П. Алексеев. ЧЕСТЕРФИЛД И ЕГО "ПИСЬМА К СЫНУ"
В истории английской литературы XVIII века особое место
занимает Честерфилд, -- писатель, публицист, философ-моралист,
историк. Примечательно, что литературную известность имя
Честерфилда приобрело только после его смерти; при жизни его
знали только как видного государственного деятеля, дипломата,
оратора, одного из лидеров оппозиции в верхней палате
английского парламента, который в конце концов удалился от дел
и четверть века прожил в уединении, среди избранных друзей и
книг своей богатой библиотеки. О его литературных трудах знали
очень немногие, потому что он ничего не печатал под своим
именем, хотя молва и приписывала ему -- иногда напрасно --
кое-какие безымянные сочинения философско-этического
содержания. Правда, Честерфилд считался острословом и
занимательным собеседником, чьи меткие суждения подхватывались
на лету, становились широко известными и попадали в современную
печать вместе с анекдотами о нем журналистов. Но
распространявшихся слухов и закрепленных в печати афоризмов
Честерфилда было, разумеется, недостаточно для того, чтобы этот
вельможа мог приобрести литературную репутацию, о которой
никогда не заботился, довольствуясь тем, что считался добрым
приятелем многих видеых французских и английских писателей той
эпохи.
Смерть Честерфилда в глубокой старости (в 1773 году)
прошла в общем мало замеченной. Однако уже год спустя его имя
приобрело настоящую славу образцового писателя, когда оно
появилось на титульном листе книги, изданной его невесткой и
составленной из его писем к сыну, никогда не предназначавшихся
для печати. Эта книга стала знаменитой уже при первом своем
выходе в свет. Она переиздавалась по нескольку раз в году,
выпускалась в переводах на всех европейских языках, непрерывно
увеличивавшихся в числе, и быстро сделалась классическим
образцом английской эпистолярной прозы. Слава ее была завещана
XIX веку, как одной из тех книг, которые не стареют; в этом
столетии литературная репутация Честерфилда как писателя,
мыслителя и педагога сложилась окончательно и вызвала к жизни
обнародование еще нескольких книг, рукописи которых были
извлечены из старых семейных архивов (например, "Письма к
крестнику") или перепечатаны со страниц старинных английских
журналов.
Если необычным явилось начало посмертной литературной
популярности Честерфилда, то немало неожиданного было и в ее
последующей истории, когда периоды подъема читательского
интереса к его литературному наследию сменялись малой к нему
заинтересованностью или полным безучастием -- как в самой
Англии, так и в других странах Западной Европы. В результате и
личность самого Честерфилда, и его сочинения несколько раз
подвергались коренной переоценке. То его считали мудрым
воспитателем просветительского склада, опытным педагогом,
письма которого образуют законченную систему, заслуживающую
изучения и практического применения, то объявляли беспринципным
циником, проповедником эгоистической морали, вельможей, во всех
тонкостях изучившим искусство придворного лицемерия. Такие
очевидные и озадачивающие противоречия в оценках были, с одной
стороны, следствием отсутствия достаточных и критически
проверенных данных о Честерфилде и слабой изученности огромного
архивного материала, ожидавшего своего обнародования и
истолкования, и, с другой стороны, реальными, а не мнимыми
противоречиями его действительно незаурядной личности,
допускавшей различное к себе отношение и порождавшей споры уже
среди современников.
Новейшие исследователи Честерфилда считают, что традиция
отрицательного отношения к нему сложилась прежде всего у его
соотечественников и что многие из них были явно к нему
несправедливы. Так, например, если Семюэл Джонсон в своем
известном отзыве о "Письмах к сыну" Честерфилда утверждал, что
эта книга учит "морали потаскухи и манерам учителя танцев", то
он рассуждал пристрастно, запальчиво, как человек, все еще не
забывший о своем разрыве и резкой вражде с автором этой книги.
Не менее ошибочным и неоправданным считают также тот злобный и
карикатурный образ Честерфилда, который был представлен Ч.
Диккенсом в его историческом романе "Барнеби Редж" (1841), -- в
нем изображены события, относящиеся к так называемому
"Гордонов-скому бунту" 1780 года, направленному против
правительственной политики в отношении католиков, получивших
тогда некоторые привилегии. Диккенс изобразил в этом романе
Честерфилда под именем сэра Джона Честера, джентльмена
элегантного и благовоспитанного, но бессердечного и
эгоистичного, который принимает участие в бунте вместе с
собранными Гордоном подонками и отребьем преступного мира. В
образе Джона Честера нет ни одной черты, которая могла бы найти
соответствие в личности реального Честерфилда, -- он не был ни
жестоким, ни беспринципным, -- не говоря уже о том, что он умер
за семь лет до самого "бунта"; ' тем не менее, несмотря на
исторические промахи, Диккенс, создавая своего Честера с
несомненной аллюзией на Честерфилда, явно набрасывал тень на
последнего, в особенности для тех читателей, которые были
недостаточно знакомы с историческими фактами. Естественно, что
желание разоблачить подобные карикатуры и восстановить истину
приводило порой к прямо противоположным результатам, -- к столь
же не историческим панегирическим оценкам Честерфилда как
писателя.
Если понимание личности Честерфилда и его знаменитой книги
представляло затруднения для его соотечественников, то еще
большие трудности стояли на этом пути для континентальных
читателей. "Редкие книги возбуждали столько шума и озлобления,
как эти письма", -- писал Г. Геттнер о "Письмах к сыну" в своей
известной и очень популярной истории литератур XVIII века. "В
Германии, отчасти и во Франции, они вошли в поговорку для
обозначения всяческой дерзости и безнравственности", -- отмечал
Геттнер далее, но тут же делал характерную оговорку:
"Нет сомнения, что их знает едва ли один человек из
десяти, повторяющих это старое мнение". Действительно,
многочисленные суждения и приговоры, произнесенные Честерфилду
и его книге на континенте Европы в XIX веке, были крайне
разноречивы. Если английские критики нередко утверждали, что
Честерфилд мало похож на английского джентльмена и что он
усвоил и проявлял в своем облике типические черты французского
вельможи конца царствования Людовика XIV и начала регентства,
то французские критики, напротив, не очень торопились увидеть в
нем представителя французской культуры XVIII века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
В истории английской литературы XVIII века особое место
занимает Честерфилд, -- писатель, публицист, философ-моралист,
историк. Примечательно, что литературную известность имя
Честерфилда приобрело только после его смерти; при жизни его
знали только как видного государственного деятеля, дипломата,
оратора, одного из лидеров оппозиции в верхней палате
английского парламента, который в конце концов удалился от дел
и четверть века прожил в уединении, среди избранных друзей и
книг своей богатой библиотеки. О его литературных трудах знали
очень немногие, потому что он ничего не печатал под своим
именем, хотя молва и приписывала ему -- иногда напрасно --
кое-какие безымянные сочинения философско-этического
содержания. Правда, Честерфилд считался острословом и
занимательным собеседником, чьи меткие суждения подхватывались
на лету, становились широко известными и попадали в современную
печать вместе с анекдотами о нем журналистов. Но
распространявшихся слухов и закрепленных в печати афоризмов
Честерфилда было, разумеется, недостаточно для того, чтобы этот
вельможа мог приобрести литературную репутацию, о которой
никогда не заботился, довольствуясь тем, что считался добрым
приятелем многих видеых французских и английских писателей той
эпохи.
Смерть Честерфилда в глубокой старости (в 1773 году)
прошла в общем мало замеченной. Однако уже год спустя его имя
приобрело настоящую славу образцового писателя, когда оно
появилось на титульном листе книги, изданной его невесткой и
составленной из его писем к сыну, никогда не предназначавшихся
для печати. Эта книга стала знаменитой уже при первом своем
выходе в свет. Она переиздавалась по нескольку раз в году,
выпускалась в переводах на всех европейских языках, непрерывно
увеличивавшихся в числе, и быстро сделалась классическим
образцом английской эпистолярной прозы. Слава ее была завещана
XIX веку, как одной из тех книг, которые не стареют; в этом
столетии литературная репутация Честерфилда как писателя,
мыслителя и педагога сложилась окончательно и вызвала к жизни
обнародование еще нескольких книг, рукописи которых были
извлечены из старых семейных архивов (например, "Письма к
крестнику") или перепечатаны со страниц старинных английских
журналов.
Если необычным явилось начало посмертной литературной
популярности Честерфилда, то немало неожиданного было и в ее
последующей истории, когда периоды подъема читательского
интереса к его литературному наследию сменялись малой к нему
заинтересованностью или полным безучастием -- как в самой
Англии, так и в других странах Западной Европы. В результате и
личность самого Честерфилда, и его сочинения несколько раз
подвергались коренной переоценке. То его считали мудрым
воспитателем просветительского склада, опытным педагогом,
письма которого образуют законченную систему, заслуживающую
изучения и практического применения, то объявляли беспринципным
циником, проповедником эгоистической морали, вельможей, во всех
тонкостях изучившим искусство придворного лицемерия. Такие
очевидные и озадачивающие противоречия в оценках были, с одной
стороны, следствием отсутствия достаточных и критически
проверенных данных о Честерфилде и слабой изученности огромного
архивного материала, ожидавшего своего обнародования и
истолкования, и, с другой стороны, реальными, а не мнимыми
противоречиями его действительно незаурядной личности,
допускавшей различное к себе отношение и порождавшей споры уже
среди современников.
Новейшие исследователи Честерфилда считают, что традиция
отрицательного отношения к нему сложилась прежде всего у его
соотечественников и что многие из них были явно к нему
несправедливы. Так, например, если Семюэл Джонсон в своем
известном отзыве о "Письмах к сыну" Честерфилда утверждал, что
эта книга учит "морали потаскухи и манерам учителя танцев", то
он рассуждал пристрастно, запальчиво, как человек, все еще не
забывший о своем разрыве и резкой вражде с автором этой книги.
Не менее ошибочным и неоправданным считают также тот злобный и
карикатурный образ Честерфилда, который был представлен Ч.
Диккенсом в его историческом романе "Барнеби Редж" (1841), -- в
нем изображены события, относящиеся к так называемому
"Гордонов-скому бунту" 1780 года, направленному против
правительственной политики в отношении католиков, получивших
тогда некоторые привилегии. Диккенс изобразил в этом романе
Честерфилда под именем сэра Джона Честера, джентльмена
элегантного и благовоспитанного, но бессердечного и
эгоистичного, который принимает участие в бунте вместе с
собранными Гордоном подонками и отребьем преступного мира. В
образе Джона Честера нет ни одной черты, которая могла бы найти
соответствие в личности реального Честерфилда, -- он не был ни
жестоким, ни беспринципным, -- не говоря уже о том, что он умер
за семь лет до самого "бунта"; ' тем не менее, несмотря на
исторические промахи, Диккенс, создавая своего Честера с
несомненной аллюзией на Честерфилда, явно набрасывал тень на
последнего, в особенности для тех читателей, которые были
недостаточно знакомы с историческими фактами. Естественно, что
желание разоблачить подобные карикатуры и восстановить истину
приводило порой к прямо противоположным результатам, -- к столь
же не историческим панегирическим оценкам Честерфилда как
писателя.
Если понимание личности Честерфилда и его знаменитой книги
представляло затруднения для его соотечественников, то еще
большие трудности стояли на этом пути для континентальных
читателей. "Редкие книги возбуждали столько шума и озлобления,
как эти письма", -- писал Г. Геттнер о "Письмах к сыну" в своей
известной и очень популярной истории литератур XVIII века. "В
Германии, отчасти и во Франции, они вошли в поговорку для
обозначения всяческой дерзости и безнравственности", -- отмечал
Геттнер далее, но тут же делал характерную оговорку:
"Нет сомнения, что их знает едва ли один человек из
десяти, повторяющих это старое мнение". Действительно,
многочисленные суждения и приговоры, произнесенные Честерфилду
и его книге на континенте Европы в XIX веке, были крайне
разноречивы. Если английские критики нередко утверждали, что
Честерфилд мало похож на английского джентльмена и что он
усвоил и проявлял в своем облике типические черты французского
вельможи конца царствования Людовика XIV и начала регентства,
то французские критики, напротив, не очень торопились увидеть в
нем представителя французской культуры XVIII века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106