Он тоже слова не вымолвил. От оправы брызгали в глаза яркие зайчики, их блеск приводил в замешательство. Очки и улыбка — очень здоровые белые зубы — успешно отбивали атаки немногочисленных гостей, пытавшихся узнать мнение Эугениюса Э. по разным вопросам. Не высказывался он даже по поводу погоды и блюд. Голос самого Алоизаса менялся, когда обращался он к золотым очкам. Застолье в основном состояло из сотрудников мужа; одни, выпив, делались добродушнее и любезнее, другие ершистее и придирчивее, лишь проректор оставался ровным и внешне благодушным, так и не раскраснелся от обильного угощения.
— Какой он тебе очкастый! Ах да! — И Алоизас, вспомнив очки в золотой оправе, рассмеялся.— Он и перстень с большим камнем таскает. И все-таки он — Генюс.
— А почему ты назвал его бывшим приятелем?
— Просто приятель. Не цепляйся к слову! — Алоизас рассердился, замолчал.— Разумеется, мы теперь не часто встречаемся. Высоко взлетел.
— Его высокий пост тебе мешает? Или твое невысокое положение — ему? — Лионгина, в основном достаточно проницательная, иногда не желала понимать самого простого.
— Я об этом не думал. Не знаю.— Алоизас помедлил, он всегда судил о людях не торопясь и по собственному опыту.— Понимаешь, чувство собственного достоинства или какой-то другой бесенок не позволяет мне афишировать наши приятельские отношения.
— Тебе придется сильно унижаться?
Не без этого. Генюс брал у моего отца книги, иногда являлся к нам в галошах на босу ногу. Стараниями отца его старшую сестру освобождали в гимназии от платы за учение. Отец Генюса пил горькую. В наше-то время, будь ты хоть трижды алкоголик, и шапки не пропьешь, а тогда люди до полной нищеты пропивались, до принудительной распродажи имущества.
— Считаешь, ему будет очень приятно вспоминать об отце-пьянице?
— Думай, что говоришь, перепелочка! Неужели стану колоть ему глаза прошлым?
— А почему ты так на него надеешься? Разве он квартиры распределяет? Наверняка есть проректор по хозяйственной части. Кроме того, сам ректор, профсоюз.
— Есть, конечно, как не быть. Ректор наш — сподвижник Кипраса Петраускаса и Тадаса Иванаускаса1. Живая реликвия. А заправляет всем в институте Эугениюс. Когда в тот вечер мы поднимались из-за стола, он шепнул: слышь, Алоизас, прижмет беда — давай прямо ко мне.
— Сам Эугениюс Э.?
— Генюс, Эугениюс или уважаемый товарищ Эугениюс Э.— какая разница? Не жульническими махинациями в свое высокое кресло сел. Чрезвычайно ясный ум, чертовская работоспособность.
— Он до сих пор не знает, что тебе нужна квартира?
— Разве мало у него забот? Не рассчитывай, что сам постучится к нам и скажет: когда кончите ворковать, голубки, бегите н исполком за ордером, уже выписан. Придется мне первому постучаться.
— Унизительно все-таки.
— Да, но... По сему случаю, перепелочка, будь со мною ионежнее. Оцени героизм. Краснеть-то придется мне — не тебе.
И это были еще не все исполненные мужским упорством намерения Ллоизаса. Он замыслил до основания сломать не только привычную свою, но и предыдущую Лионгинину жизнь, а из обломков соорудить новую, рациональную постройку, пусть пока с не совсем еще ясным назначением.
- По-моему, дорогая, пора тебе приниматься за учебу. Современная интеллигентная женщина — и без высшего? Муж твой представлен к доцентуре, заладится с книгой — получит и профессора. Как будешь чувствовать себя рядом без диплома?
— Не стою я тебя, милый.
— Я не сказал, как ты будешь выглядеть рядом, говорю: как будешь чувствовать себя рядом?
— Все равно. Не стою я тебя.
— Надеюсь, я в должной мере доказал тебе, как ты мне необходима.
— Ты, Алоизас, да.
Я, увы, доказываю нечто другое. Что не подхожу тебе... что порчу тебе жизнь.
— Кто научил меня говорить перепелочка?
— Этого мало, Алоизас, так мало.
— Вот тебе и представляется случай отличиться! — гнул он свое, не позволяя ей каяться.— Не думай, что учиться по вечерам будет легко и приятно.
— По вечерам?
— По вечерам, перепелочка! Только по вечерам!
— Пусть, я бы не испугалась. Но за что ухватиться? В консерватории вечернего нет. И на медицинском тоже. Если и было бы — я не вытяну. Давай говорить трезво.
— Куда уж трезвее! Предлагаю экономический. У них есть вечерний факультет. Прямо для тебя! Что скажешь, перепелочка?
А что она могла ответить, если сомнительные идеи Алоизаса, удивляя его самого, одна за другой стали претворяться в жизнь? В консультации ей объявили, что она беременна. Сама ничего не почувствовала, разве что легкие головокружения. Через неделю вторично обратилась к врачу. Вы что же, не рады? И хорошо, что нет никаких плохих ощущений! У здоровых женщин так и должно быть, пока не пробьет их час. Природу не обманешь. Врачиха была склонна пофилософствовать. Ступайте домой, порадуйте мужа и будьте осторожны, как водитель, везущий пассажира. Очень хрупкого, очень капризного, хоть вы, как утверждаете, ничего не чувствуете.
Разговор же о будущей учебе происходил у них на тахте посреди пустой комнаты, в которой любой шепот будил неуютное эхо. Не комнатушка в общежитии — отдельная однокомнатная квартира с большой прихожей, кухней, ванной. Будущий дом их сына. Правда, не новый, стены в ранах от выдранных гвоздей, четырехугольные пятна от картин, потеки, похожие на реки географических карт. Даже на потолке пятна — явно от шампанского. Жили люди, стараясь оставить как можно больше следов своего пребывания, неважно о чем свидетельствующих. Пусть о тщете, пустоте... Не эстетичнее будут и наши следы, резануло Лионгину, хотя нарочно стен пачкать не станем. Она сейчас и себя ощущала большим блеклым пятном, окрашивающим окружающее в серый цвет. Или рыбой, спящей на дне озера среди ила и водорослей. Такую когда-то в детстве показал ей отец, смахнув с прозрачного льда снежное покрывало. Жили люди, шумно стреляли в потолок пробками. Она в этих стенах не будет излучать ни печали, ни радости, хоть Алоизас своими непрестанными заботами и старается размести засыпавший ее снежный сугроб. Его речь и походка стали бодрее, увереннее, глаза не всегда замечают мелкие упущения в туалете — спустившийся узел галстука или запылившиеся туфли, что прежде раздражало больше, чем невыполненная работа. И одновременно чувствовала Лионгина, что муж ждет ее встречных шагов какого-то более теплого одобрения.
— Интересно,— произнесла она тихонько, и не загроможденное вещами пространство, как громкоговоритель, повторило ее слова,— интересно, были ли счастливы прежние жильцы этой квартиры?
Понимала — не по таким словам тоскует Алоизас, не таких заслужил, простив ей тот страшный грех и упорно, в одиночку поднимая из развалин их жизнь Но в добытую им квартиру вселилось лишь ее тело — дух блуждал где-то непрописанный, неприкаянный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Какой он тебе очкастый! Ах да! — И Алоизас, вспомнив очки в золотой оправе, рассмеялся.— Он и перстень с большим камнем таскает. И все-таки он — Генюс.
— А почему ты назвал его бывшим приятелем?
— Просто приятель. Не цепляйся к слову! — Алоизас рассердился, замолчал.— Разумеется, мы теперь не часто встречаемся. Высоко взлетел.
— Его высокий пост тебе мешает? Или твое невысокое положение — ему? — Лионгина, в основном достаточно проницательная, иногда не желала понимать самого простого.
— Я об этом не думал. Не знаю.— Алоизас помедлил, он всегда судил о людях не торопясь и по собственному опыту.— Понимаешь, чувство собственного достоинства или какой-то другой бесенок не позволяет мне афишировать наши приятельские отношения.
— Тебе придется сильно унижаться?
Не без этого. Генюс брал у моего отца книги, иногда являлся к нам в галошах на босу ногу. Стараниями отца его старшую сестру освобождали в гимназии от платы за учение. Отец Генюса пил горькую. В наше-то время, будь ты хоть трижды алкоголик, и шапки не пропьешь, а тогда люди до полной нищеты пропивались, до принудительной распродажи имущества.
— Считаешь, ему будет очень приятно вспоминать об отце-пьянице?
— Думай, что говоришь, перепелочка! Неужели стану колоть ему глаза прошлым?
— А почему ты так на него надеешься? Разве он квартиры распределяет? Наверняка есть проректор по хозяйственной части. Кроме того, сам ректор, профсоюз.
— Есть, конечно, как не быть. Ректор наш — сподвижник Кипраса Петраускаса и Тадаса Иванаускаса1. Живая реликвия. А заправляет всем в институте Эугениюс. Когда в тот вечер мы поднимались из-за стола, он шепнул: слышь, Алоизас, прижмет беда — давай прямо ко мне.
— Сам Эугениюс Э.?
— Генюс, Эугениюс или уважаемый товарищ Эугениюс Э.— какая разница? Не жульническими махинациями в свое высокое кресло сел. Чрезвычайно ясный ум, чертовская работоспособность.
— Он до сих пор не знает, что тебе нужна квартира?
— Разве мало у него забот? Не рассчитывай, что сам постучится к нам и скажет: когда кончите ворковать, голубки, бегите н исполком за ордером, уже выписан. Придется мне первому постучаться.
— Унизительно все-таки.
— Да, но... По сему случаю, перепелочка, будь со мною ионежнее. Оцени героизм. Краснеть-то придется мне — не тебе.
И это были еще не все исполненные мужским упорством намерения Ллоизаса. Он замыслил до основания сломать не только привычную свою, но и предыдущую Лионгинину жизнь, а из обломков соорудить новую, рациональную постройку, пусть пока с не совсем еще ясным назначением.
- По-моему, дорогая, пора тебе приниматься за учебу. Современная интеллигентная женщина — и без высшего? Муж твой представлен к доцентуре, заладится с книгой — получит и профессора. Как будешь чувствовать себя рядом без диплома?
— Не стою я тебя, милый.
— Я не сказал, как ты будешь выглядеть рядом, говорю: как будешь чувствовать себя рядом?
— Все равно. Не стою я тебя.
— Надеюсь, я в должной мере доказал тебе, как ты мне необходима.
— Ты, Алоизас, да.
Я, увы, доказываю нечто другое. Что не подхожу тебе... что порчу тебе жизнь.
— Кто научил меня говорить перепелочка?
— Этого мало, Алоизас, так мало.
— Вот тебе и представляется случай отличиться! — гнул он свое, не позволяя ей каяться.— Не думай, что учиться по вечерам будет легко и приятно.
— По вечерам?
— По вечерам, перепелочка! Только по вечерам!
— Пусть, я бы не испугалась. Но за что ухватиться? В консерватории вечернего нет. И на медицинском тоже. Если и было бы — я не вытяну. Давай говорить трезво.
— Куда уж трезвее! Предлагаю экономический. У них есть вечерний факультет. Прямо для тебя! Что скажешь, перепелочка?
А что она могла ответить, если сомнительные идеи Алоизаса, удивляя его самого, одна за другой стали претворяться в жизнь? В консультации ей объявили, что она беременна. Сама ничего не почувствовала, разве что легкие головокружения. Через неделю вторично обратилась к врачу. Вы что же, не рады? И хорошо, что нет никаких плохих ощущений! У здоровых женщин так и должно быть, пока не пробьет их час. Природу не обманешь. Врачиха была склонна пофилософствовать. Ступайте домой, порадуйте мужа и будьте осторожны, как водитель, везущий пассажира. Очень хрупкого, очень капризного, хоть вы, как утверждаете, ничего не чувствуете.
Разговор же о будущей учебе происходил у них на тахте посреди пустой комнаты, в которой любой шепот будил неуютное эхо. Не комнатушка в общежитии — отдельная однокомнатная квартира с большой прихожей, кухней, ванной. Будущий дом их сына. Правда, не новый, стены в ранах от выдранных гвоздей, четырехугольные пятна от картин, потеки, похожие на реки географических карт. Даже на потолке пятна — явно от шампанского. Жили люди, стараясь оставить как можно больше следов своего пребывания, неважно о чем свидетельствующих. Пусть о тщете, пустоте... Не эстетичнее будут и наши следы, резануло Лионгину, хотя нарочно стен пачкать не станем. Она сейчас и себя ощущала большим блеклым пятном, окрашивающим окружающее в серый цвет. Или рыбой, спящей на дне озера среди ила и водорослей. Такую когда-то в детстве показал ей отец, смахнув с прозрачного льда снежное покрывало. Жили люди, шумно стреляли в потолок пробками. Она в этих стенах не будет излучать ни печали, ни радости, хоть Алоизас своими непрестанными заботами и старается размести засыпавший ее снежный сугроб. Его речь и походка стали бодрее, увереннее, глаза не всегда замечают мелкие упущения в туалете — спустившийся узел галстука или запылившиеся туфли, что прежде раздражало больше, чем невыполненная работа. И одновременно чувствовала Лионгина, что муж ждет ее встречных шагов какого-то более теплого одобрения.
— Интересно,— произнесла она тихонько, и не загроможденное вещами пространство, как громкоговоритель, повторило ее слова,— интересно, были ли счастливы прежние жильцы этой квартиры?
Понимала — не по таким словам тоскует Алоизас, не таких заслужил, простив ей тот страшный грех и упорно, в одиночку поднимая из развалин их жизнь Но в добытую им квартиру вселилось лишь ее тело — дух блуждал где-то непрописанный, неприкаянный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174