Наш ум никоим образом не может найти действия в
предполагаемой причине, даже посредством самого тщательного рассмотрения и
исследования,-ведь действие совершенно отлично
от причины и поэтому никогда не может быть открыто в ней. Движение второго
бильярдного шара - это явление, совершенно отличное от движения первого, и
в первом нет ничего, что заключало бы в себе малейший намек на второе.
Камень или кусок металла, поднятый вверх и оставленный без поддержки,
тотчас же падает, но если рассматривать этот факт a priori, то разве мы
находим в данном положении что-либо такое, что могло бы вызвать у нас идею
движения камня или куска металла вниз скорее, чем идею его движения вверх
или в каком-нибудь ином направлении?
Но если воображение или измышление любого единичного действия в отношении
всех явлений природы произвольно, коль скоро мы не принимаем во внимание
опыт, таковыми же мы должны считать и предполагаемые узы, или связь, между
причиной и действием, связь, объединяющую их и устраняющую возможность
того, чтобы следствием данной причины было какое-нибудь иное действие. Если
я вижу, например, что бильярдный шар движется по прямой линии к другому, и
если даже, предположим, мне случайно приходит в голову, что движение
второго шара будет результатом их соприкосновения или столкновения, то
разве я не в состоянии представить себе, что сотня других явлений может
точно так же быть следствием этой причины? Разве оба этих шара не могут
остаться в абсолютном покое? Разве не может первый шар вернуться по прямой
линии назад или отскочить от второго по какой угодно линии или в каком
угодно направлении? Все эти предположения допустимы и мыслимы. Почему же мы
станем отдавать предпочтение лишь одному из них, хотя оно не более
допустимо и мыслимо, чем другие? Никакие априорные рассуждения никогда не
смогут доказать нам основательность этого предположения.
Словом, всякое действие есть явление, отличное от своей причины. В силу
этого оно не могло бы быть открыто в причине, и всякое измышление его или
априорное представление о нем неизбежно будет совершенно произвольным; даже
после того как это действие станет известно, связь его с причиной должна
казаться нам столь же произвольной, коль скоро существует много других
действий, которые должны представляться разуму столь же допустимыми и
естественными. Итак, мы напрасно стали бы претендовать на то, чтобы
определить (determiner) любое единичное явление или заключить о причине и
действии без помощи наблюдения и опыта.
Все это может объяснить нам, почему ни один разумный и скромный философ
никогда не претендовал на то, чтобы установить последнюю причину
какого-нибудь действия природы или же ясно показать, как действует та сила,
которая порождает какое-либо единичное действие во вселенной.
Общепризнанно, что предельное усилие, доступное человеческому разуму,-это
приведение начал, производящих явления природы, к большей простоте и
сведение многих частных действий к немногим общим причинам путем
заключений, основанных на аналогии, опыте и наблюдении. Что же касается
причин этих общих причин, то мы напрасно будем стараться открыть их; мы
никогда не удовлетворимся тем или другим их объяснением. Эти последние
причины и принципы совершенно скрыты от нашего любопытства и от нашего
исследования. Упругость, тяжесть, сцепление частиц, передача движения путем
толчка-вот, вероятно, последние причины и принципы, которые мы когда-либо
будем в состоянии открыть в природе; и мы должны быть счастливы, если при
помощи точного исследования и рассуждения сможем окончательно или почти
окончательно свести частные явления к этим общим принципам. Самая
совершенная естественная философия лишь отодвигает немного дальше границы
нашего незнания, а самая совершенная моральная или метафизическая
философия, быть может, лишь помогает нам открыть новые области такового.
Таким образом, убеждение в человеческой слепоте и слабости является итогом
всей философии; к этому итогу мы приходим вновь и вновь, вопреки всем нашим
усилиям уклониться от него или его избежать.
Даже геометрия, признанная помочь естественной философии, не в состоянии
исправить этот недостаток или привести нас к познанию последних причин,
несмотря на всю точность рассуждений, которой она по справедливости
славится. В любом разделе прикладной математики исходным является
предположение, что природа установила для всех своих действий определенные
законы; абстрактные же рассуждения применяются в ней или
для того, чтобы помочь опыту в открытии этих законов, или для того, чтобы
определить их влияние в частных случаях, там, где оно обусловлено точной
мерой расстояния и количества. Так, один из законов движения, открытый на
опыте, гласит, что момент, или сила, движущегося тела находится в
определенном соотношении с его совокупной массой и скоростью;
следовательно, небольшая сила может преодолеть величайшее препятствие или
поднять величайшую тяжесть, если при помощи какого-нибудь приспособления
или механизма мы сможем увеличить скорость этой силы настолько, чтобы она
превозмогла противодействующую ей силу. Геометрия оказывает нам помощь в
приложении этого закона, доставляя точные измерения всех частей и фигур,
которые могут входить в состав любого рода механических устройств, но
открытием самого закона мы обязаны исключительно опыту, и никакие
абстрактные рассуждения ни на шаг не приблизили бы нас к знанию этого
закона. Когда мы рассуждаем a priori и рассматриваем объект или причину
лишь так, как они представляются ему независимо от всякого наблюдения, они
не могут вызвать в нас представление (notion) определенного объекта,
каковым является действие этой причины; тем менее могут они показать нам
неразрывную и нерушимую связь между причиной и действием. Человек должен
был бы отличаться чрезвычайной проницательностью, чтобы открыть при помощи
размышления, что хрусталь есть продукт тепла, а лед - холода, не
ознакомившись предварительно с действиями этих качеств.
Часть II
Но мы еще не получили удовлетворительного ответа на первый из поставленных
нами вопросов. Всякое его решение возбуждает новый вопрос, столь же
трудный, как и предыдущий, и ведет нас к дальнейшим исследованиям. Когда
спрашивают, какова природа всех наших заключений относительно фактов, то
самым надлежащим ответом является, по-видимому, следующий: они основаны на
отношении причинности. Если далее спрашивают, что лежит в основании всех
наших рассуждений и заключений касательно этого отношения, то можно
ответить одним словом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
предполагаемой причине, даже посредством самого тщательного рассмотрения и
исследования,-ведь действие совершенно отлично
от причины и поэтому никогда не может быть открыто в ней. Движение второго
бильярдного шара - это явление, совершенно отличное от движения первого, и
в первом нет ничего, что заключало бы в себе малейший намек на второе.
Камень или кусок металла, поднятый вверх и оставленный без поддержки,
тотчас же падает, но если рассматривать этот факт a priori, то разве мы
находим в данном положении что-либо такое, что могло бы вызвать у нас идею
движения камня или куска металла вниз скорее, чем идею его движения вверх
или в каком-нибудь ином направлении?
Но если воображение или измышление любого единичного действия в отношении
всех явлений природы произвольно, коль скоро мы не принимаем во внимание
опыт, таковыми же мы должны считать и предполагаемые узы, или связь, между
причиной и действием, связь, объединяющую их и устраняющую возможность
того, чтобы следствием данной причины было какое-нибудь иное действие. Если
я вижу, например, что бильярдный шар движется по прямой линии к другому, и
если даже, предположим, мне случайно приходит в голову, что движение
второго шара будет результатом их соприкосновения или столкновения, то
разве я не в состоянии представить себе, что сотня других явлений может
точно так же быть следствием этой причины? Разве оба этих шара не могут
остаться в абсолютном покое? Разве не может первый шар вернуться по прямой
линии назад или отскочить от второго по какой угодно линии или в каком
угодно направлении? Все эти предположения допустимы и мыслимы. Почему же мы
станем отдавать предпочтение лишь одному из них, хотя оно не более
допустимо и мыслимо, чем другие? Никакие априорные рассуждения никогда не
смогут доказать нам основательность этого предположения.
Словом, всякое действие есть явление, отличное от своей причины. В силу
этого оно не могло бы быть открыто в причине, и всякое измышление его или
априорное представление о нем неизбежно будет совершенно произвольным; даже
после того как это действие станет известно, связь его с причиной должна
казаться нам столь же произвольной, коль скоро существует много других
действий, которые должны представляться разуму столь же допустимыми и
естественными. Итак, мы напрасно стали бы претендовать на то, чтобы
определить (determiner) любое единичное явление или заключить о причине и
действии без помощи наблюдения и опыта.
Все это может объяснить нам, почему ни один разумный и скромный философ
никогда не претендовал на то, чтобы установить последнюю причину
какого-нибудь действия природы или же ясно показать, как действует та сила,
которая порождает какое-либо единичное действие во вселенной.
Общепризнанно, что предельное усилие, доступное человеческому разуму,-это
приведение начал, производящих явления природы, к большей простоте и
сведение многих частных действий к немногим общим причинам путем
заключений, основанных на аналогии, опыте и наблюдении. Что же касается
причин этих общих причин, то мы напрасно будем стараться открыть их; мы
никогда не удовлетворимся тем или другим их объяснением. Эти последние
причины и принципы совершенно скрыты от нашего любопытства и от нашего
исследования. Упругость, тяжесть, сцепление частиц, передача движения путем
толчка-вот, вероятно, последние причины и принципы, которые мы когда-либо
будем в состоянии открыть в природе; и мы должны быть счастливы, если при
помощи точного исследования и рассуждения сможем окончательно или почти
окончательно свести частные явления к этим общим принципам. Самая
совершенная естественная философия лишь отодвигает немного дальше границы
нашего незнания, а самая совершенная моральная или метафизическая
философия, быть может, лишь помогает нам открыть новые области такового.
Таким образом, убеждение в человеческой слепоте и слабости является итогом
всей философии; к этому итогу мы приходим вновь и вновь, вопреки всем нашим
усилиям уклониться от него или его избежать.
Даже геометрия, признанная помочь естественной философии, не в состоянии
исправить этот недостаток или привести нас к познанию последних причин,
несмотря на всю точность рассуждений, которой она по справедливости
славится. В любом разделе прикладной математики исходным является
предположение, что природа установила для всех своих действий определенные
законы; абстрактные же рассуждения применяются в ней или
для того, чтобы помочь опыту в открытии этих законов, или для того, чтобы
определить их влияние в частных случаях, там, где оно обусловлено точной
мерой расстояния и количества. Так, один из законов движения, открытый на
опыте, гласит, что момент, или сила, движущегося тела находится в
определенном соотношении с его совокупной массой и скоростью;
следовательно, небольшая сила может преодолеть величайшее препятствие или
поднять величайшую тяжесть, если при помощи какого-нибудь приспособления
или механизма мы сможем увеличить скорость этой силы настолько, чтобы она
превозмогла противодействующую ей силу. Геометрия оказывает нам помощь в
приложении этого закона, доставляя точные измерения всех частей и фигур,
которые могут входить в состав любого рода механических устройств, но
открытием самого закона мы обязаны исключительно опыту, и никакие
абстрактные рассуждения ни на шаг не приблизили бы нас к знанию этого
закона. Когда мы рассуждаем a priori и рассматриваем объект или причину
лишь так, как они представляются ему независимо от всякого наблюдения, они
не могут вызвать в нас представление (notion) определенного объекта,
каковым является действие этой причины; тем менее могут они показать нам
неразрывную и нерушимую связь между причиной и действием. Человек должен
был бы отличаться чрезвычайной проницательностью, чтобы открыть при помощи
размышления, что хрусталь есть продукт тепла, а лед - холода, не
ознакомившись предварительно с действиями этих качеств.
Часть II
Но мы еще не получили удовлетворительного ответа на первый из поставленных
нами вопросов. Всякое его решение возбуждает новый вопрос, столь же
трудный, как и предыдущий, и ведет нас к дальнейшим исследованиям. Когда
спрашивают, какова природа всех наших заключений относительно фактов, то
самым надлежащим ответом является, по-видимому, следующий: они основаны на
отношении причинности. Если далее спрашивают, что лежит в основании всех
наших рассуждений и заключений касательно этого отношения, то можно
ответить одним словом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51