обстоятельствах. Теперь стал хитрее. Нет безвыходных положений, теперь он ко всему готов. Как маленький метеор, накатывается поджарый «жигуленок». Алоизас, растопырив руки, выскакивает на середину мостовой. Пронзительно визжат прекрасно отрегулированные тормоза.
— За «Волгой»! Не упускайте из виду!
— Дорого будет стоить, шеф,— скалит зубы рыжий парень в кожаной куртке.
Алоизас выхватывает из бумажника четвертную, бросает парню.
— Йес, шеф!
Не волнуйтесь, мы их и в аду настигнем. В случае надобности крылья выпущу. Видели фильмы о Фантомасе?
— Получил свое и заткнись,— сквозь стиснутые зубы цедит Алоизас.
Какое-то время ничего не слышно — только бешеный свет раздираемого воздуха. И не видно ничего, кроме летящего впереди света. Два упругих световых кома рвутся вперед, то сливаясь, то разъединяясь. «Волга» выжимает бешеную скорость и на склоне повисает в воздухе. Прыгает и парит следом их метеор.
— Шеф, они кинулись в горы! — визжит рыжий.— Я не могу с такой скоростью по этому серпантину! Боюсь...
Серпантин между Вильнюсом и Неменчине? Может, сгрудились сгустки тьмы, может, черные сосняки на холмах? Или придавившие землю тучи?
Алоизас швыряет водителю еще одну четвертную.
— Теперь порядочек, теперь самому черту хвост прищемим! — сливается с ревом мотора алчное дыхание рыжего парня.— Впереди разобранный мост. Они прозевали знак!
— Обогнать, остановить! — рычит Алоизас.— Она должна жить, понимаешь? Если с ней что-нибудь случится, у меня, как граната, взорвется сердце!
Пронзительный визг покрышек и воздуха. Вот-вот оглушит страшный треск и придавит не менее страшная, тяжелая, как слиток свинца, тишина.
— Вот те на! Скрипите зубами и ничего не кушаете. Сколько можно держать на вилке кусочек котлеты? Лионгина будет ругаться, милый Алоизас, что я не покормила вас.
Кто это? Что за женщина в черном платье и с дразняще белой шеей? Что надо ей здесь, где все наполнено ожиданием? Кто ее пустил, словно какую-то насмешку? Страшен этот бал, когда... Очухайся, ничего не произошло! Музыка Прокофьева... Парафразы приключений... Хватит, брось ты свои несерьезные книжонки! Ее зовут Аня, бывшая Аницета Л., приятельница Лионги-ны, если верить Лионгине. Шея Ани трепещет от сдерживаемого смеха. Догадалась, где я побывал? Смеется, будто знает, что еще может произойти? Да ничего не произойдет. Абсолютно ничего. Все, чему суждено было случиться, уже случилось.
— Я сыт... Простите, сыт!
И Алоизас, покачиваясь, уползает в свое логово.
Прошаркали сонные шаги, призрачно прошелестела упругая легкая материя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174