Я согласен, что всегда несколько затруднительно возвращаться от
причины к действию и исходя из наших идей о первой заключать о каком-либо
изменении второго или что-нибудь добавлять к нему.
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
ГЛАВА XII ОБ АКАДЕМИЧЕСКОЙ, ИЛИ СКЕПТИЧЕСКОЙ, ФИЛОСОФИИ
Часть 1
Ни одному вопросу не было посвящено большего числа философских рассуждений,
чем доказательству существования Бога и опровержению ошибок атеистов, и тем
не менее наиболее религиозные философы до сих пор еще спорят о том, может
ли человек быть настолько ослепленным, чтобы прийти к атеизму спекулятивным
путем. Как же согласовать эти противоречия? Странствующие рыцари, бродившие
по свету, чтобы очистить его от драконов и великанов, никогда не
сомневались в существовании этих чудовищ.
Другим врагом религии является скептик, естественно возбуждающий
негодование всех духовных лиц и серьезных философов, хотя, конечно, еще
никому не приходилось встретиться с таким нелепым существом или же
разговаривать с таким человеком, который не придерживался бы никакого
мнения, никакого определенного взгляда относительно какого бы то ни было
предмета, как практического, так и умозрительного. Это приводит к весьма
естественному вопросу: что подразумевается под скептицизмом и до каких
пределов можно доводить философский принцип сомнения и неуверенности?
Существует вид скептицизма, предшествующий всякому изучению и
философствованию; Декарт и другие настоятельно рекомендуют его как
наилучшее предохранительное средство против ошибок и поспешных суждений.
Этот скептицизм требует сомневаться во всем: не только в наших прежних
мнениях и принципах, но и в самих наших способностях. Удостовериться в том,
что последние не вводят нас в заблуждение, говорят эти философы, мы можем
только с помощью цепи рассуждений, выведенных из какого-нибудь первичного
принципа, который не может быть ошибочным или обманчивым. Но, во-первых,
нет такого первичного принципа, который имел бы преимущество перед другими
самоочевидными и убедительными принципами. А во-вторых, если бы таковой и
существовал, мы не могли бы ни на шаг выйти за его пределы без помощи тех
самых способностей, в которых, как предполагается, мы уже с самого начала
сомневаемся. Поэтому картезианский скептицизм был бы совершенно
непреодолим, если бы он был вообще доступен человеку (а это, очевидно, не
так), и никакие рассуждения не могли бы в таком случае привести нас к
уверенности и убежденности в чем бы то ни было.
Надо, однако, признать, что такой вид скептицизма, если его умерить, может
оказаться весьма разумным и стать необходимой подготовкой к изучению
философии, ибо он способствует сохранению должной беспристрастности в
суждениях и освобождает наш ум от всех тех предрассудков, которые могли
укорениться в нас вследствие воспитания или необдуманно принятых мнений.
Нужно начинать с ясных и самоочевидных принципов, подвигаться вперед
осторожными и верными шагами, часто пересматривать наши заключения и точно
анализировать все их следствия; правда, таким путем мы приходим лишь к
медленно обретаемому и кратковременному успеху в своих теориях, но все же
это единственный способ, которым мы можем надеяться достичь истины, а также
добиться надлежащей устойчивости и достоверности в наших выводах.
Существует и другой вид скептицизма, следующий за изучением и
исследованием,-когда люди считают, что они открыли или полную
несостоятельность своего ума, или свою неспособность прийти к какому бы то
ни было определенному решению во всех тех вызывающих интерес умозрительных
вопросах, которыми они обычно занимаются. Даже сами наши внешние чувства
служат предметом спора для известного рода философов, и правила обыденной
жизни подвергаются у них такому же сомнению, как и наиболее глубокие
метафизические и богословские принципы или выводы. Поскольку среди
философов одни выдвигают подобные парадоксальные положения (если их можно
вообще назвать положениями), а другие опровергают их, они, естественно,
возбуждают наше любопытство и заставляют нас исследовать те аргументы,
посредством которых их можно обосновать.
Мне незачем останавливаться на избитых доводах, которыми скептики всех эпох
пользовались для опровержения достоверности чувств, например на таких,
которые основаны на несовершенстве и ненадежности наших органов-качествах,
явствующих из бесчисленных случаев: из того, что весло, опущенное в воду,
кажется нам искривленным; из того, что объекты меняют свой вид в
зависимости от расстояния; из удвоения образов при надавливании на один
глаз и из многих других подобных явлений. Все эти скептические доводы в
действительности могут доказать лишь то, что нельзя всецело полагаться на
одни только чувства и что нам следует исправлять их свидетельства с помощью
разума, принимая в соображение природу среды, расстояние от объекта,
состояние органа, чтобы превратить чувства в надлежащий критерий истины и
лжи в границах их сферы. Но существуют и другие, более глубокие аргументы
против чувств, не допускающие такого легкого опровержения,
Вполне очевидно, что люди в силу природного инстинкта или предрасположения
готовы верить своим чувствам и что мы без всяких рассуждений, чуть ли не
прежде, чем начинаем пользоваться своим разумом, предполагаем, что
существует внешний мир, который не зависит от нашего восприятия и который
существовал бы, даже если бы исчезли или были уничтожены все обладающие
чувствами существа. Даже животные руководятся подобным мнением и проявляют
веру во внешние объекты во всех своих помышлениях, намерениях и действиях.
Вполне очевидно и то, что люди, следуя этому слепому и могучему природному
инстинкту, всегда считают, что образы, доставляемые чувствами, и есть
внешние объекты, но не подозревают, что первые суть не что иное, как
представления (representations) вторых. Мы верим, что тот самый стол,
белизну которого мы видим и твердость которого ощущаем, существует
независимо от нашего восприятия и является чем-то внешним по отношению к
воспринимающему его уму. Наше присутствие не вызывает его к существованию,
наше отсутствие не уничтожает его; он пребывает единообразным и целым
независимо от положения мыслящих существ, воспринимающих или
рассматривающих его.
Но это общее и первичное мнение всех людей ниспровергается при первом же
соприкосновении с философией, которая учит нас, что нашему уму доступны
только образы или восприятия и что чувства - не что иное, как каналы, через
которые передаются эти образы, и что они не способны установить
непосредственное отношение между умом и объектом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
причины к действию и исходя из наших идей о первой заключать о каком-либо
изменении второго или что-нибудь добавлять к нему.
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
ГЛАВА XII ОБ АКАДЕМИЧЕСКОЙ, ИЛИ СКЕПТИЧЕСКОЙ, ФИЛОСОФИИ
Часть 1
Ни одному вопросу не было посвящено большего числа философских рассуждений,
чем доказательству существования Бога и опровержению ошибок атеистов, и тем
не менее наиболее религиозные философы до сих пор еще спорят о том, может
ли человек быть настолько ослепленным, чтобы прийти к атеизму спекулятивным
путем. Как же согласовать эти противоречия? Странствующие рыцари, бродившие
по свету, чтобы очистить его от драконов и великанов, никогда не
сомневались в существовании этих чудовищ.
Другим врагом религии является скептик, естественно возбуждающий
негодование всех духовных лиц и серьезных философов, хотя, конечно, еще
никому не приходилось встретиться с таким нелепым существом или же
разговаривать с таким человеком, который не придерживался бы никакого
мнения, никакого определенного взгляда относительно какого бы то ни было
предмета, как практического, так и умозрительного. Это приводит к весьма
естественному вопросу: что подразумевается под скептицизмом и до каких
пределов можно доводить философский принцип сомнения и неуверенности?
Существует вид скептицизма, предшествующий всякому изучению и
философствованию; Декарт и другие настоятельно рекомендуют его как
наилучшее предохранительное средство против ошибок и поспешных суждений.
Этот скептицизм требует сомневаться во всем: не только в наших прежних
мнениях и принципах, но и в самих наших способностях. Удостовериться в том,
что последние не вводят нас в заблуждение, говорят эти философы, мы можем
только с помощью цепи рассуждений, выведенных из какого-нибудь первичного
принципа, который не может быть ошибочным или обманчивым. Но, во-первых,
нет такого первичного принципа, который имел бы преимущество перед другими
самоочевидными и убедительными принципами. А во-вторых, если бы таковой и
существовал, мы не могли бы ни на шаг выйти за его пределы без помощи тех
самых способностей, в которых, как предполагается, мы уже с самого начала
сомневаемся. Поэтому картезианский скептицизм был бы совершенно
непреодолим, если бы он был вообще доступен человеку (а это, очевидно, не
так), и никакие рассуждения не могли бы в таком случае привести нас к
уверенности и убежденности в чем бы то ни было.
Надо, однако, признать, что такой вид скептицизма, если его умерить, может
оказаться весьма разумным и стать необходимой подготовкой к изучению
философии, ибо он способствует сохранению должной беспристрастности в
суждениях и освобождает наш ум от всех тех предрассудков, которые могли
укорениться в нас вследствие воспитания или необдуманно принятых мнений.
Нужно начинать с ясных и самоочевидных принципов, подвигаться вперед
осторожными и верными шагами, часто пересматривать наши заключения и точно
анализировать все их следствия; правда, таким путем мы приходим лишь к
медленно обретаемому и кратковременному успеху в своих теориях, но все же
это единственный способ, которым мы можем надеяться достичь истины, а также
добиться надлежащей устойчивости и достоверности в наших выводах.
Существует и другой вид скептицизма, следующий за изучением и
исследованием,-когда люди считают, что они открыли или полную
несостоятельность своего ума, или свою неспособность прийти к какому бы то
ни было определенному решению во всех тех вызывающих интерес умозрительных
вопросах, которыми они обычно занимаются. Даже сами наши внешние чувства
служат предметом спора для известного рода философов, и правила обыденной
жизни подвергаются у них такому же сомнению, как и наиболее глубокие
метафизические и богословские принципы или выводы. Поскольку среди
философов одни выдвигают подобные парадоксальные положения (если их можно
вообще назвать положениями), а другие опровергают их, они, естественно,
возбуждают наше любопытство и заставляют нас исследовать те аргументы,
посредством которых их можно обосновать.
Мне незачем останавливаться на избитых доводах, которыми скептики всех эпох
пользовались для опровержения достоверности чувств, например на таких,
которые основаны на несовершенстве и ненадежности наших органов-качествах,
явствующих из бесчисленных случаев: из того, что весло, опущенное в воду,
кажется нам искривленным; из того, что объекты меняют свой вид в
зависимости от расстояния; из удвоения образов при надавливании на один
глаз и из многих других подобных явлений. Все эти скептические доводы в
действительности могут доказать лишь то, что нельзя всецело полагаться на
одни только чувства и что нам следует исправлять их свидетельства с помощью
разума, принимая в соображение природу среды, расстояние от объекта,
состояние органа, чтобы превратить чувства в надлежащий критерий истины и
лжи в границах их сферы. Но существуют и другие, более глубокие аргументы
против чувств, не допускающие такого легкого опровержения,
Вполне очевидно, что люди в силу природного инстинкта или предрасположения
готовы верить своим чувствам и что мы без всяких рассуждений, чуть ли не
прежде, чем начинаем пользоваться своим разумом, предполагаем, что
существует внешний мир, который не зависит от нашего восприятия и который
существовал бы, даже если бы исчезли или были уничтожены все обладающие
чувствами существа. Даже животные руководятся подобным мнением и проявляют
веру во внешние объекты во всех своих помышлениях, намерениях и действиях.
Вполне очевидно и то, что люди, следуя этому слепому и могучему природному
инстинкту, всегда считают, что образы, доставляемые чувствами, и есть
внешние объекты, но не подозревают, что первые суть не что иное, как
представления (representations) вторых. Мы верим, что тот самый стол,
белизну которого мы видим и твердость которого ощущаем, существует
независимо от нашего восприятия и является чем-то внешним по отношению к
воспринимающему его уму. Наше присутствие не вызывает его к существованию,
наше отсутствие не уничтожает его; он пребывает единообразным и целым
независимо от положения мыслящих существ, воспринимающих или
рассматривающих его.
Но это общее и первичное мнение всех людей ниспровергается при первом же
соприкосновении с философией, которая учит нас, что нашему уму доступны
только образы или восприятия и что чувства - не что иное, как каналы, через
которые передаются эти образы, и что они не способны установить
непосредственное отношение между умом и объектом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51