— Ты сам-то уверен в мальчишке? Может, он сейчас героем выставляется, а после...
— В этом-то я как раз уверен, Динё, он парень с гонором,— Иван шумно вздохнул.— Как подумаю, что домой к нам явятся, под стражу его заберут, ковры эти самые выносить станут.
— Когда следствие заканчивается?
— Не знаю, вот-вот, кажись... А что? — спросил Иван с далекой, замерцавшей надеждой. Нягол ее уловил.
— Мне надо с Динё поговорить, приведи его к нам.
Через несколько дней Иван и Динё позвонили у Ня-головой двери. Открыла им Элица, и оба сильно смутились.
— Входите, дядя сейчас будет! — приветливо пригласила их Элица.
Она их потащила наверх, где уже приготовила чашки для чая, печенье и варенье домашнего производства. Они уселись молча, поджимая ноги — так обруганные животные поджимают свои хвосты. Переглядывались, стараясь понять, знает ли Элица, зачем они пришли, Элица же в свою очередь пыталась объяснить себе явное замешательство, обозначившееся на их лицах.
— Дядя Иван, это ведь Динё, да? — невинно поинтересовалась она, только чтоб поддержать разговор, чем смутила их окончательно: знает — значит, Нягол проговорился...
— Ага,— сипло ответил Иван,— братцем двоюродным вам приходится... Знакомьтесь.
Динё приподнялся и подхватил Элицыну руку. Она ему показалась слишком нежной и мягкой — он еще не трогал такой.
— Очень приятно,— сказала Элица, глядя на Динё ясными птичьими глазами.— Мы, наверное, у дедушки виделись, когда были маленькими, но я, извините, вас не помню.
Динё кивнул, словно виноватый в том, что его не запомнили.
— Чем же вас угощать? Я тут чай приготовила, но лучше я водочки принесу!
И она исчезла за дверью. Вошел Нягол, раскрасневшийся после душа, взъерошенный, облаченный в профессорский халат.
— Ну, добро пожаловать! — он протянул руку.— А я вот душ принял... Что там Элица, чай нам готовит?
— Исправляюсь, дядя! — Элица влетела с подносом.— Несу вам живой воды.
Нягол подхватил водку:
— Лизнет ее, как котенок мармелад, а знает, как
величали водку две тысячи лет назад.
Отпили по глотку, Элица удалилась, Иван залпом опорожнил рюмку.
— Теперь,— начал Нягол, поглядывая на Динё,— давайте говорить по-мужски. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
— Образование?
— Механический техникум.
— В армии где служил?
— В автомобильной роте.
— И до сих пор с начальством никаких трений?
— Случалось иногда...
— Да говори уж правду, что хвалили тебя,— прервал его отец.— Отличник, экскурсия в Одессу, чего скрываешь...
— Ничего я не скрываю! — вспылил Динё.— Чего мне теперь скрывать!
— Ты на отца не кричи! — обрезал его Нягол.
— Я не кричу, а отвечаю.
— Ты и на суде так же отвечай, ужо посмотришь! — подлил масла в огонь Иван.
Динё вскочил:
— Батя, хватит! — Лицо его стало белым как мел.— Чего вы ко мне прицепились... Расхлебаюсь сам, милости мне не надо!
Оттолкнув стул, он уже собрался уйти, но Нягол его придержал за руку, и Динё почувствовал силу этого человека.
— Сядь,— приказал Нягол, и Иван в свою очередь удивился властному тону брата.— Не спрашиваю тебя, почему ты так поступил, я даже склонен поверить, что ты собирался наверстать недостачу.
Нягол искоса глянул на него, и Динё вздрогнул. Значит, не собирался, решил Нягол, продолжая:
— Не спрашиваю также, подумал ли ты вот о них,— он указал на брата.— Я тебя вот о чем спрашиваю: на что ты рассчитывал — что не поймают тебя или на что другое?
— Ни на что я не рассчитывал,— пробурчал Динё.
— И на то, что не поймают?
— На это рассчитывал.
— Неужто такая пропащая у вас база, что не могут за руку вас схватить, когда вы передергиваете? — небрежно осведомился Нягол.
Как ни был угнетен Динё, в этом «передергиваете», почуял он что-то свойское, подход к житейским делам, присущий людям вроде него — шоферам и монтерам, экскаваторщикам и бетонщикам, всякому рабочему люду, знающему что почем. Ишь ты, дядюшка, с ноткой почтения подумал он, перед тем как ответить:
— Дядя, я не в оправдание говорю, но порядка у нас нет, настоящая яма.
— Ишь какой речистый! — косился на него приободрившийся Иван.
- Яма, говоришь? — произнес Нягол.— А как насчет контроля, государственный глаз есть над этой ямой?
— Нет, дядя. Меня прихватили случайно.
— Ревизия-то случайно, что ли, была, обалдуй? — взорвался Иван.
— Все мы там обалдуи,— неожиданно резюмировал Динё.
Нягол ухватился за эту мысль.
— Что ты этим хотел сказать?
— То, что сказал...
— Нет, ты что-то важное хотел сказать, но увернулся,— не выпускал его Нягол.
Сечет меня, подумал Динё и ответил:
— Дядя, я тебя уважаю, потому скажу: государство хочет от нас, чтоб мы ему родными детьми были, а...
— Ну, опять двадцать пять! — прервал сына Иван.
— Давай! — подхлестнул его Нягол.— Правду.
— Правду? — Динё поджал губы.— Вот я, к примеру. Вкалываю за сто шестьдесят. Да тридцать-сорок левов премии, и все. Хоть ты разопнись, хоть убейся на этой работе — все, потолок. Вот люди и крадут.
— Потому как несознательные, кабы сознательные были...— скорее с собой, чем с сыном ратоборствовал клюющий носом Иван.
— Сознание, батя, оно от жизни идет, так ведь нас учат? Почему же эта самая жизнь хорошего сознания нам не дает, а подсовывает какое похуже?
Нягол закурил сигарету.
— Динё, слушай меня внимательно: Болгария имеет чистого годового дохода несколько миллиардов. Четверть отними на новые стройки, отдели на больницы, школы, пенсии, театры и кино. На оборону и резервы. Если остальное ты поделишь на миллионы вроде нас с тобой, да еще на двенадцать месяцев, вот и получится приблизительно твоя зарплата. Откуда же взять больше?
— Давай, братка, лей, наполняй пустую башку... И в мою заодно доливай! — Иван раскачивался, смеша обоих.
— Дядя,— Динё погасил усмешку,— ты еловек
ученый, с Болгарией, может, оно и так, а вот у нас по-другому. Я, к примеру, «ифу» вожу, немецкую машину,— водил то есть... На эту «ифу» мне спущен план: столько-то тонн, курсов и так далее, это не интересно. Зато интересно, что когда я его, план этот, выполняю, а это зависит не только от меня, то получаю лев-другой премиальных да копейки за сэкономленное горючее. И это — все!
— Хорошо, а как по-другому, сам бы ты чего сделать мог?
— Чего сделать? — Динё слегка поднапыжился.— А вот чего. Сейчас «ифа» эта за мной числится в основном для автоинспекции — чтобы я не побил ее, не поцарапал, косметика, понимаешь? А если по-серьезному-то, она за мной и не числится — никто с меня отчета не спрашивает, как я ее вожу да как торможу, что я на поворотах делаю и какую выбираю дорогу,— с меня требуется план и экономия горючего, за что я получаю стотинки. А как все это делается, за счет машины или за счет предприятия,— это никого не касается. Что ломается, что из строя выходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— В этом-то я как раз уверен, Динё, он парень с гонором,— Иван шумно вздохнул.— Как подумаю, что домой к нам явятся, под стражу его заберут, ковры эти самые выносить станут.
— Когда следствие заканчивается?
— Не знаю, вот-вот, кажись... А что? — спросил Иван с далекой, замерцавшей надеждой. Нягол ее уловил.
— Мне надо с Динё поговорить, приведи его к нам.
Через несколько дней Иван и Динё позвонили у Ня-головой двери. Открыла им Элица, и оба сильно смутились.
— Входите, дядя сейчас будет! — приветливо пригласила их Элица.
Она их потащила наверх, где уже приготовила чашки для чая, печенье и варенье домашнего производства. Они уселись молча, поджимая ноги — так обруганные животные поджимают свои хвосты. Переглядывались, стараясь понять, знает ли Элица, зачем они пришли, Элица же в свою очередь пыталась объяснить себе явное замешательство, обозначившееся на их лицах.
— Дядя Иван, это ведь Динё, да? — невинно поинтересовалась она, только чтоб поддержать разговор, чем смутила их окончательно: знает — значит, Нягол проговорился...
— Ага,— сипло ответил Иван,— братцем двоюродным вам приходится... Знакомьтесь.
Динё приподнялся и подхватил Элицыну руку. Она ему показалась слишком нежной и мягкой — он еще не трогал такой.
— Очень приятно,— сказала Элица, глядя на Динё ясными птичьими глазами.— Мы, наверное, у дедушки виделись, когда были маленькими, но я, извините, вас не помню.
Динё кивнул, словно виноватый в том, что его не запомнили.
— Чем же вас угощать? Я тут чай приготовила, но лучше я водочки принесу!
И она исчезла за дверью. Вошел Нягол, раскрасневшийся после душа, взъерошенный, облаченный в профессорский халат.
— Ну, добро пожаловать! — он протянул руку.— А я вот душ принял... Что там Элица, чай нам готовит?
— Исправляюсь, дядя! — Элица влетела с подносом.— Несу вам живой воды.
Нягол подхватил водку:
— Лизнет ее, как котенок мармелад, а знает, как
величали водку две тысячи лет назад.
Отпили по глотку, Элица удалилась, Иван залпом опорожнил рюмку.
— Теперь,— начал Нягол, поглядывая на Динё,— давайте говорить по-мужски. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
— Образование?
— Механический техникум.
— В армии где служил?
— В автомобильной роте.
— И до сих пор с начальством никаких трений?
— Случалось иногда...
— Да говори уж правду, что хвалили тебя,— прервал его отец.— Отличник, экскурсия в Одессу, чего скрываешь...
— Ничего я не скрываю! — вспылил Динё.— Чего мне теперь скрывать!
— Ты на отца не кричи! — обрезал его Нягол.
— Я не кричу, а отвечаю.
— Ты и на суде так же отвечай, ужо посмотришь! — подлил масла в огонь Иван.
Динё вскочил:
— Батя, хватит! — Лицо его стало белым как мел.— Чего вы ко мне прицепились... Расхлебаюсь сам, милости мне не надо!
Оттолкнув стул, он уже собрался уйти, но Нягол его придержал за руку, и Динё почувствовал силу этого человека.
— Сядь,— приказал Нягол, и Иван в свою очередь удивился властному тону брата.— Не спрашиваю тебя, почему ты так поступил, я даже склонен поверить, что ты собирался наверстать недостачу.
Нягол искоса глянул на него, и Динё вздрогнул. Значит, не собирался, решил Нягол, продолжая:
— Не спрашиваю также, подумал ли ты вот о них,— он указал на брата.— Я тебя вот о чем спрашиваю: на что ты рассчитывал — что не поймают тебя или на что другое?
— Ни на что я не рассчитывал,— пробурчал Динё.
— И на то, что не поймают?
— На это рассчитывал.
— Неужто такая пропащая у вас база, что не могут за руку вас схватить, когда вы передергиваете? — небрежно осведомился Нягол.
Как ни был угнетен Динё, в этом «передергиваете», почуял он что-то свойское, подход к житейским делам, присущий людям вроде него — шоферам и монтерам, экскаваторщикам и бетонщикам, всякому рабочему люду, знающему что почем. Ишь ты, дядюшка, с ноткой почтения подумал он, перед тем как ответить:
— Дядя, я не в оправдание говорю, но порядка у нас нет, настоящая яма.
— Ишь какой речистый! — косился на него приободрившийся Иван.
- Яма, говоришь? — произнес Нягол.— А как насчет контроля, государственный глаз есть над этой ямой?
— Нет, дядя. Меня прихватили случайно.
— Ревизия-то случайно, что ли, была, обалдуй? — взорвался Иван.
— Все мы там обалдуи,— неожиданно резюмировал Динё.
Нягол ухватился за эту мысль.
— Что ты этим хотел сказать?
— То, что сказал...
— Нет, ты что-то важное хотел сказать, но увернулся,— не выпускал его Нягол.
Сечет меня, подумал Динё и ответил:
— Дядя, я тебя уважаю, потому скажу: государство хочет от нас, чтоб мы ему родными детьми были, а...
— Ну, опять двадцать пять! — прервал сына Иван.
— Давай! — подхлестнул его Нягол.— Правду.
— Правду? — Динё поджал губы.— Вот я, к примеру. Вкалываю за сто шестьдесят. Да тридцать-сорок левов премии, и все. Хоть ты разопнись, хоть убейся на этой работе — все, потолок. Вот люди и крадут.
— Потому как несознательные, кабы сознательные были...— скорее с собой, чем с сыном ратоборствовал клюющий носом Иван.
— Сознание, батя, оно от жизни идет, так ведь нас учат? Почему же эта самая жизнь хорошего сознания нам не дает, а подсовывает какое похуже?
Нягол закурил сигарету.
— Динё, слушай меня внимательно: Болгария имеет чистого годового дохода несколько миллиардов. Четверть отними на новые стройки, отдели на больницы, школы, пенсии, театры и кино. На оборону и резервы. Если остальное ты поделишь на миллионы вроде нас с тобой, да еще на двенадцать месяцев, вот и получится приблизительно твоя зарплата. Откуда же взять больше?
— Давай, братка, лей, наполняй пустую башку... И в мою заодно доливай! — Иван раскачивался, смеша обоих.
— Дядя,— Динё погасил усмешку,— ты еловек
ученый, с Болгарией, может, оно и так, а вот у нас по-другому. Я, к примеру, «ифу» вожу, немецкую машину,— водил то есть... На эту «ифу» мне спущен план: столько-то тонн, курсов и так далее, это не интересно. Зато интересно, что когда я его, план этот, выполняю, а это зависит не только от меня, то получаю лев-другой премиальных да копейки за сэкономленное горючее. И это — все!
— Хорошо, а как по-другому, сам бы ты чего сделать мог?
— Чего сделать? — Динё слегка поднапыжился.— А вот чего. Сейчас «ифа» эта за мной числится в основном для автоинспекции — чтобы я не побил ее, не поцарапал, косметика, понимаешь? А если по-серьезному-то, она за мной и не числится — никто с меня отчета не спрашивает, как я ее вожу да как торможу, что я на поворотах делаю и какую выбираю дорогу,— с меня требуется план и экономия горючего, за что я получаю стотинки. А как все это делается, за счет машины или за счет предприятия,— это никого не касается. Что ломается, что из строя выходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108