Ибо что подразумевается под свободой в
применении к волевым актам? Не можем же мы подразумевать под этим, будто
поступки так мало связаны с мотивами, наклонностями и условиями, что первые
не вытекают с известной степенью единообразия из вторых и что одни не дают
нам повода к заключению о существовании других? Ведь эта связь и это
заключение суть явные, всеми признанные факты. Таким образом, мы можем
подразумевать под свободой только способность действовать или не
действовать сообразно решениям воли', другими словами, если мы хотим
оставаться в покое, мы можем это сделать, а если хотим двигаться, то можем
сделать и это. Но такая гипотетическая свобода по общему согласию
признается за всяким, кто не сидит в тюрьме и не закован в кандалы. Итак,
здесь предмета для спора нет.
Как бы мы ни определяли свободу, нам следует позаботиться при этом о
соблюдении двух необходимых условий: во-первых, о том, чтобы это
определение было согласно с фактами, во-вторых, о том, чтобы оно было
согласно с самим собой. Если мы соблюдем эти условия и дадим понятное
определение, то я уверен, что все люди окажутся в этом вопросе одного
мнения.
Общепризнанно, что ничто не существует без причины и что случайность при
ближайшем рассмотрении оказывается чисто отрицательным словом, не
означающим какой-либо реальной силы, которая существовала бы где-нибудь в
природе. Но утверждают, что одни причины необходимы, а другие нет. Здесь-то
и сказывается преимущество определений. Пусть кто-нибудь определит причину,
не включив в это определение как его часть необходимую связь с действием, и
пусть он ясно покажет происхождение идеи, выраженной в определении,-в таком
случае я не стану спорить. Но если будет принята приведенная выше трактовка
данного вопроса, то такое определение окажется совершенно невозможным. Если
бы объекты не соединялись друг с другом правильным образом, мы никогда не
приобрели бы идеи причины и действия; а это правильное соединение ведет к
заключению ума, являющемуся единственной связью, о которой мы можем иметь
представление. Всякий, кто попытается определить причину, исключив эти
условия, будет вынужден пользоваться или непонятными словами, или синонимом
того слова, которое он пытается определить*. Если же допустить
вышеприведенное определение, то свобода, противополагаемая необходимости, а
не принуждению, будет равносильна случайности, которой, по всеобщему
признанию, не существует.
* Так, если причина определяется как то, что порождает что-либо, легко
заметить, что порождение - синоним причинения. Такое же возражение можно
сделать и в связи с определением причины как того, благодаря чему что-либо
существует, ибо что подразумевается под словами благодаря чему". Если бы
сказали: причина есть то, после чего что-либо постоянно существует, мы
поняли бы такое определение, ибо действительно мы только это и знаем в
данном вопросе. Это постоянство и составляет самую сущность необходимости,
другой же идеи о ней у нас нет.
Часть II
Нет более обычного и в то же время более достойного порицания метода
рассуждения, чем попытка опровергнуть в философских спорах какую-нибудь
гипотезу посредством указания на ее опасные последствия для религии и
нравственности.
Когда какое-нибудь мнение ведет к абсурду, оно несомненно ложно, но если
оно ведет к опасным последствиям, это еще не доказывает его ложности. В
силу сказанного от такого рода доводов нужно безусловно воздерживаться, ибо
они вовсе не способствуют открытию истины, а только возбуждают ненависть к
личности противника. Все это я говорю вообще, не желая извлечь отсюда
какую-нибудь выгоду для себя. Я смело соглашаюсь на подобное испытание и
решаюсь утверждать, что обе доктрины - как доктрина необходимости, так и
доктрина свободы - в том виде, как они изложены выше, не только согласны с
нравственностью, но и безусловно существенны для ее поддержания.
Необходимость может быть определена двояким образом соответственно двум
определениям причины, в которые она входит как существенная часть. Она
состоит или в постоянном соединении похожих друг на друга объектов, или в
заключении ума об одном объекте на основании другого. Но необходимость в
том и другом своем значении (которые в сущности одинаковы), по общему, хотя
и молчаливому, признанию, и в [философских] школах, и на кафедре, и в
обыденной жизни всегда приписывалась воле человека; никто никогда не
пытался отрицать, что мы можем выводить заключения относительно
человеческих поступков и что эти заключения основаны на познанной путем
опыта связи сходных поступков со сходными мотивами, наклонностями и
условиями. Единственная деталь, в связи с которой возможно разногласие,
состоит в том, что кто-нибудь, пожалуй, не согласится назвать
необходимостью указанное свойство человеческих поступков,-однако если смысл
понятен, то слово, надеюсь, ничему не повредит,-или, быть может, кто-нибудь
станет утверждать возможность открыть нечто большее в действиях материи.
Надо сознаться, однако, 410 это не может иметь никакого значения для
нравственности или религии, как бы ни было это важно для естественной
философии или метафизики. Быть может, мы ошибаемся, утверждая, что у нас
нет иной идеи о необходимости, или связи между действиями тел, но мы, без
сомнения, не приписываем действиям нашего духа ничего, кроме того, что
каждый признает и должен безусловно признать за ними. Мы ничего не изменяем
в общепринятой ортодоксальной теории воли. а вносим изменение только в
теорию материальных объектов и причин. Во всяком случае, нет ничего
невиннее нашей доктрины.
Так как все законы основаны на наградах и наказаниях, то в качестве
основного принципа предполагается, что эти мотивы оказывают постоянное и
единообразное влияние на дух, содействуя хорошим поступкам и предупреждая
дурные. Мы можем давать этому влиянию какое угодно название, но, так как
оно обычно связано с действием, его следует признать причиной и
рассматривать как пример той необходимости, которую мы хотим здесь
обосновать.
Единственным надлежащим объектом ненависти или мщения является личность,
или существо, обладающее мышлением и сознанием; и если какие-нибудь
преступные или предосудительные действия возбуждают такое чувство, то лишь
вследствие своего отношения к личности или в силу своей связи с ней.
Поступки по самой своей природе суть нечто временное и преходящее; если их
не вызывает какая-либо причина, коренящаяся в характере и склонностях
совершившего их лица, они не могут ни способствовать его славе, будучи
хороши, ни бесчестить его, будучи дурны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
применении к волевым актам? Не можем же мы подразумевать под этим, будто
поступки так мало связаны с мотивами, наклонностями и условиями, что первые
не вытекают с известной степенью единообразия из вторых и что одни не дают
нам повода к заключению о существовании других? Ведь эта связь и это
заключение суть явные, всеми признанные факты. Таким образом, мы можем
подразумевать под свободой только способность действовать или не
действовать сообразно решениям воли', другими словами, если мы хотим
оставаться в покое, мы можем это сделать, а если хотим двигаться, то можем
сделать и это. Но такая гипотетическая свобода по общему согласию
признается за всяким, кто не сидит в тюрьме и не закован в кандалы. Итак,
здесь предмета для спора нет.
Как бы мы ни определяли свободу, нам следует позаботиться при этом о
соблюдении двух необходимых условий: во-первых, о том, чтобы это
определение было согласно с фактами, во-вторых, о том, чтобы оно было
согласно с самим собой. Если мы соблюдем эти условия и дадим понятное
определение, то я уверен, что все люди окажутся в этом вопросе одного
мнения.
Общепризнанно, что ничто не существует без причины и что случайность при
ближайшем рассмотрении оказывается чисто отрицательным словом, не
означающим какой-либо реальной силы, которая существовала бы где-нибудь в
природе. Но утверждают, что одни причины необходимы, а другие нет. Здесь-то
и сказывается преимущество определений. Пусть кто-нибудь определит причину,
не включив в это определение как его часть необходимую связь с действием, и
пусть он ясно покажет происхождение идеи, выраженной в определении,-в таком
случае я не стану спорить. Но если будет принята приведенная выше трактовка
данного вопроса, то такое определение окажется совершенно невозможным. Если
бы объекты не соединялись друг с другом правильным образом, мы никогда не
приобрели бы идеи причины и действия; а это правильное соединение ведет к
заключению ума, являющемуся единственной связью, о которой мы можем иметь
представление. Всякий, кто попытается определить причину, исключив эти
условия, будет вынужден пользоваться или непонятными словами, или синонимом
того слова, которое он пытается определить*. Если же допустить
вышеприведенное определение, то свобода, противополагаемая необходимости, а
не принуждению, будет равносильна случайности, которой, по всеобщему
признанию, не существует.
* Так, если причина определяется как то, что порождает что-либо, легко
заметить, что порождение - синоним причинения. Такое же возражение можно
сделать и в связи с определением причины как того, благодаря чему что-либо
существует, ибо что подразумевается под словами благодаря чему". Если бы
сказали: причина есть то, после чего что-либо постоянно существует, мы
поняли бы такое определение, ибо действительно мы только это и знаем в
данном вопросе. Это постоянство и составляет самую сущность необходимости,
другой же идеи о ней у нас нет.
Часть II
Нет более обычного и в то же время более достойного порицания метода
рассуждения, чем попытка опровергнуть в философских спорах какую-нибудь
гипотезу посредством указания на ее опасные последствия для религии и
нравственности.
Когда какое-нибудь мнение ведет к абсурду, оно несомненно ложно, но если
оно ведет к опасным последствиям, это еще не доказывает его ложности. В
силу сказанного от такого рода доводов нужно безусловно воздерживаться, ибо
они вовсе не способствуют открытию истины, а только возбуждают ненависть к
личности противника. Все это я говорю вообще, не желая извлечь отсюда
какую-нибудь выгоду для себя. Я смело соглашаюсь на подобное испытание и
решаюсь утверждать, что обе доктрины - как доктрина необходимости, так и
доктрина свободы - в том виде, как они изложены выше, не только согласны с
нравственностью, но и безусловно существенны для ее поддержания.
Необходимость может быть определена двояким образом соответственно двум
определениям причины, в которые она входит как существенная часть. Она
состоит или в постоянном соединении похожих друг на друга объектов, или в
заключении ума об одном объекте на основании другого. Но необходимость в
том и другом своем значении (которые в сущности одинаковы), по общему, хотя
и молчаливому, признанию, и в [философских] школах, и на кафедре, и в
обыденной жизни всегда приписывалась воле человека; никто никогда не
пытался отрицать, что мы можем выводить заключения относительно
человеческих поступков и что эти заключения основаны на познанной путем
опыта связи сходных поступков со сходными мотивами, наклонностями и
условиями. Единственная деталь, в связи с которой возможно разногласие,
состоит в том, что кто-нибудь, пожалуй, не согласится назвать
необходимостью указанное свойство человеческих поступков,-однако если смысл
понятен, то слово, надеюсь, ничему не повредит,-или, быть может, кто-нибудь
станет утверждать возможность открыть нечто большее в действиях материи.
Надо сознаться, однако, 410 это не может иметь никакого значения для
нравственности или религии, как бы ни было это важно для естественной
философии или метафизики. Быть может, мы ошибаемся, утверждая, что у нас
нет иной идеи о необходимости, или связи между действиями тел, но мы, без
сомнения, не приписываем действиям нашего духа ничего, кроме того, что
каждый признает и должен безусловно признать за ними. Мы ничего не изменяем
в общепринятой ортодоксальной теории воли. а вносим изменение только в
теорию материальных объектов и причин. Во всяком случае, нет ничего
невиннее нашей доктрины.
Так как все законы основаны на наградах и наказаниях, то в качестве
основного принципа предполагается, что эти мотивы оказывают постоянное и
единообразное влияние на дух, содействуя хорошим поступкам и предупреждая
дурные. Мы можем давать этому влиянию какое угодно название, но, так как
оно обычно связано с действием, его следует признать причиной и
рассматривать как пример той необходимости, которую мы хотим здесь
обосновать.
Единственным надлежащим объектом ненависти или мщения является личность,
или существо, обладающее мышлением и сознанием; и если какие-нибудь
преступные или предосудительные действия возбуждают такое чувство, то лишь
вследствие своего отношения к личности или в силу своей связи с ней.
Поступки по самой своей природе суть нечто временное и преходящее; если их
не вызывает какая-либо причина, коренящаяся в характере и склонностях
совершившего их лица, они не могут ни способствовать его славе, будучи
хороши, ни бесчестить его, будучи дурны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51