Ясно одно — неподалеку побережье залива. Но, проделав долгий путь, не стоит колебаться и поворачивать обратно. Поступить так по меньшей мере глупо. Казак решительно подошел к крыльцу и поднял лежавшую на ступенях монетку. Возникло ощущение, что из-за деревянных ставень, прикрывающих окна верхнего этажа, за ним наблюдают чужие внимательные глаза. Он почти физически, всей кожей ощущал их взгляд.
Головин поднялся по ступенькам и трижды стукнул в дверь, но не получил ответа. Тогда он открыл ее и шагнул за порог. Перед ним была сумрачная, пустая комната с узким окном, почти не пропускавшим света. Справа лестница на второй этаж, а в противоположной стене — еще одна дверь. Осторожно ступая по скрипучим половицам, он подошел к ней и трижды постучал. С той стороны щелкнул отодвинутый засов, как бы приглашая войти. И он вошел.
Едва успел переступить порог, как очутился между двух крепких мужчин в турецкой одежде. Лица их были закрыты до глаз темными платками. Тот, что слева, приставил к груди казака пистолет с взведенным курком.
— Чего ты ищешь? — спросил второй мужчина, стоявший справа. Говорил он на турецком.
— Пристанища, — ответил Тимофей и, как учил отец Донат, показал медную монетку.
— Сдается, я знаю этого молодца, — неожиданно раздался сзади удивительно знакомый низкий голос. Казак хотел обернуться, но справа в бок ему уперся длинный кинжал и раздался строгий окрик:
— Не шевелись!
Глаза мужчины, державшего пистолет, хищно сузились, и молодой человек понял, что, если он не подчинится, тот выстрелит…
Господи, но где же он слышал этот голос? И тут в памяти всплыл вечер в Азове, в доме есаула Паршина. Потрескивание свечей на столе и пожилой казак, прогудевший низким басом: «Дождь будет»…
— Сгиб?!
— Отпустите его, — приказал бас, и мужчины отступили в стороны. Тимофей обернулся.
Сзади стоял Куприян Волосатый. До черноты загорелый, кряжистый, как старый, но еще могучий дуб, с подстриженной на турецкий манер бородкой. На его обритой голове красовался тюрбан. Плечи покрывал тонкий цветастый халат, перетянутый в талии ярким кушаком.
— Иди за мной. — Куприян поднялся на второй этаж и знаком предложил Головину присесть на один из пустых бочонков, стоявших в комнате.
«Это он смотрел на меня из-за ставен», — понял Тимофей.
— Как ты тут очутился? — Куприян сел напротив.
— Вот. — Казак размотал пояс, расстегнул клинок и подал Куприяну. — Гонец говорил, что это важно.
— Гонец? — Сгиб принял клинок и бросил на казака испытующий взгляд. — Какой гонец?
Головин вынул изо рта два знака тайного братства и положил их на ладонь.
— Он погиб на одном из перевалов в горах Болгарии.
— Погоди, — нахмурился Куприян. — Мы расстались в Крыму. Какие же ветры занесли тебя на другой берег моря?
— Лихие, — горько усмехнулся Тимофей и сжато рассказал историю неудачного похищения, описал бой на побережье и свой плен, заточение в башне и невольничий рынок в Кафе.
— Значит, тебя купил толстый турок по имени Джафар? — уточнил Куприян. — Даже не толстый, а жирный, с огромным пузом?
— Да, он, — подтвердил казак. — Переправил на галиот и приказал приковать к скамье гребцов. Сам он вскоре перешел на пятидесятивесельную галеру. Мне показалось, что на ней везли девушку. Я мельком видел ее, когда суда подошли друг к другу.
— Так, так, — еще больше заинтересовался Куприян. — Продолжай!
Головин поведал ему о шторме и бунте рабов, счастливом спасении и блужданиях по горам, бае Славчо и его дочери Злате, неожиданном появлении раненого всадника и переданном им перед смертью аравийском клинке, который просил доставить в Царьград. Не умолчал он и о Горном монастыре, встрече с отцом Донатом и своих спутниках. Под конец рассказал о непонятных метках и возникшем подозрении, что рядом с ним оказался турецкий шпион.
— Где сейчас твои люди? Они знают, куда ты пошел? — подался вперед Куприян.
— Им ничего неизвестно, — успокоил его Тимофей. — Они знают только, что я стремился в Константинополь. Теперь они ждут меня в караван-сарае. Я обещал им вернуться сегодня вечером или завтра.
— Но они видели, как ты ходил в Горный монастырь, — помрачнел Куприян. — Могли видеть клинок, могли подслушать твой разговор с умирающим…
— Им неизвестно, кто меня ждал в монастыре, — начал оправдываться Головин. — По совету отца Доната я сказал, что в монастыре нет тех, кто должен помочь, и повел их дальше, запутывая следы. Коней и оружие я получил в тайном месте.
— Ладно. — Куприян остановил его, подняв ладонь. — Какое оружие у тебя еще есть?
— Никакого, — обиженно буркнул казак.
— Сиди здесь и жди. — Куприян поднялся и тихонько свистнул. Заскрипели ступеньки лестницы, и в комнату вошли мужчины с закрытыми платками лицами.
— Пусть он побудет здесь, — распорядился Куприян и ушел, захватив с собой клинок и знаки тайного братства.
Мужчины устроились напротив Тимофея и положили перед собой на бочонки заряженные пистолеты с взведенными курками. Медленно потянулись минуты томительного ожидания…
* * *
Второй день Фасих-бей не находил себе места, метался по дворцу, как разъяренный зверь, пойманный ловцами и водворенный в клетку. Слуги попрятались по закоулкам, стараясь не попадаться ему на глаза, а когда он звал их, неохотно вылезали из разных щелей и шли на зов повелителя, словно на плаху. Впрочем, разница не так и велика: в порыве гнева хозяин мог приказать лишить жизни любого.
Первая причина, по которой старый евнух бесновался, заключалась в том, что султан все еще не решил, кого назначить великим визирем. Фасих готов был собственными руками задушить Ибрагима и его мать, валиде Кезем: разве он мало сделал для них, разве коварная гречанка не обещала ему место рядом с троном? Но можно ли верить обещаниям распутной и злокозненной женщины? Когда она жаждала свалить Мурада, евнух был хорош, а как только на престол сел Ибрагим, о тех, кто помог его посадить, можно забыть? Старик нутром чувствовал, насколько сложная и напряженная игра идет вокруг нового султана, и приходил в отчаяние, что никак не может сейчас открыто заявить о себе. Попробуй только потребовать обещанного — тут же лишишься головы! Нет, придется терпеливо ждать и, если ничего не получится, начать все сначала. Но где взять столько терпения? Жизнь человека тоже не бесконечна!
— Они мне за все заплатят, — шептал евнух и зло кусал бледные губы.
Ничего, еще придет его час, и недруги будут ползать у ног нового повелителя. Он украсит их головами шпили башен Стамбула, по улицам всех городов империи будут скакать верховые, держа пики с насаженными на них головами казненных. И первыми в руки палачей попадут Кезем и ее сын, а за ними на эшафот поднимется проклятый Гуссейн — никогда уже не перебежит ему дорогу к власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Головин поднялся по ступенькам и трижды стукнул в дверь, но не получил ответа. Тогда он открыл ее и шагнул за порог. Перед ним была сумрачная, пустая комната с узким окном, почти не пропускавшим света. Справа лестница на второй этаж, а в противоположной стене — еще одна дверь. Осторожно ступая по скрипучим половицам, он подошел к ней и трижды постучал. С той стороны щелкнул отодвинутый засов, как бы приглашая войти. И он вошел.
Едва успел переступить порог, как очутился между двух крепких мужчин в турецкой одежде. Лица их были закрыты до глаз темными платками. Тот, что слева, приставил к груди казака пистолет с взведенным курком.
— Чего ты ищешь? — спросил второй мужчина, стоявший справа. Говорил он на турецком.
— Пристанища, — ответил Тимофей и, как учил отец Донат, показал медную монетку.
— Сдается, я знаю этого молодца, — неожиданно раздался сзади удивительно знакомый низкий голос. Казак хотел обернуться, но справа в бок ему уперся длинный кинжал и раздался строгий окрик:
— Не шевелись!
Глаза мужчины, державшего пистолет, хищно сузились, и молодой человек понял, что, если он не подчинится, тот выстрелит…
Господи, но где же он слышал этот голос? И тут в памяти всплыл вечер в Азове, в доме есаула Паршина. Потрескивание свечей на столе и пожилой казак, прогудевший низким басом: «Дождь будет»…
— Сгиб?!
— Отпустите его, — приказал бас, и мужчины отступили в стороны. Тимофей обернулся.
Сзади стоял Куприян Волосатый. До черноты загорелый, кряжистый, как старый, но еще могучий дуб, с подстриженной на турецкий манер бородкой. На его обритой голове красовался тюрбан. Плечи покрывал тонкий цветастый халат, перетянутый в талии ярким кушаком.
— Иди за мной. — Куприян поднялся на второй этаж и знаком предложил Головину присесть на один из пустых бочонков, стоявших в комнате.
«Это он смотрел на меня из-за ставен», — понял Тимофей.
— Как ты тут очутился? — Куприян сел напротив.
— Вот. — Казак размотал пояс, расстегнул клинок и подал Куприяну. — Гонец говорил, что это важно.
— Гонец? — Сгиб принял клинок и бросил на казака испытующий взгляд. — Какой гонец?
Головин вынул изо рта два знака тайного братства и положил их на ладонь.
— Он погиб на одном из перевалов в горах Болгарии.
— Погоди, — нахмурился Куприян. — Мы расстались в Крыму. Какие же ветры занесли тебя на другой берег моря?
— Лихие, — горько усмехнулся Тимофей и сжато рассказал историю неудачного похищения, описал бой на побережье и свой плен, заточение в башне и невольничий рынок в Кафе.
— Значит, тебя купил толстый турок по имени Джафар? — уточнил Куприян. — Даже не толстый, а жирный, с огромным пузом?
— Да, он, — подтвердил казак. — Переправил на галиот и приказал приковать к скамье гребцов. Сам он вскоре перешел на пятидесятивесельную галеру. Мне показалось, что на ней везли девушку. Я мельком видел ее, когда суда подошли друг к другу.
— Так, так, — еще больше заинтересовался Куприян. — Продолжай!
Головин поведал ему о шторме и бунте рабов, счастливом спасении и блужданиях по горам, бае Славчо и его дочери Злате, неожиданном появлении раненого всадника и переданном им перед смертью аравийском клинке, который просил доставить в Царьград. Не умолчал он и о Горном монастыре, встрече с отцом Донатом и своих спутниках. Под конец рассказал о непонятных метках и возникшем подозрении, что рядом с ним оказался турецкий шпион.
— Где сейчас твои люди? Они знают, куда ты пошел? — подался вперед Куприян.
— Им ничего неизвестно, — успокоил его Тимофей. — Они знают только, что я стремился в Константинополь. Теперь они ждут меня в караван-сарае. Я обещал им вернуться сегодня вечером или завтра.
— Но они видели, как ты ходил в Горный монастырь, — помрачнел Куприян. — Могли видеть клинок, могли подслушать твой разговор с умирающим…
— Им неизвестно, кто меня ждал в монастыре, — начал оправдываться Головин. — По совету отца Доната я сказал, что в монастыре нет тех, кто должен помочь, и повел их дальше, запутывая следы. Коней и оружие я получил в тайном месте.
— Ладно. — Куприян остановил его, подняв ладонь. — Какое оружие у тебя еще есть?
— Никакого, — обиженно буркнул казак.
— Сиди здесь и жди. — Куприян поднялся и тихонько свистнул. Заскрипели ступеньки лестницы, и в комнату вошли мужчины с закрытыми платками лицами.
— Пусть он побудет здесь, — распорядился Куприян и ушел, захватив с собой клинок и знаки тайного братства.
Мужчины устроились напротив Тимофея и положили перед собой на бочонки заряженные пистолеты с взведенными курками. Медленно потянулись минуты томительного ожидания…
* * *
Второй день Фасих-бей не находил себе места, метался по дворцу, как разъяренный зверь, пойманный ловцами и водворенный в клетку. Слуги попрятались по закоулкам, стараясь не попадаться ему на глаза, а когда он звал их, неохотно вылезали из разных щелей и шли на зов повелителя, словно на плаху. Впрочем, разница не так и велика: в порыве гнева хозяин мог приказать лишить жизни любого.
Первая причина, по которой старый евнух бесновался, заключалась в том, что султан все еще не решил, кого назначить великим визирем. Фасих готов был собственными руками задушить Ибрагима и его мать, валиде Кезем: разве он мало сделал для них, разве коварная гречанка не обещала ему место рядом с троном? Но можно ли верить обещаниям распутной и злокозненной женщины? Когда она жаждала свалить Мурада, евнух был хорош, а как только на престол сел Ибрагим, о тех, кто помог его посадить, можно забыть? Старик нутром чувствовал, насколько сложная и напряженная игра идет вокруг нового султана, и приходил в отчаяние, что никак не может сейчас открыто заявить о себе. Попробуй только потребовать обещанного — тут же лишишься головы! Нет, придется терпеливо ждать и, если ничего не получится, начать все сначала. Но где взять столько терпения? Жизнь человека тоже не бесконечна!
— Они мне за все заплатят, — шептал евнух и зло кусал бледные губы.
Ничего, еще придет его час, и недруги будут ползать у ног нового повелителя. Он украсит их головами шпили башен Стамбула, по улицам всех городов империи будут скакать верховые, держа пики с насаженными на них головами казненных. И первыми в руки палачей попадут Кезем и ее сын, а за ними на эшафот поднимется проклятый Гуссейн — никогда уже не перебежит ему дорогу к власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198