Он ответил ей что-то неопределенное, чувствуя, как растет между ними трещина, возникшая с первого взгляда, будто под ногами у них разверзалась пропасть, которая напоминала: хватит, хватит, идите каждый своей дорогой...
Машина мчалась мимо лесистого плато, сверху, из окошка самолета, оно не выглядело таким первозданным — перерезанное дорогами и дорожками, усеянное туристическими базами и домами отдыха, пересеченное проводами. А было время, когда за полдня ходу живой души не встречалось. По этим местам они бродили с Петранкой, но что же это было, влюбленность или безумие плоти, если не осталось никакого следа, кроме досады и зависти с ее стороны? Неужели так получится и с Маргаритой? Было в этом что-то предопределенное, огромная, захлестывающая нас иллюзия жизни: именно то, что представляется впитанным до глубин, оказывается через недолгое время летучим, исчезающим даже из воспоминаний. И вправду, какой непрочной и ложной бывает наша привязанность друг к другу, если она не кровная, как мимолетны любовные чувства. Отчего так? Может быть, оттого, что они вырастают на сладком самообмане красотой и возвышенностью? Едва ли. Скорее, тут действует инстинкт, влечение плоти, все более ненасытной, требующей разнообразия и неизвестности. Словно в самой природе любовного чувства скрыта бабочка, всякий миг готовая кинуться на новый цветок, пыльцу и тычинки, и если разуму достаточно проницать, то чувству без прикосновений не обойтись.
Но ведь чувство бывает не только любовным — зависть или злоба, например, тоже чувства. Откуда же у них такая прочность? И правда ли, что у зла плотность больше, чем у добра, потому что первое связано главным образом с выгодой, а второе — с порывом? Он сидел в летящей машине, опустив ресницы, пока не увидел обрывы на южном склоне плато, а потом наросты по бокам Хемуса и Родоп, замеченные еще из окошка самолета. Да, какая-то гигантская северная волна взметнула эти земли и высыпала их на юг, открывая нашим степным предкам подступ к погруженным в забытье руинам Эллады и к цветущей Византии...
В доме он застал одну Маргариту. Облачившись в пеньюар, она вытянулась в старом кресле-качалке. Лицо ее блестело от крема, и ему сперва показалось, что перед ним манекен. Ждет меня, подумал он и затем крикнул снизу:
— Ну-ка, кто это пожаловал, не посылая вести?..
Голос его прозвучал неуверенно. Отложив книгу, Маргарита молча следила, как он поднимается наверх тяжелым шагом. Целоваться не стали, она ему не подала руки. Поругались с Элицей, и теперь мой черед, горестно предположил он, привалившись к перилам.
— С приездом,— произнес Нягол примирительно.— И с оставаньем.
— А хлеба-соли не поднесешь? — процедила Маргарита.
— Марга, если я тебя оскорбил чем-то, виноват мой характер. Я прямиком из твоего дома.
— Откуда?
— «Янтра», восемь, ночью спал там.
— Как это?
— Поужинали у Весо, все время тебе звонили, потом я не выдержал и пошел.
Маргарита расслабилась, рука ее свисла, коснувшись пола.
— Ну и как прошел обыск?
— Марга, ты несправедлива.
— Могу я знать, зачем ты летал в Софию?
Подумав, Нягол рассказал ей и про утреннюю встречу, и про пирушку с Весо. Маргарита слушала в неудобной позе, ноги ее оголились, белели соблазнительно.
— Баста! — выкрикнула она, не меняя неестественной позы.— Баста, Нягол, хватит комедий! Сколько лет подряд мы разыгрываем то влюбленных, то друзей по духу, то еще неизвестно кого...— Она вздохнула со всхлипом.— Боже, как я была наивна...
Нягол виновато глотал ее упреки.
— Я думаю про него, волнуюсь, как гимназистка,— причитала Маргарита,— жду каждой встречи, каждого взгляда... А он лишь играет чувствами, лжет, на моих глазах крутит голову собственной племяннице... Ты же просто невозможен! — Она перешла на крик.— Все в тебе поза, игра ума — и ни капли чувства! И все это знают, все, даже самый твой последний читатель, один ты этого не знаешь!
Она попыталась сесть поудобнее, кресло накренилось и перевернулось. Маргарита покачнулась и обрушилась на пол, неловко подвернув ноги. Плечи ее тряслись. Нягол кинулся помогать, но был отринут.
— Не прикасайся! — прошипела Маргарита.— Не смей меня трогать!
И закрыла лицо руками.
Нягол смущенно отшатнулся. В душе звучали ее слова, верные и обидные. У них и вправду все началось игрой, непродуманной игрой взрослых людей со сложившимися привычками, разными интересами и еще более разной жизнью. Что могло связывать писателя и именитую странствующую актрису? На первый взгляд — многое, а на каждый божий день — не хватало. Если прибавить противоположные характеры, несовместимые знакомства и самое главное — продолжительное одиночество обоих, укоренившееся в мелочах, можно представить, на каком песке пытались выстроить они свою любовь.
Оба все это знали, давно, как только она начала флиртовать с ним — Диана, вышедшая на лов, однако увлеклась сама и вроде бы победила. Но медовое время быстро истекло, нахлынули будни, квесторы наших душ. И вот докатились до унизительных сцен, а выход из всего этого только один...
— Марга, ты по-своему, вероятно, права, но ведь и я по-своему прав и, честно говоря, вины не чувствую.
Маргарита приподнялась на локте, кошачьи ее зрачки расширились. Сейчас разъярится снова, подумал Нягол, но решил стоять до конца.
— Дальше так нельзя, Марга, бессмысленно. Каждая новая ссора ожесточает нас и отдаляет друг от друга — к чему?
Маргарита не выдержала неудобной позы, прилегла. Нягол продолжал:
— Ты обвиняешь меня в смертных грехах — все принимаю, кроме нелепых подозрений насчет Элицы. Я же тебя не обвиняю, хотя мог бы припомнить тебе начало. Ты же не станешь отрицать, что я ничего тебе не обещал, что мы жили друзьями, а не супругами, что нам есть что вспомнить?.. Не гляди на меня так, ты знаешь, что я гипнозу не поддаюсь. И учти: напрасно ты стараешься меня присвоить — я взорвусь.
— И это все, что ты имеешь мне сказать? — после паузы спросила она.
— Пока — да.
Маргарита втянула воздух поглубже, словно готовилась к длинной арии.
— А теперь послушай ты... С самого начала я чувствовала, что делаю не то, что становлюсь просительницей — куда уж мне до Дианы, оставь свою иронию при себе! — что за фасадом твоим прячется тайный эгоист, волк-одиночка, привыкший менять жертвы... Я, Нягол, ошиблась чисто по-женски — привязалась к волку, приняв его за одинокого благородного льва... И что же? Я тебе не жеманясь отдала все, думая, что расщедришься и ты. Куда там. Теплота твоя оказалась накожной, извиняюсь за выражение, твоя страсть, твоя поддержка — все у тебя наигранное, театральное...— Маргарита грациозно подняла руку и, подержав в воздухе, позволила ей бессильно упасть на колени.— Да, театральное, уж в этом-то я разбираюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Машина мчалась мимо лесистого плато, сверху, из окошка самолета, оно не выглядело таким первозданным — перерезанное дорогами и дорожками, усеянное туристическими базами и домами отдыха, пересеченное проводами. А было время, когда за полдня ходу живой души не встречалось. По этим местам они бродили с Петранкой, но что же это было, влюбленность или безумие плоти, если не осталось никакого следа, кроме досады и зависти с ее стороны? Неужели так получится и с Маргаритой? Было в этом что-то предопределенное, огромная, захлестывающая нас иллюзия жизни: именно то, что представляется впитанным до глубин, оказывается через недолгое время летучим, исчезающим даже из воспоминаний. И вправду, какой непрочной и ложной бывает наша привязанность друг к другу, если она не кровная, как мимолетны любовные чувства. Отчего так? Может быть, оттого, что они вырастают на сладком самообмане красотой и возвышенностью? Едва ли. Скорее, тут действует инстинкт, влечение плоти, все более ненасытной, требующей разнообразия и неизвестности. Словно в самой природе любовного чувства скрыта бабочка, всякий миг готовая кинуться на новый цветок, пыльцу и тычинки, и если разуму достаточно проницать, то чувству без прикосновений не обойтись.
Но ведь чувство бывает не только любовным — зависть или злоба, например, тоже чувства. Откуда же у них такая прочность? И правда ли, что у зла плотность больше, чем у добра, потому что первое связано главным образом с выгодой, а второе — с порывом? Он сидел в летящей машине, опустив ресницы, пока не увидел обрывы на южном склоне плато, а потом наросты по бокам Хемуса и Родоп, замеченные еще из окошка самолета. Да, какая-то гигантская северная волна взметнула эти земли и высыпала их на юг, открывая нашим степным предкам подступ к погруженным в забытье руинам Эллады и к цветущей Византии...
В доме он застал одну Маргариту. Облачившись в пеньюар, она вытянулась в старом кресле-качалке. Лицо ее блестело от крема, и ему сперва показалось, что перед ним манекен. Ждет меня, подумал он и затем крикнул снизу:
— Ну-ка, кто это пожаловал, не посылая вести?..
Голос его прозвучал неуверенно. Отложив книгу, Маргарита молча следила, как он поднимается наверх тяжелым шагом. Целоваться не стали, она ему не подала руки. Поругались с Элицей, и теперь мой черед, горестно предположил он, привалившись к перилам.
— С приездом,— произнес Нягол примирительно.— И с оставаньем.
— А хлеба-соли не поднесешь? — процедила Маргарита.
— Марга, если я тебя оскорбил чем-то, виноват мой характер. Я прямиком из твоего дома.
— Откуда?
— «Янтра», восемь, ночью спал там.
— Как это?
— Поужинали у Весо, все время тебе звонили, потом я не выдержал и пошел.
Маргарита расслабилась, рука ее свисла, коснувшись пола.
— Ну и как прошел обыск?
— Марга, ты несправедлива.
— Могу я знать, зачем ты летал в Софию?
Подумав, Нягол рассказал ей и про утреннюю встречу, и про пирушку с Весо. Маргарита слушала в неудобной позе, ноги ее оголились, белели соблазнительно.
— Баста! — выкрикнула она, не меняя неестественной позы.— Баста, Нягол, хватит комедий! Сколько лет подряд мы разыгрываем то влюбленных, то друзей по духу, то еще неизвестно кого...— Она вздохнула со всхлипом.— Боже, как я была наивна...
Нягол виновато глотал ее упреки.
— Я думаю про него, волнуюсь, как гимназистка,— причитала Маргарита,— жду каждой встречи, каждого взгляда... А он лишь играет чувствами, лжет, на моих глазах крутит голову собственной племяннице... Ты же просто невозможен! — Она перешла на крик.— Все в тебе поза, игра ума — и ни капли чувства! И все это знают, все, даже самый твой последний читатель, один ты этого не знаешь!
Она попыталась сесть поудобнее, кресло накренилось и перевернулось. Маргарита покачнулась и обрушилась на пол, неловко подвернув ноги. Плечи ее тряслись. Нягол кинулся помогать, но был отринут.
— Не прикасайся! — прошипела Маргарита.— Не смей меня трогать!
И закрыла лицо руками.
Нягол смущенно отшатнулся. В душе звучали ее слова, верные и обидные. У них и вправду все началось игрой, непродуманной игрой взрослых людей со сложившимися привычками, разными интересами и еще более разной жизнью. Что могло связывать писателя и именитую странствующую актрису? На первый взгляд — многое, а на каждый божий день — не хватало. Если прибавить противоположные характеры, несовместимые знакомства и самое главное — продолжительное одиночество обоих, укоренившееся в мелочах, можно представить, на каком песке пытались выстроить они свою любовь.
Оба все это знали, давно, как только она начала флиртовать с ним — Диана, вышедшая на лов, однако увлеклась сама и вроде бы победила. Но медовое время быстро истекло, нахлынули будни, квесторы наших душ. И вот докатились до унизительных сцен, а выход из всего этого только один...
— Марга, ты по-своему, вероятно, права, но ведь и я по-своему прав и, честно говоря, вины не чувствую.
Маргарита приподнялась на локте, кошачьи ее зрачки расширились. Сейчас разъярится снова, подумал Нягол, но решил стоять до конца.
— Дальше так нельзя, Марга, бессмысленно. Каждая новая ссора ожесточает нас и отдаляет друг от друга — к чему?
Маргарита не выдержала неудобной позы, прилегла. Нягол продолжал:
— Ты обвиняешь меня в смертных грехах — все принимаю, кроме нелепых подозрений насчет Элицы. Я же тебя не обвиняю, хотя мог бы припомнить тебе начало. Ты же не станешь отрицать, что я ничего тебе не обещал, что мы жили друзьями, а не супругами, что нам есть что вспомнить?.. Не гляди на меня так, ты знаешь, что я гипнозу не поддаюсь. И учти: напрасно ты стараешься меня присвоить — я взорвусь.
— И это все, что ты имеешь мне сказать? — после паузы спросила она.
— Пока — да.
Маргарита втянула воздух поглубже, словно готовилась к длинной арии.
— А теперь послушай ты... С самого начала я чувствовала, что делаю не то, что становлюсь просительницей — куда уж мне до Дианы, оставь свою иронию при себе! — что за фасадом твоим прячется тайный эгоист, волк-одиночка, привыкший менять жертвы... Я, Нягол, ошиблась чисто по-женски — привязалась к волку, приняв его за одинокого благородного льва... И что же? Я тебе не жеманясь отдала все, думая, что расщедришься и ты. Куда там. Теплота твоя оказалась накожной, извиняюсь за выражение, твоя страсть, твоя поддержка — все у тебя наигранное, театральное...— Маргарита грациозно подняла руку и, подержав в воздухе, позволила ей бессильно упасть на колени.— Да, театральное, уж в этом-то я разбираюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108