- А не было б тебя, так они, - презрительный кивок на мужчин, - и не узнали б!
* * *
- Никодим, - позвала я, устроившись на бревнышке возле родничка. - Расскажи, почему ты себя считаешь голут-венным?
Он вытаращил глаза: - Да потому что я голутвенный и есть! Не ант же. И не господин.
- Ну про господ мне все понятно - это те, кто с гривной. А почему ты так уверен, что не ант?
- А я что, похож на анта?
- Нет, не похож. Ты свободный человек. Это я поняла, когда пыталась справиться с твоей болью, а ты не давал.
- Я не давал? Да что ж я - враг себе, лечению мешать?
- Не враг. Но твоя… самостоятельность, или как ее еще назвать? Она противилась мне. Я это хорошо чувствовала. А ты-то сам как можешь это чувствовать?
- А я никак и не чувствую - знаю, и все.
- Да откуда?
- Рассказали. Отеи даже заучивать наизусть заставлял.
- Наизусть? Что заучивать?
- Прародителей. Я и сейчас могу перечислить - всех помню. Анты - они ж безродные. Жил да помер, вот и весь сказ. А мой предки идут от младшего сына лыиара Вакурова, Овсея. Овсей гривны не имел, но детишек понаделал - будь здоров! А у его сына, у Патролета, был свой сын…
- Достаточно, - остановила я. - Главное, что от чреды всех этих сыновей потом появился ты.
- Точно, - самодовольно согласился Никодим.
- Но если ты так хорошо свое родство знаешь, чего ж ты все время боишься, что тебя за анта примут? Никодим помрачнел: - А я и не боюсь, с чего вы взяли?
- Ни с чего, - беспечно ответила я. - Иди лечись. Чтоб к завтрашнему дню был как новенький!
Дальше его расспрашивать не было смысла - я и так все увидела. Двоюродный брат Никодима - Лоба, сын дядьки Кур-чины, оказался антом. Выяснилось просто: Лоба пошел к кравенцовскому лыцару Татию в прислугу. Дядька Курчина очень переживал это, скрывал как мог, хотя Лоба и женился, будучи в слугах, и своих детей завел. Но когда Лоба на погребальный костер помершего Татия сам взошел, по своей воле, - этого уж скрыть было нельзя. Так его и сожгли - совсем молодого. Он всего на три года был старше Никодима.
Такое и раньше бывало в семьях голутвенных: нет-нет да и появятся дети-анты. Но в славном голутвенном роду, ведшем отсчет прародителей от Овсея, младшего сына лыцара Вакурова, такое случилось впервые. Обвиняли во всем жену дядьки Курчины, Мирамиду, которая была из актов. Но жены из антов и до этого были у многих в роду Овсея…
Так и легло на Никодима пятно причастности к антам.
* * *
Орей увел Никодима скрытными тропами на следующий день.
Мы до этого долго обсуждали, к кому из лыцаров князя Квасурова обратиться за помощью, и я настояла на кандидатуре Каллистрата Оболыжского. Услышав, кого я предлагаю, Никодим сначала изумился, а потом пожат плечами: мол, как хотите!
Изумление было объяснимо. В его мыслях я увидела то, чего не сказал князь: Каллистрат, будучи наследственным лыцаром Ободыжским, не носил гривны! Не стал надевать - и все! Она имелась у него в поместье, лежала з дорогом ларие, и Никодим просто не понимал, как такое может быть!
Но Каллистрата знал, о дружбе того с князем был наслышан и возражать не стал. Роль сыграю и то, что поместье Обо-лыжских, оказывается, граничило с Туровским княжеством и было ближе всех к заповедному лесу.
После их ухода я навестила князя. Он лежал, как сказочный прекрасный принц, спящий в хрустальном гробу. Только в сказке, кажется, был не принц, а принцесса, дорогой хрусталь стоял в уединенном месте, а не на солнечной опушке леса. И гроб легко открывался: иначе как быть с оживляющим поцелуем?
Я Михаила при всем желании поцеловать не могла. Гроб меня не жег, как остальных, - и на том спасибо. От его огня страдали, оказывается, не только люди, но и животные: вокруг валялось немало опаленных тушек полевых мышей, зайцев, ворон и даже одна лиса.
Пришлось взять палку и сгрести все это в сторону, подальше от прекрасного принца. Вернее, князя.
Стрелы уже не было и в помине - рассосалась. Зато дырка в Витвине зияла всей своей неприглядностью. Не зная толком, как помочь, я на всякий случай вытянула шею, попытавшись максимально приблизить Филуману к Витвине. Хорошо, что никого вокруг не было (специально закрывала глаза и осматривалась на предмет подглядывания) - зрелище, вероятно, было еще то!
Правда, толку от моих акробатических этюдов не было. Одно моратьное удовлетворение.
Послав на прощание князю воздушный поцелуи и убедившись, что воздушные поцелуи не имеют той целительной силы, как невоздушные, я вернулась в избушку, надежно охраняемую древними богами.
Меланья обедала.
Я спросила, не угостит ли она и меня. Получила беззвучный кивок с мысленным подтверждением. Присоединилась.
Стол разнообразило несколько блюд с травами и плодами. Проследив, в какой очередности хозяйка отправляет их в рот, я повторила эту очередность за ней. Восторга не испытала, но прилив сил минут через пятнадцать-двадцать последовал.
День, кажется, позволял наконец (впервые с минуты моего появления в этом мире) расслабиться душой, и я отправилась с маленькой целительницей гулять по заповедному лесу
Слежки за собой не чувствовала. Видно, так напугала Еева, прихватив за когтистую лапу во время нападения зверей вместо мамаши, что он боялся теперь эту лапу даже через лесных жителей протягивать в моем направлении. Кончина мамаши его, наверно, кое-чему научила. Гулять можно было спокойно.
Лес был прекрасен.
Его естественная, как бы сама собой разумеющаяся красота вдруг почему-то напомнила мне, что моя дорогая, любимая мама уже начала за меня волноваться. Уже отбила, наверно, телеграмму тете Вере. Если та сама раньше на ноги ее не подняла…
Вот наделала я дел!
Живо, с острым чувством вины, я представила маму, ры-даюшую в милиции А чем милиция поможет? Кто тут вообше поможет? Бедная мама, потеряла мужа, а теперь еще и дочь!
Мама, да не потерялась я, не волнуйся! Я здесь, гуляю себе спокойно, тихо, хорошо! И лес совсем не страшный, и местная девочка со мной, не даст заблудиться!
Я тяжело вздохнула, бодро осмотрелась, стараясь отвлечься от своих грустных мыслей.
Гуляла только я - Меланья бегала, сверкая голыми пятками из-под сарафана, серого от старости и от ветхости. Бегала взад-вперед, не останавливаясь, то обгоняя меня, то отставая, то вновь обгоняя.
- Как твой пальчик? - поинтересовалась я.
Она на секунду притормозила возле, ткнула мне под нос указательный палец, и я убедилась, что заживление идет полным ходом: новая, розоваяТсожица уже почти прикрыла белую косточку. Торчало только ее белое острие. Но и его можно было издалека принять за ноготь. До самого же ногтя, как я поняла из мимолетной мысли маленькой лесной знахарки. дело еще дойдет не скоро - недели через полторы.
Меланья поскакала дальше по своим делам, а я задалась вопросом: кто же она в жесткой иерархии этого мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
* * *
- Никодим, - позвала я, устроившись на бревнышке возле родничка. - Расскажи, почему ты себя считаешь голут-венным?
Он вытаращил глаза: - Да потому что я голутвенный и есть! Не ант же. И не господин.
- Ну про господ мне все понятно - это те, кто с гривной. А почему ты так уверен, что не ант?
- А я что, похож на анта?
- Нет, не похож. Ты свободный человек. Это я поняла, когда пыталась справиться с твоей болью, а ты не давал.
- Я не давал? Да что ж я - враг себе, лечению мешать?
- Не враг. Но твоя… самостоятельность, или как ее еще назвать? Она противилась мне. Я это хорошо чувствовала. А ты-то сам как можешь это чувствовать?
- А я никак и не чувствую - знаю, и все.
- Да откуда?
- Рассказали. Отеи даже заучивать наизусть заставлял.
- Наизусть? Что заучивать?
- Прародителей. Я и сейчас могу перечислить - всех помню. Анты - они ж безродные. Жил да помер, вот и весь сказ. А мой предки идут от младшего сына лыиара Вакурова, Овсея. Овсей гривны не имел, но детишек понаделал - будь здоров! А у его сына, у Патролета, был свой сын…
- Достаточно, - остановила я. - Главное, что от чреды всех этих сыновей потом появился ты.
- Точно, - самодовольно согласился Никодим.
- Но если ты так хорошо свое родство знаешь, чего ж ты все время боишься, что тебя за анта примут? Никодим помрачнел: - А я и не боюсь, с чего вы взяли?
- Ни с чего, - беспечно ответила я. - Иди лечись. Чтоб к завтрашнему дню был как новенький!
Дальше его расспрашивать не было смысла - я и так все увидела. Двоюродный брат Никодима - Лоба, сын дядьки Кур-чины, оказался антом. Выяснилось просто: Лоба пошел к кравенцовскому лыцару Татию в прислугу. Дядька Курчина очень переживал это, скрывал как мог, хотя Лоба и женился, будучи в слугах, и своих детей завел. Но когда Лоба на погребальный костер помершего Татия сам взошел, по своей воле, - этого уж скрыть было нельзя. Так его и сожгли - совсем молодого. Он всего на три года был старше Никодима.
Такое и раньше бывало в семьях голутвенных: нет-нет да и появятся дети-анты. Но в славном голутвенном роду, ведшем отсчет прародителей от Овсея, младшего сына лыцара Вакурова, такое случилось впервые. Обвиняли во всем жену дядьки Курчины, Мирамиду, которая была из актов. Но жены из антов и до этого были у многих в роду Овсея…
Так и легло на Никодима пятно причастности к антам.
* * *
Орей увел Никодима скрытными тропами на следующий день.
Мы до этого долго обсуждали, к кому из лыцаров князя Квасурова обратиться за помощью, и я настояла на кандидатуре Каллистрата Оболыжского. Услышав, кого я предлагаю, Никодим сначала изумился, а потом пожат плечами: мол, как хотите!
Изумление было объяснимо. В его мыслях я увидела то, чего не сказал князь: Каллистрат, будучи наследственным лыцаром Ободыжским, не носил гривны! Не стал надевать - и все! Она имелась у него в поместье, лежала з дорогом ларие, и Никодим просто не понимал, как такое может быть!
Но Каллистрата знал, о дружбе того с князем был наслышан и возражать не стал. Роль сыграю и то, что поместье Обо-лыжских, оказывается, граничило с Туровским княжеством и было ближе всех к заповедному лесу.
После их ухода я навестила князя. Он лежал, как сказочный прекрасный принц, спящий в хрустальном гробу. Только в сказке, кажется, был не принц, а принцесса, дорогой хрусталь стоял в уединенном месте, а не на солнечной опушке леса. И гроб легко открывался: иначе как быть с оживляющим поцелуем?
Я Михаила при всем желании поцеловать не могла. Гроб меня не жег, как остальных, - и на том спасибо. От его огня страдали, оказывается, не только люди, но и животные: вокруг валялось немало опаленных тушек полевых мышей, зайцев, ворон и даже одна лиса.
Пришлось взять палку и сгрести все это в сторону, подальше от прекрасного принца. Вернее, князя.
Стрелы уже не было и в помине - рассосалась. Зато дырка в Витвине зияла всей своей неприглядностью. Не зная толком, как помочь, я на всякий случай вытянула шею, попытавшись максимально приблизить Филуману к Витвине. Хорошо, что никого вокруг не было (специально закрывала глаза и осматривалась на предмет подглядывания) - зрелище, вероятно, было еще то!
Правда, толку от моих акробатических этюдов не было. Одно моратьное удовлетворение.
Послав на прощание князю воздушный поцелуи и убедившись, что воздушные поцелуи не имеют той целительной силы, как невоздушные, я вернулась в избушку, надежно охраняемую древними богами.
Меланья обедала.
Я спросила, не угостит ли она и меня. Получила беззвучный кивок с мысленным подтверждением. Присоединилась.
Стол разнообразило несколько блюд с травами и плодами. Проследив, в какой очередности хозяйка отправляет их в рот, я повторила эту очередность за ней. Восторга не испытала, но прилив сил минут через пятнадцать-двадцать последовал.
День, кажется, позволял наконец (впервые с минуты моего появления в этом мире) расслабиться душой, и я отправилась с маленькой целительницей гулять по заповедному лесу
Слежки за собой не чувствовала. Видно, так напугала Еева, прихватив за когтистую лапу во время нападения зверей вместо мамаши, что он боялся теперь эту лапу даже через лесных жителей протягивать в моем направлении. Кончина мамаши его, наверно, кое-чему научила. Гулять можно было спокойно.
Лес был прекрасен.
Его естественная, как бы сама собой разумеющаяся красота вдруг почему-то напомнила мне, что моя дорогая, любимая мама уже начала за меня волноваться. Уже отбила, наверно, телеграмму тете Вере. Если та сама раньше на ноги ее не подняла…
Вот наделала я дел!
Живо, с острым чувством вины, я представила маму, ры-даюшую в милиции А чем милиция поможет? Кто тут вообше поможет? Бедная мама, потеряла мужа, а теперь еще и дочь!
Мама, да не потерялась я, не волнуйся! Я здесь, гуляю себе спокойно, тихо, хорошо! И лес совсем не страшный, и местная девочка со мной, не даст заблудиться!
Я тяжело вздохнула, бодро осмотрелась, стараясь отвлечься от своих грустных мыслей.
Гуляла только я - Меланья бегала, сверкая голыми пятками из-под сарафана, серого от старости и от ветхости. Бегала взад-вперед, не останавливаясь, то обгоняя меня, то отставая, то вновь обгоняя.
- Как твой пальчик? - поинтересовалась я.
Она на секунду притормозила возле, ткнула мне под нос указательный палец, и я убедилась, что заживление идет полным ходом: новая, розоваяТсожица уже почти прикрыла белую косточку. Торчало только ее белое острие. Но и его можно было издалека принять за ноготь. До самого же ногтя, как я поняла из мимолетной мысли маленькой лесной знахарки. дело еще дойдет не скоро - недели через полторы.
Меланья поскакала дальше по своим делам, а я задалась вопросом: кто же она в жесткой иерархии этого мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154