эта наука, требующая полной
свободы как наивысшей привилегии и процветающая лишь благодаря свободному
обмену мыслями и доказательствами, впервые зародилась в эпоху свободы и
терпимости в стране, где она никогда не была стесняема даже в своих самых
крайних принципах ни догматами веры, ни вероисповеданиями, ни уложением о
наказаниях. За исключением изгнания Протагора и смерти Сократа (причем
последний факт был вызван отчасти посторонними мотивами), в древней истории
почти нет примеров того фанатического рвения, которым так заражен наш век.
Эпикур дожил в Афинах до преклонного возраста в мире и спокойствии;
эпикурейцы даже допускались к жреческому сану и к священнодействию у алтаря
при совершении самых священных обрядов официальной религии; поощрения в
форме пенсий и жалованья мудрейший из римских императоров раздавал учителям
всех философских школ без исключения. Легко понять, сколь необходимо было
для философии подобное отношение в пору ее ранней молодости, если подумать
о том, что и теперь, когда ее можно считать окрепшей и набравшейся сил, она
с трудом выносит непогоду и разражающиеся над ней бури клеветы и
преследования.
Вы восхищаетесь, сказал мой друг, необыкновенно счастливой судьбой
философии, тогда как судьба эта является, по-видимому, следствием
естественного хода вещей, непреложного во все времена и у всякого народа.
Упорный фанатизм, на который вы жалуетесь, есть в сущности порождение самой
философии; сочетавшись с суеверием, он совершенно отрекается от интересов
своей родительницы и становится ее злейшим врагом и преследователем.
Умозрительные религиозные догматы, которые в настоящее время подают повод к
таким неистовым спорам, не могли бы быть ни постигнуты, ни приняты в ранние
эпохи истории мира, когда человечество, еще совершенно невежественное,
приноравливало религиозные идеи к своей слабой способности понимания и
основывало свои священные догматы исключительно на таких рассказах, которые
были скорее предметом веры, опирающейся на предание, чем результатом
доказательств или споров. Поэтому, когда .прошла первая тревога,
возбужденная неизвестными дотоле парадоксами и принципами философов,
последние жили, по-видимому, в течение всего дальнейшего древнего периода в
полнейшей гармонии с господствующими суевериями, и причем те и другие даже
полюбовно разделили между собой все человечество: первые склонили на свою
сторону всех ученых и мудрых людей, а вторые - невежественную толпу.
По-видимому, сказал я, вы оставляете в стороне политику и не предполагаете,
что мудрый правитель может по справедливости опасаться некоторых
философских догматов, как, например, эпикурейских, которые, отрицая
существование Бога, а следовательно, и провидение и будущую жизнь, видимо,
в значительной степени ослабляют узы нравственности и поэтому могут
считаться опасными для целостности гражданского общества.
Я знаю, ответил он, что подобные преследования фактически никогда, ни в
какую эпоху не порождались спокойным размышлением или же ознакомлением на
опыте с вредными последствиями философии, но вызывались исключительно
страстями и предубеждениями. Ну а если я пойду дальше и буду утверждать,
что если бы Эпикура обвинили перед народом сикофанты, тогдашние доносчики,
то он легко мог бы защититься и доказать, что его философские принципы не
менее здравы, чем принципы его противников, прилагавших такие усилия к
тому, чтобы возбудить против него в народе ненависть и подозрения?
Мне бы хотелось, сказал я, чтобы вы испробовали свое красноречие в связи с
этой далеко не обычной темой и произнесли от лица Эпикура такую речь,
которая могла бы удовлетворить не афинскую толпу, если вы вообще
допускаете, что в этом древнем культурном городе могла быть толпа, но
наиболее склонную к философии часть слушателей Эпикура, способную понять
его доказательства.
Таким условиям вовсе не трудно удовлетворить, ответил он. Если вам угодно,
я на минуту воображу себя Эпикуром, вас же попрошу заменить афинский народ,
а затем произнесу вам такую речь, что в урне окажутся одни только белые
бобы и ни одного черного, который обрадовал бы моих завистливых врагов.
Отлично, я согласен на эти условия; начинайте, пожалуйста.
Я пришел сюда, о афиняне, с целью оправдать в вашем собрании то, чему я
учил в своей школе. Но вместо того чтобы рассуждать со спокойными и
беспристрастными исследователями, я вижу себя обвиняемым неистовыми
противниками. Ваши мысли, которые, собственно, должны бы быть направлены на
вопросы, касающиеся общественного блага и интересов государства,
отвлекаются в сторону умозрительной философии, и эти возвышенные, но, быть
может, бесполезные изыскания заменяют для вас более обыденные, но зато и
более полезные занятия. Однако, поскольку это зависит от меня, я постараюсь
предотвратить такое злоупотребление. Мы не будем спорить здесь о
происхождении миров и управлении ими, а только рассмотрим, насколько эти
вопросы касаются общественных интересов, и если я сумею убедить вас в том,
что они вполне безразличны для общественного мира и безопасности
правительства, то, я надеюсь, вы снова отошлете нас в школы для обсуждения
на досуге самого возвышенного, но в то же время и самого умозрительного во
всей философии вопроса.
Благочестивые философы, не довольствуясь преданиями ваших праотцев и
учением ваших жрецов (и то и другое я охотно признаю), поддаются
безрассудному любопытству и пытаются выяснить, до каких пределов можно
обосновать религию принципами разума, но этим они не только не разрешают,
а, наоборот, возбуждают сомнения, к которым естественно приводит прилежное
и тщательное исследование. Они расписывают великолепными красками порядок,
красоту и мудрое устройство вселенной, а затем спрашивают, может ли такое
блестящее проявление разума быть результатом случайного стечения атомов, в
состоянии ли случай породить то, чем не налюбуется величайший ум. Я не
стану исследовать, верен ли этот аргумент: я допускаю, что он настолько
весок, насколько этого желают мои противники и обвинители. Достаточно, если
я сумею доказать, исходя из того же самого рассуждения, что этот вопрос
чисто умозрительный и что, отрицая в своих философских рассуждениях
провидение и будущую жизнь, я не подкапываюсь под основы общества, но
высказываю принципы, которые сами мои противники, исходя из собственных
основоположений, должны признать твердыми и удовлетворительными, если
только и они рассуждают последовательно.
Итак, вы, мои обвинители, сами признали, что главный, а то и единственный,
аргумент, доказывающий существование божества (в котором я никогда и не
сомневался), заимствуется из порядка природы, обнаруживающего такие
признаки разума и преднамеренности, что вы считаете бессмысленным полагать
его причиной случай или же слепую, никем не направляемую силу материи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51