Мягкий слишком, ей припомнилось его тело, нежная кожа и несколько женственная мускулатура.
— Пики козыри, не так ли? — спрашивала мадам.— Против пиков нету криков, тройка!
— Не ходи, две пары! — объявил Чочев.— Плюс двойная девятка за спиной, предлагаю сложить оружие!
— Ну вот,— вздохнула его жена,— опять за спиной — твоя любимая поза... За моей, я хочу сказать...— поправилась она.— Тео, а ты что на это?
Теодор еще раз проверил свои карты и чинно положил их на стол.
— Капут! — обрадованно сгреб их Чочев.— Милка, так держать!
— Тянешь на капитана... рыболовецкого судна,— подкусила мужа мадам, тасуя карты.
— Трансокеанского,— добавила Милка.
— Ну уж, ну уж — трансокеанского! Поглядели бы вы на заокеанских морячков!
— Ты так говоришь, будто бы их лично знаешь,— отомстил Чочев.
— Что знает и чего не знает женщина, останется для мужа вечной тайной, я пас,— не сдавалась мадам.
— В ненаучные области не захожу, пас,— ответил
Чочев.— Ты, Тео?
Теодор от игры отвлекся, игры вообще никогда не доставляли ему того удовольствия, какое он наблюдал у других. А сегодня интерес его упал до нуля. Прекращение опытов, провал диссертации перед самым завершением... Кому плеснула в голову эта безумная идея, администрации или Чочеву? Что он ему завидовал, нет сомнения. Но, как директор, он имел обязательства, которые должен был выполнять, тем более что заручился его словом насчет следующей темы, по существу невозможной без нынешних исследований. Он перекидывал в сознании различные доводы, многоходовые, усложненные, не подозревая, что сегодня вечером дома жена скажет ему, точно отрежет ножом: по-моему, Чочев боится, что за катализаторы докторской не дадут. Как не дадут? — удивился Теодор. Очень просто, тебе же вторую докторскую не присудят? Не присудят, значит, повисает и он. Это было столь просто, что никогда бы ему и в голову не пришло. Между тем это была сама истина, но он ее узнает только к вечеру. Пока что он сидел обессиленно за столом, вяло перебирая свои карты. Нет, так этого оставить нельзя. Он пойдет к Тенчеву, будет просить, настаивать...
— Ты куда улетел, игрок? — привел его в себя голос Чочева.— Пас или нет?
— Нет! — себе на удивление, объявил Теодор и тут же заметил свою ошибку: карты были совсем слабенькими. На руках у него ютились две одинокие дамы, король, семерки и восьмерки. Но назад поворота не было. Поставил на даму пик, все же целая опера написана про нее, может, вывезет. И провалился с треском.
— Браво, Милка! — торжествовал Чочев.— Большая игра — игра маленькая, это я тебе говорю.
— Хватит тебе повторять одно и то же! — осадила его жена.— Тео, давай их побьем! Приятно, знаешь ли, бить шефов.
Теодор слабо улыбнулся.
Вечером, устроившись подле камина, они вкушали скворчащие котлеты, выпивали и поглядывали в телевизор. Дамы оговаривали эстрадных певцов, мужчины поклевывали политику, полуосведомленно, привычно и безразлично — что из того, что где-то в Азии или на Ближнем Востоке дерутся и рубятся, занятие для недоразвитых людей и перенаселенных государств. Чо-чевский сынок влепился в спортивную передачу, а Чочев передал свой разговор с местным сельчанином. Хиленький такой, в плечах узкий, ноги кавалерийские, рассказывал Чочев, в чем только душу носит. Зато хитрый, прямо-таки пропитан лукавством, сущий печенег с синенькими глазами. Профессор, говорит мне, есть он у меня дома, навоз-то, цельный холм, сверху корой схватился, снизу пускает сок, хоть трубой разливай. Хорошо, говорю, давай сторгуемся, привезешь на простой телеге, и трубопроводы нам не понадобятся. Можно, отчего ж нельзя. Хорошо, сколько за одну телегу положишь? Да ведь оно как поглядеть, телеги-то всякие, иная бывает вроде фургона, а иная вроде детской коляски, откудова мне знать? Хорошо, человече, телега-то ведь твоя, сколько ты за нее хочешь? Ну, сколько дашь. Не мне же определять, скажи сам, сколько. Можно и сказать, только ведь телеги-то всякие, иная бывает вроде фургона, а иная и на горшочный цветок не хватит... Тут уж мое терпение лопнуло, мы что, говорю, на разных языках, что ли, изъясняемся, а он мне: может, и на разных, какой человек, такой у него и язык. Ладно, говорю, разобрались, привезешь три телеги навоза, как-нибудь сговоримся, соседи все же. Это, профессор, дело другое, это можно. Одна только остается закавыка — телеги-то у меня нету, продал прошлым годом, как в кооператив вступить...
Милка в последний раз позвонила домой, Элицы все еще не было, и они с Теодором поднялись и заспешили в город.
Нягол был замечен уже в дверях клуба. Уютное красноватое освещение мешало различить знакомые лица, а они наверняка были среди публики — человек пятнадцать мужчин и женщин расположились на канапе и возле заставленных напитками столиков. Поощряемые освещением и музыкой из испорченного магнитофона, некоторые устроились довольно свободно.
— О-о-о! — захрипел кто-то.— Кого зрят старческие мои очи! Пожалуйте, бай Нягол!
Это был местный театральный художник Морж, мужичок с ноготок с кудельными усами, известный городской алкоголик. Зашумели, раздались женские голоса: входите, товарищ Няголов, идите сюда, а в это время Морж, расплескивая свою рюмку, уже ковылял к нему. Поцелуй был неизбежен, и Нягол стоически его перенес. Пока освобождали место — сюда давайте, нет, лучше к нам, у нас свежее...— Нягол распознал артистов и артисток местного театра, были и незнакомые молодые женщины, и не слишком молодые мужчины, по одежде судя, тоже из артистической богемы. Они оказались киношниками — телевизионная группа приехала снимать фильм.
Его устроили между двух артисток, ярко накрашенных, обе уже были в сильном подпитии. Наполнили его рюмку, выпили за его здоровье, расплескивая вино. Отяжелевший от братова угощения, Нягол быстренько протрезвел — жалел уже, что легкомысленно завернул сюда.
Пошли вопросы — с каких пор в городе, почему не показывается, новый роман небось, знаем, знаем, тихонько сюжеты ловите! Нягол отвечал, что ничего общего с ловлей не имеет, но тут подал голос актер Па-зачев, играющий частенько полицаев в антифашистских пьесах, и заявил, что литература — тоже охота, и даже охота на львов, и что бай Няго — ловец настоящий... Ну-ну, защищался Няго, однако Пазачев распалялся все больше: никаких ну, у нас только один писатель...
Нягол помрачнел, тяжело произнес:
— Если не прекратите глупости, придется мне вас покинуть!
Засуетились, Морж попытался встать, но не удержался на полусогнутых, покачнулся и с полной рюмкой рухнул на какую-то даму. Она запищала, Морж завозился на ее коленях, словно шаловливый ребенок. Его вывели, дама пошла оправиться, настала неловкая пауза. Тут вступились киношники, тот самый мужчина в кожаной куртке, что при входе рассказывал фильм своему коллеге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Пики козыри, не так ли? — спрашивала мадам.— Против пиков нету криков, тройка!
— Не ходи, две пары! — объявил Чочев.— Плюс двойная девятка за спиной, предлагаю сложить оружие!
— Ну вот,— вздохнула его жена,— опять за спиной — твоя любимая поза... За моей, я хочу сказать...— поправилась она.— Тео, а ты что на это?
Теодор еще раз проверил свои карты и чинно положил их на стол.
— Капут! — обрадованно сгреб их Чочев.— Милка, так держать!
— Тянешь на капитана... рыболовецкого судна,— подкусила мужа мадам, тасуя карты.
— Трансокеанского,— добавила Милка.
— Ну уж, ну уж — трансокеанского! Поглядели бы вы на заокеанских морячков!
— Ты так говоришь, будто бы их лично знаешь,— отомстил Чочев.
— Что знает и чего не знает женщина, останется для мужа вечной тайной, я пас,— не сдавалась мадам.
— В ненаучные области не захожу, пас,— ответил
Чочев.— Ты, Тео?
Теодор от игры отвлекся, игры вообще никогда не доставляли ему того удовольствия, какое он наблюдал у других. А сегодня интерес его упал до нуля. Прекращение опытов, провал диссертации перед самым завершением... Кому плеснула в голову эта безумная идея, администрации или Чочеву? Что он ему завидовал, нет сомнения. Но, как директор, он имел обязательства, которые должен был выполнять, тем более что заручился его словом насчет следующей темы, по существу невозможной без нынешних исследований. Он перекидывал в сознании различные доводы, многоходовые, усложненные, не подозревая, что сегодня вечером дома жена скажет ему, точно отрежет ножом: по-моему, Чочев боится, что за катализаторы докторской не дадут. Как не дадут? — удивился Теодор. Очень просто, тебе же вторую докторскую не присудят? Не присудят, значит, повисает и он. Это было столь просто, что никогда бы ему и в голову не пришло. Между тем это была сама истина, но он ее узнает только к вечеру. Пока что он сидел обессиленно за столом, вяло перебирая свои карты. Нет, так этого оставить нельзя. Он пойдет к Тенчеву, будет просить, настаивать...
— Ты куда улетел, игрок? — привел его в себя голос Чочева.— Пас или нет?
— Нет! — себе на удивление, объявил Теодор и тут же заметил свою ошибку: карты были совсем слабенькими. На руках у него ютились две одинокие дамы, король, семерки и восьмерки. Но назад поворота не было. Поставил на даму пик, все же целая опера написана про нее, может, вывезет. И провалился с треском.
— Браво, Милка! — торжествовал Чочев.— Большая игра — игра маленькая, это я тебе говорю.
— Хватит тебе повторять одно и то же! — осадила его жена.— Тео, давай их побьем! Приятно, знаешь ли, бить шефов.
Теодор слабо улыбнулся.
Вечером, устроившись подле камина, они вкушали скворчащие котлеты, выпивали и поглядывали в телевизор. Дамы оговаривали эстрадных певцов, мужчины поклевывали политику, полуосведомленно, привычно и безразлично — что из того, что где-то в Азии или на Ближнем Востоке дерутся и рубятся, занятие для недоразвитых людей и перенаселенных государств. Чо-чевский сынок влепился в спортивную передачу, а Чочев передал свой разговор с местным сельчанином. Хиленький такой, в плечах узкий, ноги кавалерийские, рассказывал Чочев, в чем только душу носит. Зато хитрый, прямо-таки пропитан лукавством, сущий печенег с синенькими глазами. Профессор, говорит мне, есть он у меня дома, навоз-то, цельный холм, сверху корой схватился, снизу пускает сок, хоть трубой разливай. Хорошо, говорю, давай сторгуемся, привезешь на простой телеге, и трубопроводы нам не понадобятся. Можно, отчего ж нельзя. Хорошо, сколько за одну телегу положишь? Да ведь оно как поглядеть, телеги-то всякие, иная бывает вроде фургона, а иная вроде детской коляски, откудова мне знать? Хорошо, человече, телега-то ведь твоя, сколько ты за нее хочешь? Ну, сколько дашь. Не мне же определять, скажи сам, сколько. Можно и сказать, только ведь телеги-то всякие, иная бывает вроде фургона, а иная и на горшочный цветок не хватит... Тут уж мое терпение лопнуло, мы что, говорю, на разных языках, что ли, изъясняемся, а он мне: может, и на разных, какой человек, такой у него и язык. Ладно, говорю, разобрались, привезешь три телеги навоза, как-нибудь сговоримся, соседи все же. Это, профессор, дело другое, это можно. Одна только остается закавыка — телеги-то у меня нету, продал прошлым годом, как в кооператив вступить...
Милка в последний раз позвонила домой, Элицы все еще не было, и они с Теодором поднялись и заспешили в город.
Нягол был замечен уже в дверях клуба. Уютное красноватое освещение мешало различить знакомые лица, а они наверняка были среди публики — человек пятнадцать мужчин и женщин расположились на канапе и возле заставленных напитками столиков. Поощряемые освещением и музыкой из испорченного магнитофона, некоторые устроились довольно свободно.
— О-о-о! — захрипел кто-то.— Кого зрят старческие мои очи! Пожалуйте, бай Нягол!
Это был местный театральный художник Морж, мужичок с ноготок с кудельными усами, известный городской алкоголик. Зашумели, раздались женские голоса: входите, товарищ Няголов, идите сюда, а в это время Морж, расплескивая свою рюмку, уже ковылял к нему. Поцелуй был неизбежен, и Нягол стоически его перенес. Пока освобождали место — сюда давайте, нет, лучше к нам, у нас свежее...— Нягол распознал артистов и артисток местного театра, были и незнакомые молодые женщины, и не слишком молодые мужчины, по одежде судя, тоже из артистической богемы. Они оказались киношниками — телевизионная группа приехала снимать фильм.
Его устроили между двух артисток, ярко накрашенных, обе уже были в сильном подпитии. Наполнили его рюмку, выпили за его здоровье, расплескивая вино. Отяжелевший от братова угощения, Нягол быстренько протрезвел — жалел уже, что легкомысленно завернул сюда.
Пошли вопросы — с каких пор в городе, почему не показывается, новый роман небось, знаем, знаем, тихонько сюжеты ловите! Нягол отвечал, что ничего общего с ловлей не имеет, но тут подал голос актер Па-зачев, играющий частенько полицаев в антифашистских пьесах, и заявил, что литература — тоже охота, и даже охота на львов, и что бай Няго — ловец настоящий... Ну-ну, защищался Няго, однако Пазачев распалялся все больше: никаких ну, у нас только один писатель...
Нягол помрачнел, тяжело произнес:
— Если не прекратите глупости, придется мне вас покинуть!
Засуетились, Морж попытался встать, но не удержался на полусогнутых, покачнулся и с полной рюмкой рухнул на какую-то даму. Она запищала, Морж завозился на ее коленях, словно шаловливый ребенок. Его вывели, дама пошла оправиться, настала неловкая пауза. Тут вступились киношники, тот самый мужчина в кожаной куртке, что при входе рассказывал фильм своему коллеге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108