Самый бедный ремесленник, работающий в одиночку,
рассчитывает хотя бы на охрану со стороны властей, обеспечивающую ему
пользование плодами своих трудов. Он рассчитывает также на то, что если
понесет свой товар на рынок и предложит его по сходной цене, то найдет
покупателей, а затем сможет побудить других людей снабдить его за
вырученные деньги продуктами, необходимыми для его существования. По мере
того как люди расширяют свои предприятия и вступают в более сложные
сношения с другими людьми, они охватывают в своих житейских планах все
большее количество разнообразных волевых актов, ожидая на законном
основании, что такие акты будут содействовать их собственным поступкам. Во
всех этих заключениях они руководствуются прошлым опытом, точно так же как
в своих выводах относительно внешних объектов, и твердо верят в то, что
люди, так же как и элементы, останутся в своих действиях такими же, какими
всегда были им известны. Фабрикант, планируя какую-либо работу,
рассчитывает на труд своих рабочих не меньше, чем на орудия, которыми он
пользуется, и если бы его расчет не оправдался, он в равной мере удивился
бы. Словом, эти основанные на опыте заключения и выводы относительно
поступков других людей занимают такое место в человеческой жизни, что ни
один человек в бодрствующем состоянии ни минуты не обходится без их
применения. Разве мы не вправе в таком случае утверждать, что все люди
всегда были согласны в отношении доктрины необходимости, если определять и
объяснять последнюю так, как мы это сделали выше?
И философы никогда не придерживались в данном вопросе иного мнения, чем
толпа; не говоря уже о том, что это мнение лежит в основании почти каждого
их поступка в жизни, немного найдется даже и спекулятивных отделов науки,
для которых оно не было бы существенным. Что стало бы с историей, если бы
мы не могли полагаться на правдивость историка, руководствуясь при этом
опытом, приобретенным нами относительно человечества? Каким образом
политика могла бы быть наукой, если бы законы и формы правления не
оказывали единообразного влияния на общество? В чем заключалась бы основа
науки о нравственности, если бы известные характеры не обладали
способностью постоянно и определенно порождать известные чувства и если бы
эти чувства не оказывали постоянного влияния на поступки? И по какому праву
стали бы мы применять [принципы] критицизма к поэтам или прозаикам, если бы
не могли судить о том, естественны или неестественны поступки и чувства
выводимых ими действующих лиц для данных характеров и при данных условиях?
Итак, едва ли возможно приступать к наукам или к какой-нибудь деятельности,
не признав доктрины необходимости и указанного заключения о волевых актах
на основании мотивов, а о поступках - на основании характеров.
И действительно, если мы обратим внимание на то, как легко естественная и
моральная очевидность сплетаются друг с другом, образуя одну цепь
доказательств, мы без всяких колебаний допустим, что природа их одинакова и
они проистекают из одних и тех же принципов.
Узник, не имеющий ни денег, ни влияния, сознает невозможность бегства не
только при взгляде на окружающие его стены и решетки, но и при мысли о
неумолимости своего тюремщика, и, пытаясь вернуть себе свободу, он скорее
предпочтет воздействовать на камень и железо, чем на непреклонный характер
сторожа. Тот же узник, когда его ведут на эшафот, предвидит, что
неизбежность его смерти в такой же степени обусловлена верностью и
неподкупностью его сторожей. как и действием топора или колеса. Он мысленно
пробегает определенный ряд идей: отказ солдат согласиться на его бегство,
движение рук палача, отделение головы от туловища, кровоистечение,
судорожные движения и смерть. Здесь перед нами связная цепь естественных
причин и волевых актов; наш ум не чувствует разницы между теми и другими,
переходя от звена к звену, и так же уверен в наступлении будущего события,
как если бы оно было соединено с объектами, наличествующими в памяти или в
восприятии, цепью причин, спаянных друг с другом тем, что мы обычно
называем физической необходимостью; связь, известная нам из опыта,
оказывает одинаковое влияние на наш ум независимо от того, будут ли
связанные друг с другом объекты мотивами, хотениями и поступками или же
фигурами и движениями. Мы можем изменить названия вещей, но их природа и
влияние на разум не меняются никогда.
Если бы мой близкий друг, которого я знаю как человека честного и
состоятельного, пришел ко мне в дом, где я окружен слугами, я был бы
уверен, что он не заколет меня для того, чтобы украсть мою серебряную
чернильницу, и так же мало ожидал бы этого события, как падения самого
дома, если он новый и построен надежно, на крепком основании. Но с этим
человеком может случиться внезапный и непредвиденный припадок сумасшествия.
Точно так же может случиться внезапное землетрясение, которое потрясет и
разрушит мой дом. Поэтому я изменю свое предположение и скажу так: я
достоверно знаю, что мой друг не положит руку в огонь и не будет держать ее
там, пока она не сгорит полностью; уж это, думается мне, я могу предсказать
с такой же уверенностью, как тот факт, что мой друг ни на минуту не
останется в висячем положении в воздухе, если он выбросится из окна и не
встретит препятствия. Даже мысль о непредвиденном сумасшествии не может
придать ни малейшей вероятности первому событию, столь противоположному
всем известным принципам человеческой природы. Человек, оставивший в
полдень свой наполненный золотом кошелек на мостовой Черинг-Кросса, может с
таким же основанием ожидать того, что этот кошелек улетит, словно перышко,
как и того, что он будет найден нетронутым через час. Более половины
человеческих рассуждений содержат в себе подобные заключения, отличающиеся
большей или меньшей степенью достоверности в зависимости от известного нам
по опыту обычного поведения людей при определенных условиях.
Я часто думал, в чем может заключаться причина того, что все люди, без
всяких колебаний придерживаясь доктрины необходимости во всех своих
действиях и рассуждениях, тем не менее так неохотно признавали ее на словах
и во все времена скорее обнаруживали склонность придерживаться
противоположного мнения. Я полагаю, это можно объяснить следующим образом:
исследовав действия тел и порождение действий их причинами, мы найдем, что
ни одна из наших способностей не в силах продвинуть наше знание этого
отношения далее простого наблюдения того, что определенные объекты
постоянно соединены друг с другом и что наш ум в силу привычного перехода
при появлении одних объектов склоняется к вере в другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
рассчитывает хотя бы на охрану со стороны властей, обеспечивающую ему
пользование плодами своих трудов. Он рассчитывает также на то, что если
понесет свой товар на рынок и предложит его по сходной цене, то найдет
покупателей, а затем сможет побудить других людей снабдить его за
вырученные деньги продуктами, необходимыми для его существования. По мере
того как люди расширяют свои предприятия и вступают в более сложные
сношения с другими людьми, они охватывают в своих житейских планах все
большее количество разнообразных волевых актов, ожидая на законном
основании, что такие акты будут содействовать их собственным поступкам. Во
всех этих заключениях они руководствуются прошлым опытом, точно так же как
в своих выводах относительно внешних объектов, и твердо верят в то, что
люди, так же как и элементы, останутся в своих действиях такими же, какими
всегда были им известны. Фабрикант, планируя какую-либо работу,
рассчитывает на труд своих рабочих не меньше, чем на орудия, которыми он
пользуется, и если бы его расчет не оправдался, он в равной мере удивился
бы. Словом, эти основанные на опыте заключения и выводы относительно
поступков других людей занимают такое место в человеческой жизни, что ни
один человек в бодрствующем состоянии ни минуты не обходится без их
применения. Разве мы не вправе в таком случае утверждать, что все люди
всегда были согласны в отношении доктрины необходимости, если определять и
объяснять последнюю так, как мы это сделали выше?
И философы никогда не придерживались в данном вопросе иного мнения, чем
толпа; не говоря уже о том, что это мнение лежит в основании почти каждого
их поступка в жизни, немного найдется даже и спекулятивных отделов науки,
для которых оно не было бы существенным. Что стало бы с историей, если бы
мы не могли полагаться на правдивость историка, руководствуясь при этом
опытом, приобретенным нами относительно человечества? Каким образом
политика могла бы быть наукой, если бы законы и формы правления не
оказывали единообразного влияния на общество? В чем заключалась бы основа
науки о нравственности, если бы известные характеры не обладали
способностью постоянно и определенно порождать известные чувства и если бы
эти чувства не оказывали постоянного влияния на поступки? И по какому праву
стали бы мы применять [принципы] критицизма к поэтам или прозаикам, если бы
не могли судить о том, естественны или неестественны поступки и чувства
выводимых ими действующих лиц для данных характеров и при данных условиях?
Итак, едва ли возможно приступать к наукам или к какой-нибудь деятельности,
не признав доктрины необходимости и указанного заключения о волевых актах
на основании мотивов, а о поступках - на основании характеров.
И действительно, если мы обратим внимание на то, как легко естественная и
моральная очевидность сплетаются друг с другом, образуя одну цепь
доказательств, мы без всяких колебаний допустим, что природа их одинакова и
они проистекают из одних и тех же принципов.
Узник, не имеющий ни денег, ни влияния, сознает невозможность бегства не
только при взгляде на окружающие его стены и решетки, но и при мысли о
неумолимости своего тюремщика, и, пытаясь вернуть себе свободу, он скорее
предпочтет воздействовать на камень и железо, чем на непреклонный характер
сторожа. Тот же узник, когда его ведут на эшафот, предвидит, что
неизбежность его смерти в такой же степени обусловлена верностью и
неподкупностью его сторожей. как и действием топора или колеса. Он мысленно
пробегает определенный ряд идей: отказ солдат согласиться на его бегство,
движение рук палача, отделение головы от туловища, кровоистечение,
судорожные движения и смерть. Здесь перед нами связная цепь естественных
причин и волевых актов; наш ум не чувствует разницы между теми и другими,
переходя от звена к звену, и так же уверен в наступлении будущего события,
как если бы оно было соединено с объектами, наличествующими в памяти или в
восприятии, цепью причин, спаянных друг с другом тем, что мы обычно
называем физической необходимостью; связь, известная нам из опыта,
оказывает одинаковое влияние на наш ум независимо от того, будут ли
связанные друг с другом объекты мотивами, хотениями и поступками или же
фигурами и движениями. Мы можем изменить названия вещей, но их природа и
влияние на разум не меняются никогда.
Если бы мой близкий друг, которого я знаю как человека честного и
состоятельного, пришел ко мне в дом, где я окружен слугами, я был бы
уверен, что он не заколет меня для того, чтобы украсть мою серебряную
чернильницу, и так же мало ожидал бы этого события, как падения самого
дома, если он новый и построен надежно, на крепком основании. Но с этим
человеком может случиться внезапный и непредвиденный припадок сумасшествия.
Точно так же может случиться внезапное землетрясение, которое потрясет и
разрушит мой дом. Поэтому я изменю свое предположение и скажу так: я
достоверно знаю, что мой друг не положит руку в огонь и не будет держать ее
там, пока она не сгорит полностью; уж это, думается мне, я могу предсказать
с такой же уверенностью, как тот факт, что мой друг ни на минуту не
останется в висячем положении в воздухе, если он выбросится из окна и не
встретит препятствия. Даже мысль о непредвиденном сумасшествии не может
придать ни малейшей вероятности первому событию, столь противоположному
всем известным принципам человеческой природы. Человек, оставивший в
полдень свой наполненный золотом кошелек на мостовой Черинг-Кросса, может с
таким же основанием ожидать того, что этот кошелек улетит, словно перышко,
как и того, что он будет найден нетронутым через час. Более половины
человеческих рассуждений содержат в себе подобные заключения, отличающиеся
большей или меньшей степенью достоверности в зависимости от известного нам
по опыту обычного поведения людей при определенных условиях.
Я часто думал, в чем может заключаться причина того, что все люди, без
всяких колебаний придерживаясь доктрины необходимости во всех своих
действиях и рассуждениях, тем не менее так неохотно признавали ее на словах
и во все времена скорее обнаруживали склонность придерживаться
противоположного мнения. Я полагаю, это можно объяснить следующим образом:
исследовав действия тел и порождение действий их причинами, мы найдем, что
ни одна из наших способностей не в силах продвинуть наше знание этого
отношения далее простого наблюдения того, что определенные объекты
постоянно соединены друг с другом и что наш ум в силу привычного перехода
при появлении одних объектов склоняется к вере в другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51