Драматурги-и-ия!
Внезапно она сменила тему — что ж Элица учит, философию? Насчет, значит, мудрых дел? Из их села всякие выходили — и офицеры, и доктора, есть и ветеринар один, а агрономов так целое стадо, в городе все поустроились, и в партии люди есть, и в милиции — любой тебе специалист сыщется, а вот философа, да к тому же женского, не было. Философом небось быть куда как интересно — этак себе посиживаешь и прикидываешь насчет жизни, хороша ли, плоха ли, чего ей недостает и куда она тронулась, вверх ли карабкается или тащится вниз, а может, зигзагами пошла, так что и не разберешь, куда пошла, а, Элица? Глядела Иванка восторженно, но зрачки поигрывали бедовыми огоньками. Раз уж ты, Элица, пошла в философы, скажи, не стесняйся — куда, душа моя, правится этот мир, к худу или к добру?
Элица, смутившись, ответила, что, по ее мнению, жизнь одновременно движется в разные стороны.
— Нягол! — позвала Иванка.— Слышал? Выйдет из девчонки философ, башковитая! — Она обняла Элицу за плечи.— Так вот оно, моя девочка, жизнь себе течет, а мы ее отводим в разные стороны, то влево, то вправо, эту вот ниву напоить надо, да вон ту грядку полить, а живой-то воды маловато, не хватает на все, вот и вводится водный режим, вон наша чешма, через полчаса зачихает и до вечера сопеть будет... Малё, слышь-ка, а воды-то ведь мы не набрали!
Она вскочила и кинулась наполнять котлы и ведра.
Под вечер, осмотрев грядки, ожидающие первых семян, и по-девчоночьи подстриженные плодовые деревца, тронутые кое-где зеленым кремом, как выразилась Иванка, Нягол с Элицей попрощались и, нагруженные тяжелыми сетками (от них невозможно было отказаться), направились к автобусной остановке, провожаемые до перекрестка Иванкой и Малё. Долго шли прямой улицей мимо новых домов, из чьих окошек выглядывали женские лица, а когда оборачивались назад, видели уменьшающиеся фигурки — высокого Малё и маленькой Иванки. Она махала им мелко-мелко, словно боялась, что ее не заметят, а он взмахнул два-три раза, напомнив крупную птицу, вскидывающую крылом.
На остановке Нягол поинтересовался:
— Ну как, довольна прогулкой?
Элица стиснула его руку.
Дома они застали дедушку Петко в компании неожиданно приехавшей Маргариты. Оба пили чай и кротко беседовали.
Марга сразу же вперила взгляд в остановившуюся на пороге разрумянившуюся Элицу, и Нягол, бледнея от воспоминания об актрисиной комнатке, понял, что последуют объяснения. Марга не упустила смущения обоих, особенно Нягола, и истолковала его по-своему, но, будучи человеком сцены, взяла себя в руки, подождала, пока Элица подойдет, и, заглянув ей в глаза, царственно протянула руку, объяснила: выдался свободный денек, решила рассеяться.
Пока женщины пребывали на кухне, что было весьма кстати для смутившегося Нягола, он рассказал отцу о своей прогулке, описал места, по которым они с Элицей шли, сельские перемены и свое гощение. Старик слушал сосредоточенно, Нягол догадался, что возвращает отца в детство и юность, в последнее время он часто уносился туда.
В кухне Элица снова почувствовала Маргин взгляд — та ее оглядывала тайком. Делала это ловко, любезно, с улыбкой — сразу ей уступила фартук, возьми, пожалуйста, у тебя новый костюм (что было неправдой), а мое платье только по поездам и таскать (и это тоже было неправдой), бери, бери, ты, в конце концов, помоложе...
Марга энергично разбивала яйца, которые купила сегодня у соседки, у этакой скупердяйки со стиснутыми губами, а в молодости, верно, была хорошенькой и ревнивой, Элица знает ее? Элица ответила, что горожан знает плохо, и соседей тоже, редко наезжает сюда. Марга почла себя обязанной заявить то же самое: столько езды до такого затырканного городка можно выдержать разве что в качестве разгрузки перед заграничным турне. Она, видимо, ожидала, что Элица спросит ее о предстоящем путешествии по Европе, но Элица воздержалась.
Вернулись к соседям. Странные люди, снова завела Марга, дома у них ни городские, ни сельские, никакой архитектуры, не говоря уж об уюте и интерьере, по задним дворам ютится скотина, спереди выставлены автомобили, а уж любопытные такие, точно сороки, целый симпозиум собрали сегодня, как только она приехала. Элица сказала, что женщины везде любопытны, в столице тоже, но Марга не согласилась. Отстает наша провинция и в быту, и в манерах, и в культуре, в деревне, надо полагать, еще хуже? В ответ Элица рассказала, как их приняли у Иванки. Марга внимательно слушала и, прикрываясь хлопотами, вставила между прочим, что Нягол ее ни разу в село не водил — вероятно, стесняется. Не знаю, с чего бы дяде стесняться, заметила Элица. Ты, моя девочка, дядю своего плохо знаешь, срезала ее Марга. В душе он мужик, но этого не признает, особенно передо мной. Может быть, есть причина, ты не находишь? Элица замолчала, и Марга распахнула победоносно двери в комнату — прошу к столу...
Перекусили легко — омлет с гарниром и кислое молоко. Дед Петко вспомнил про какую-то свою вишневку, долго ее искал, но она его не взбодрила, лишь вогнала в сон. Отвели его спать, Элица тоже заспешила к себе.
Когда остались наедине, Нягол предложил сделать кофе, но Марга остановила его вопросом:
— Значит, наблюдаешь жизнь?
Нягол потемнел. Наблюдает он жизнь или просто живет, как умеет, дело его, нечего ей вмешиваться и спрашивать отчета, да еще невинных припутывать! Разгневавшись, он вдруг пожалел, что не до конца справился с удостоенной актрисой. Сказал:
— Я запрещаю тебе разговаривать в таком тоне.
— Даже так?
— Именно так.
— Ясно, все ясно. Когда уходит поезд в Софию? Она лихорадочно стала засовывать вещи в сумку под
взглядом Нягола. Ее властность, приступы ревности, неутоленное чувство собственности были знакомы ему, но сегодня, сам провинившийся, он злился больше обычного.
— Что ты меня изучаешь? — снова взорвалась Марга.— Я спросила, во сколько поезд?
— Ушел полчаса назад, но ты бы все равно не уехала.
— Это почему же?
— Потому что он последний.
Нягол перебрал и понимал это, но только так можно было Маргариту смягчить: претерпеть такую дорогу и вернуться назад со скандальчиком.
— У тебя есть коньяк? — полуспросила, полупри
казала она, усаживаясь рядом с сумкой.
Нягол принес бутылку и налил, Марга опрокинула рюмку залпом.
— Я вижу, у тебя тут ни в чем нет нужды.
Воспоминание о комнатке на улице Любородной
снова резануло Нягола. Как такое случилось, когда он поддался — еще в клубе, на улице или в комнате? Живо представились воровские шаги по лестнице, осторожный щелк ключа в замке — да, это соучастие в чем-то запретном, с него-то и началось. Если бы актриса включила свет, если бы он оглядел комнату, обстановку, безделушки, книги и занавески, постель, измятую и неприбранную, как он понял после, и не очень чистую, все бы, вероятно, пошло нормальным ходом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Внезапно она сменила тему — что ж Элица учит, философию? Насчет, значит, мудрых дел? Из их села всякие выходили — и офицеры, и доктора, есть и ветеринар один, а агрономов так целое стадо, в городе все поустроились, и в партии люди есть, и в милиции — любой тебе специалист сыщется, а вот философа, да к тому же женского, не было. Философом небось быть куда как интересно — этак себе посиживаешь и прикидываешь насчет жизни, хороша ли, плоха ли, чего ей недостает и куда она тронулась, вверх ли карабкается или тащится вниз, а может, зигзагами пошла, так что и не разберешь, куда пошла, а, Элица? Глядела Иванка восторженно, но зрачки поигрывали бедовыми огоньками. Раз уж ты, Элица, пошла в философы, скажи, не стесняйся — куда, душа моя, правится этот мир, к худу или к добру?
Элица, смутившись, ответила, что, по ее мнению, жизнь одновременно движется в разные стороны.
— Нягол! — позвала Иванка.— Слышал? Выйдет из девчонки философ, башковитая! — Она обняла Элицу за плечи.— Так вот оно, моя девочка, жизнь себе течет, а мы ее отводим в разные стороны, то влево, то вправо, эту вот ниву напоить надо, да вон ту грядку полить, а живой-то воды маловато, не хватает на все, вот и вводится водный режим, вон наша чешма, через полчаса зачихает и до вечера сопеть будет... Малё, слышь-ка, а воды-то ведь мы не набрали!
Она вскочила и кинулась наполнять котлы и ведра.
Под вечер, осмотрев грядки, ожидающие первых семян, и по-девчоночьи подстриженные плодовые деревца, тронутые кое-где зеленым кремом, как выразилась Иванка, Нягол с Элицей попрощались и, нагруженные тяжелыми сетками (от них невозможно было отказаться), направились к автобусной остановке, провожаемые до перекрестка Иванкой и Малё. Долго шли прямой улицей мимо новых домов, из чьих окошек выглядывали женские лица, а когда оборачивались назад, видели уменьшающиеся фигурки — высокого Малё и маленькой Иванки. Она махала им мелко-мелко, словно боялась, что ее не заметят, а он взмахнул два-три раза, напомнив крупную птицу, вскидывающую крылом.
На остановке Нягол поинтересовался:
— Ну как, довольна прогулкой?
Элица стиснула его руку.
Дома они застали дедушку Петко в компании неожиданно приехавшей Маргариты. Оба пили чай и кротко беседовали.
Марга сразу же вперила взгляд в остановившуюся на пороге разрумянившуюся Элицу, и Нягол, бледнея от воспоминания об актрисиной комнатке, понял, что последуют объяснения. Марга не упустила смущения обоих, особенно Нягола, и истолковала его по-своему, но, будучи человеком сцены, взяла себя в руки, подождала, пока Элица подойдет, и, заглянув ей в глаза, царственно протянула руку, объяснила: выдался свободный денек, решила рассеяться.
Пока женщины пребывали на кухне, что было весьма кстати для смутившегося Нягола, он рассказал отцу о своей прогулке, описал места, по которым они с Элицей шли, сельские перемены и свое гощение. Старик слушал сосредоточенно, Нягол догадался, что возвращает отца в детство и юность, в последнее время он часто уносился туда.
В кухне Элица снова почувствовала Маргин взгляд — та ее оглядывала тайком. Делала это ловко, любезно, с улыбкой — сразу ей уступила фартук, возьми, пожалуйста, у тебя новый костюм (что было неправдой), а мое платье только по поездам и таскать (и это тоже было неправдой), бери, бери, ты, в конце концов, помоложе...
Марга энергично разбивала яйца, которые купила сегодня у соседки, у этакой скупердяйки со стиснутыми губами, а в молодости, верно, была хорошенькой и ревнивой, Элица знает ее? Элица ответила, что горожан знает плохо, и соседей тоже, редко наезжает сюда. Марга почла себя обязанной заявить то же самое: столько езды до такого затырканного городка можно выдержать разве что в качестве разгрузки перед заграничным турне. Она, видимо, ожидала, что Элица спросит ее о предстоящем путешествии по Европе, но Элица воздержалась.
Вернулись к соседям. Странные люди, снова завела Марга, дома у них ни городские, ни сельские, никакой архитектуры, не говоря уж об уюте и интерьере, по задним дворам ютится скотина, спереди выставлены автомобили, а уж любопытные такие, точно сороки, целый симпозиум собрали сегодня, как только она приехала. Элица сказала, что женщины везде любопытны, в столице тоже, но Марга не согласилась. Отстает наша провинция и в быту, и в манерах, и в культуре, в деревне, надо полагать, еще хуже? В ответ Элица рассказала, как их приняли у Иванки. Марга внимательно слушала и, прикрываясь хлопотами, вставила между прочим, что Нягол ее ни разу в село не водил — вероятно, стесняется. Не знаю, с чего бы дяде стесняться, заметила Элица. Ты, моя девочка, дядю своего плохо знаешь, срезала ее Марга. В душе он мужик, но этого не признает, особенно передо мной. Может быть, есть причина, ты не находишь? Элица замолчала, и Марга распахнула победоносно двери в комнату — прошу к столу...
Перекусили легко — омлет с гарниром и кислое молоко. Дед Петко вспомнил про какую-то свою вишневку, долго ее искал, но она его не взбодрила, лишь вогнала в сон. Отвели его спать, Элица тоже заспешила к себе.
Когда остались наедине, Нягол предложил сделать кофе, но Марга остановила его вопросом:
— Значит, наблюдаешь жизнь?
Нягол потемнел. Наблюдает он жизнь или просто живет, как умеет, дело его, нечего ей вмешиваться и спрашивать отчета, да еще невинных припутывать! Разгневавшись, он вдруг пожалел, что не до конца справился с удостоенной актрисой. Сказал:
— Я запрещаю тебе разговаривать в таком тоне.
— Даже так?
— Именно так.
— Ясно, все ясно. Когда уходит поезд в Софию? Она лихорадочно стала засовывать вещи в сумку под
взглядом Нягола. Ее властность, приступы ревности, неутоленное чувство собственности были знакомы ему, но сегодня, сам провинившийся, он злился больше обычного.
— Что ты меня изучаешь? — снова взорвалась Марга.— Я спросила, во сколько поезд?
— Ушел полчаса назад, но ты бы все равно не уехала.
— Это почему же?
— Потому что он последний.
Нягол перебрал и понимал это, но только так можно было Маргариту смягчить: претерпеть такую дорогу и вернуться назад со скандальчиком.
— У тебя есть коньяк? — полуспросила, полупри
казала она, усаживаясь рядом с сумкой.
Нягол принес бутылку и налил, Марга опрокинула рюмку залпом.
— Я вижу, у тебя тут ни в чем нет нужды.
Воспоминание о комнатке на улице Любородной
снова резануло Нягола. Как такое случилось, когда он поддался — еще в клубе, на улице или в комнате? Живо представились воровские шаги по лестнице, осторожный щелк ключа в замке — да, это соучастие в чем-то запретном, с него-то и началось. Если бы актриса включила свет, если бы он оглядел комнату, обстановку, безделушки, книги и занавески, постель, измятую и неприбранную, как он понял после, и не очень чистую, все бы, вероятно, пошло нормальным ходом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108