Нет, нету там никакой подковки! Не может быть. Не должно быть.
Она ускорила шаг. Опрометью кинулась прочь от того места, где померещился ей другой — не нынешний Игерман.
...Щелкнул замок, отрезая от преследователя. Она до боли сжала фигурный ключ и пришла в себя. Запах старинных вещей и афиш. Лионгина стояла в своем роскошном кабинете с потемневшими деревянными панелями и гипсовой лепниной. Наконец-то она тут, где все ясно — обязанности, человеческие отношения, чувства, их заменители. Один кожаный диван стоит столько, что главбуха не сегодня завтра хватит инфаркт. Кто осмелится тебя преследовать, когда даже она боится! Так чего же ты бежала сюда с колотящимся сердцем? Как это чего — за лисьей шубкой! Если промедлю, в ней будет красоваться Алдона И. Пора засучить рукава. Превратить идею в реальность. Действовать целеустремленно и смело.
Подергав дверь — заперла ли? — Лионгина вытащила из шкафа пишущую машинку.
Не портативную — тяжелую «Оптиму». Став начальницей, она редко пользовалась ею, хотя, работая в инспекторской, стучала целыми часами. И по делу, и для собственного удовольствия. Ее пальцы иногда тосковали по привычной усталости. Сжалось сердце, когда снимала крышку футляра, смахивала пыль с клавиатуры. Неужели мне тогда было хорошо? Вставила учрежденческий бланк и, словно согревая, погладила клавиши. Сразу же сцепились рычажки, вместо большого «Г» выскочило маленькое. Она вырвала испорченный лист, вставила другой. Руки одеревенели. Снова испортила лист, сердито скомкала его. Расслабиться, не клевать по буковке. Хорошую машинистку от плохой отличает свобода. А что, тогда я была свободна? Счастлива? Сосредоточиться, чтобы ничего, кроме клавиатуры, не видеть. На несколько минут превратись в робота. Ведь должна выдать шедевр, каждое слово которого втайне уже обсосала.
«Глубокоуважаемый товарищ министр!
Одна из ведущих солисток Гастрольного бюро, заслуженный деятель искусств и заслуженная артистка республики Аста Г. готовится к гастрольной поездке по крупным городам Российской Федерации (Горький, Саратов, Волгоград). Нет надобности объяснять, что выступления наших артистов за пределами Литовской ССР должны во всех отношениях поднимать престиж республики. Мы стремимся к тому, чтобы репертуар артистки отвечал самым высоким идейно-художественным требованиям. К сожалению, тов. Аста Г. не готова к этой ответственной поездке по несколько иным обстоятельствам, тоже весьма важным, если принять во внимание ранимость людей искусства. У нее нет подходящей для такой репрезентативной поездки верхней одежды.
Зная Ваше, товарищ министр, постоянное дружеское внимание к нашим нуждам, осмеливаюсь от имени Гастрольбюро и от себя лично обратиться к вам с большой просьбой. В начале сентября на выставке в Доме моделей демонстрировалась шубка из обрезков чернобурки. Дав указание о продаже тов. Асте Г. этой шубки, Вы помогли бы решить серьезную проблему, связанную с ответственными гастролями. Заранее благодарный всегда Ваш
директор и художественный руководитель Гастрольного бюро, народный артист Литовской ССР»
Лионгина прочла про себя, потом вслух. Бр-р! Мерзкая писанина. Впрочем, чем хуже, тем лучше! Мерзость Ляонас Б. скорее подпишет, чем шедевр. Алоизас бы в клочки разорвал и трое суток со мной не разговаривал. Из-за формы, из-за содержания, из-за... Мысль об Алоизасе сжала грудь. Он все еще в ней и был все время, пока билась она, как ящерица с прищемленным хвостом, пытаясь вырваться из-под придавившего камня. Нет никакого камня, никакой лавины — разве что какая-нибудь невзначай прилетевшая инопланетная тарелочка! — все она выдумала, чтобы легче было подсунуть порядочному человеку омерзительный, унижающий опус. Ну и пусть! Не отказываться же из-за этого гастролера, ветреника и неудачника, от прекрасной шубки! К тому же — доставить радость хищной Алдоне И.? Склонившись над раковиной в нише кабинета, пустила воду. Тщательно оттирала руки, будто невесть в чем перемазала их.
Директора, художественного руководителя и мнимого своего любовника застала она закопавшимся в груду нот. Напевает, мычит, постукивает по столу костяшками пальцев.
— Сегодня же закончил бы проклятую симфоньетту, если бы не финал! Не нравится мне, вот послушайте! —
Шагнул к пианино, опрокинув на ходу стул. Не казался сейчас ни красивым, ни элегантным, лицо отекшее — в пятнах, словно с него содрали кожу, и не один раз, а несколько.— Неплохо, а? — Не отрывая рук от клавиш, повернулся к ней с надеждой и недовольством в глазах.
— Неплохо, но слишком похоже на финал вашего концерта с гобоем.— Лионгина напела, не приводя в движение своего голоса.
— Не слышу, что вы там бормочете. Громче! — Передразнивая, он нарочно взял фальшивую ноту.
Она, покраснев, включила все регистры голоса, повторила.
— Действительно! Мне и самому казалось, что где-то уже было подобное. Мое, не мое — неважно. Нет, вы удивительная женщина, Лионгина. Какая молниеносная реакция! Жаль, что не занимаетесь музыкальной критикой!
— Если бы я была критиком, то всегда хвалила бы вас.
— Почему?
— Какой критик осмелится ущипнуть руководителя Гаст-рольбюро, являющегося одновременно членом коллегии министерства и всевозможных редколлегий?
— Тогда не будьте критиком. Но ваш голос... Почему вы прячете его? Хорошо, хорошо, обойдусь без комплиментов. Оставайтесь, как были, моим заместителем и,— он немного смутился, потому что продолжал слышать ее голос,— моей музой.
— Ладно.— Она вздохнула и протянула бумагу, адресованную министру легкой промышленности республики.— А вы по» прежнему будете мне другом?
— Безусловно, безусловно!
Шеф пробежал глазами бумагу, не прикасаясь к ней. Он не любил обращаться с просьбами в высокие инстанции, терпеть не мог связанных с этим забот, а главное, необходимости унижаться.
— Гм, Аста Г. мерзнет? Не поверю. Неужели кормилец не одарил ее шубкой?
— Такой шубы у нее нет.
— Какое же это чудо ускользнуло от нашей Асты?
— Супермодная и супердешевая шубка. Из обрезков чернобурок.
— У вас, Лионгина, кажется, никакой нет?
Шельма! До чего же умен и проницателен. Мгновенно, словно бритвой, вспорол все ее хитросплетения. Все видит, все понимает — и не только в этом грязном деле! — как же тогда может жить в своей чуткой двойной шкуре? Не чешется, не раздирает до крови? А может, и в самом деле, несколько аккордов — хотя музыки написаны горы! — для него важнее всего на свете? Чего же тогда стоит ворчание Алоизаса — простите, Руссо! — честность еще дороже порядочным людям, чем ученость людям образованным! Если не подпишет, кольну прямо в глаза. Не пожалею его нежной кожи. Стой! Очнись! Не ты носишься на летающих тарелочках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Она ускорила шаг. Опрометью кинулась прочь от того места, где померещился ей другой — не нынешний Игерман.
...Щелкнул замок, отрезая от преследователя. Она до боли сжала фигурный ключ и пришла в себя. Запах старинных вещей и афиш. Лионгина стояла в своем роскошном кабинете с потемневшими деревянными панелями и гипсовой лепниной. Наконец-то она тут, где все ясно — обязанности, человеческие отношения, чувства, их заменители. Один кожаный диван стоит столько, что главбуха не сегодня завтра хватит инфаркт. Кто осмелится тебя преследовать, когда даже она боится! Так чего же ты бежала сюда с колотящимся сердцем? Как это чего — за лисьей шубкой! Если промедлю, в ней будет красоваться Алдона И. Пора засучить рукава. Превратить идею в реальность. Действовать целеустремленно и смело.
Подергав дверь — заперла ли? — Лионгина вытащила из шкафа пишущую машинку.
Не портативную — тяжелую «Оптиму». Став начальницей, она редко пользовалась ею, хотя, работая в инспекторской, стучала целыми часами. И по делу, и для собственного удовольствия. Ее пальцы иногда тосковали по привычной усталости. Сжалось сердце, когда снимала крышку футляра, смахивала пыль с клавиатуры. Неужели мне тогда было хорошо? Вставила учрежденческий бланк и, словно согревая, погладила клавиши. Сразу же сцепились рычажки, вместо большого «Г» выскочило маленькое. Она вырвала испорченный лист, вставила другой. Руки одеревенели. Снова испортила лист, сердито скомкала его. Расслабиться, не клевать по буковке. Хорошую машинистку от плохой отличает свобода. А что, тогда я была свободна? Счастлива? Сосредоточиться, чтобы ничего, кроме клавиатуры, не видеть. На несколько минут превратись в робота. Ведь должна выдать шедевр, каждое слово которого втайне уже обсосала.
«Глубокоуважаемый товарищ министр!
Одна из ведущих солисток Гастрольного бюро, заслуженный деятель искусств и заслуженная артистка республики Аста Г. готовится к гастрольной поездке по крупным городам Российской Федерации (Горький, Саратов, Волгоград). Нет надобности объяснять, что выступления наших артистов за пределами Литовской ССР должны во всех отношениях поднимать престиж республики. Мы стремимся к тому, чтобы репертуар артистки отвечал самым высоким идейно-художественным требованиям. К сожалению, тов. Аста Г. не готова к этой ответственной поездке по несколько иным обстоятельствам, тоже весьма важным, если принять во внимание ранимость людей искусства. У нее нет подходящей для такой репрезентативной поездки верхней одежды.
Зная Ваше, товарищ министр, постоянное дружеское внимание к нашим нуждам, осмеливаюсь от имени Гастрольбюро и от себя лично обратиться к вам с большой просьбой. В начале сентября на выставке в Доме моделей демонстрировалась шубка из обрезков чернобурки. Дав указание о продаже тов. Асте Г. этой шубки, Вы помогли бы решить серьезную проблему, связанную с ответственными гастролями. Заранее благодарный всегда Ваш
директор и художественный руководитель Гастрольного бюро, народный артист Литовской ССР»
Лионгина прочла про себя, потом вслух. Бр-р! Мерзкая писанина. Впрочем, чем хуже, тем лучше! Мерзость Ляонас Б. скорее подпишет, чем шедевр. Алоизас бы в клочки разорвал и трое суток со мной не разговаривал. Из-за формы, из-за содержания, из-за... Мысль об Алоизасе сжала грудь. Он все еще в ней и был все время, пока билась она, как ящерица с прищемленным хвостом, пытаясь вырваться из-под придавившего камня. Нет никакого камня, никакой лавины — разве что какая-нибудь невзначай прилетевшая инопланетная тарелочка! — все она выдумала, чтобы легче было подсунуть порядочному человеку омерзительный, унижающий опус. Ну и пусть! Не отказываться же из-за этого гастролера, ветреника и неудачника, от прекрасной шубки! К тому же — доставить радость хищной Алдоне И.? Склонившись над раковиной в нише кабинета, пустила воду. Тщательно оттирала руки, будто невесть в чем перемазала их.
Директора, художественного руководителя и мнимого своего любовника застала она закопавшимся в груду нот. Напевает, мычит, постукивает по столу костяшками пальцев.
— Сегодня же закончил бы проклятую симфоньетту, если бы не финал! Не нравится мне, вот послушайте! —
Шагнул к пианино, опрокинув на ходу стул. Не казался сейчас ни красивым, ни элегантным, лицо отекшее — в пятнах, словно с него содрали кожу, и не один раз, а несколько.— Неплохо, а? — Не отрывая рук от клавиш, повернулся к ней с надеждой и недовольством в глазах.
— Неплохо, но слишком похоже на финал вашего концерта с гобоем.— Лионгина напела, не приводя в движение своего голоса.
— Не слышу, что вы там бормочете. Громче! — Передразнивая, он нарочно взял фальшивую ноту.
Она, покраснев, включила все регистры голоса, повторила.
— Действительно! Мне и самому казалось, что где-то уже было подобное. Мое, не мое — неважно. Нет, вы удивительная женщина, Лионгина. Какая молниеносная реакция! Жаль, что не занимаетесь музыкальной критикой!
— Если бы я была критиком, то всегда хвалила бы вас.
— Почему?
— Какой критик осмелится ущипнуть руководителя Гаст-рольбюро, являющегося одновременно членом коллегии министерства и всевозможных редколлегий?
— Тогда не будьте критиком. Но ваш голос... Почему вы прячете его? Хорошо, хорошо, обойдусь без комплиментов. Оставайтесь, как были, моим заместителем и,— он немного смутился, потому что продолжал слышать ее голос,— моей музой.
— Ладно.— Она вздохнула и протянула бумагу, адресованную министру легкой промышленности республики.— А вы по» прежнему будете мне другом?
— Безусловно, безусловно!
Шеф пробежал глазами бумагу, не прикасаясь к ней. Он не любил обращаться с просьбами в высокие инстанции, терпеть не мог связанных с этим забот, а главное, необходимости унижаться.
— Гм, Аста Г. мерзнет? Не поверю. Неужели кормилец не одарил ее шубкой?
— Такой шубы у нее нет.
— Какое же это чудо ускользнуло от нашей Асты?
— Супермодная и супердешевая шубка. Из обрезков чернобурок.
— У вас, Лионгина, кажется, никакой нет?
Шельма! До чего же умен и проницателен. Мгновенно, словно бритвой, вспорол все ее хитросплетения. Все видит, все понимает — и не только в этом грязном деле! — как же тогда может жить в своей чуткой двойной шкуре? Не чешется, не раздирает до крови? А может, и в самом деле, несколько аккордов — хотя музыки написаны горы! — для него важнее всего на свете? Чего же тогда стоит ворчание Алоизаса — простите, Руссо! — честность еще дороже порядочным людям, чем ученость людям образованным! Если не подпишет, кольну прямо в глаза. Не пожалею его нежной кожи. Стой! Очнись! Не ты носишься на летающих тарелочках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174