Молодой мурза улыбался и принимал подарки: ловчего сокола и дорогое, шитое шелками седло; чеканный серебряный пояс и булатную саблю, которую крестный отец тут же отобрал под благовидным предлогом; шитый золотом кафтан и соболью шапку, очень дорогое по тем временам рукописное Евангелие и икону Казанской Божьей матери в серебряном окладе с каменьями. Один из бояр вручил ему золотую чарку и торжественно сообщил, что ею жалует сам великий государь в знак своей милости и надеясь на верную службу. Петр-Рифат опустился на колени и почтительно принял царский дар. Щеки его пылали, как у девушки, узнавшей о приезде сватов.
Крестный отец подарил ему золотисто-рыжего тонконогого жеребца, а его жена поднесла красивую уздечку, удивительно подходившую к седлу. Но больше всего, пожалуй, молодого человека порадовал подарок Любаши: незамысловатая клетка с простой лесной певчей птичкой. Или это был не просто подарок, а намек, что ее сердце тоже попало в плен?
За столом, справляя крестины, пили романею и водку с бадьяном, а еще подавали душистый квас, настоянный на изюме, и легкое виноградное вино, привезенное в подарок хозяину из далеких стран. Никита Авдеевич был рад отдохнуть душой от забот и хоть ненадолго сбросить с себя тяжкий груз постоянных невеселых размышлений. Поэтому он только отмахнулся, когда заметил в щели приоткрытой двери бледное лицо Антипы, делавшего ему непонятные знаки.
Однако настырный горбун не уходил. Он открыл дверь пошире и начал манить хозяина, закатывая глаза и проводя ребром ладони поперек горла, чтобы показать, насколько важное у него дело. Едва сдержав готовое прорваться раздражение — даже в такой день нет покоя, — Бухвостов поднялся и потихоньку вышел
— Ну, чего тебе?
— Беда, хозяин. — Горбун привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха рослого Никиты Авдеевича. — Данилка отходит.
— Как это? — непонимающе уставился на него дьяк.
Экую ересь несет Антипка! Небось, хлебнул лишнего в людской, вот и мелет невесть что. Но тут до слегка затуманенного романеей и водочкой с бадьяном Бухвостова внезапно дошел весь страшный смысл сказанного шутом. Он сграбастал его большой рукой за грудки и поднял, легко оторвав от пола тщедушное тело.
— Что?!
— Помирает он. — Антипа засучил ногами, и дьяк отпустил его, а сам бессильно привалился к стене.
— С утра ничего был, а сейчас согнулся весь и посинел, — зачастил шут, поправляя перекинутый через плечо ремень, на котором висела большая деревянная сабля. — Уже едва дышит.
— Пошли!
Дьяк торопливо спустился по лестнице, выскочил в заднюю дверь, пересек двор и протиснулся в открытую караульным стрельцом калитку. Одышливо отдуваясь, взбежал на крыльцо потайного дома и застучал каблуками по коридору. Вот и дверь комнаты, в которой устроили Демидова. Около нее с виноватым видом переминался с ноги на ногу стороживший пленника Иван Попов.
Не слушая его оправданий, Никита Авдеевич шагнул через порог и сразу понял: все! Данила лежал на широкой лавке, лицом к стене, как-то неестественно подвернув руки Низкорослый и крепкий, он сейчас казался тощим и странно вытянувшимся в длину. С завернутой за спину руки ржаво стекала цепь, которой он был прикован к вбитой в бревна скобе.
Бухвостов подошел, тронул Данилу за плечо, перевернул на спину, и увидел его покрытое темными пятнами лицо. Зубы покойника были жутко оскалены: Демидов словно хотел напоследок цапнуть ненавистного дьяка Посольского приказа, да не успел. Его остановившиеся, уже успевшие остекленеть глаза смотрели куда-то мимо Никиты Авдеевича, в такую даль, что заглянуть в нее не хватит духу ни у кого из живых. Бухвостов закрыл ему веки и сердито пробурчал:
— Раззявы! Сумели взять, а вот…
— Господи, да кто ж его знал-то? — чуть не плача, простонал Иван. — Похлебки дали, он несколько ложек съел и за живот схватился. Я к нему: что да как? Антипку кликнул, а пока он за вами бегал, Данилка в одночасье и преставился.
— Похлебка где? — резко обернулся дьяк.
— Вона стоит, — показал стрелец.
Никита Авдеевич осторожно взял деревянную миску, поболтал в остывшем вареве ложкой, немного зачерпнул и понюхал, с опаской втягивая ноздрями ароматный дух укропа и чеснока.
— Тащи кошку! — велел он горбуну.
Тот кинулся на улицу и вскоре вернулся, держа жалобно мяукавшую мурку. Зажал ее между колен и силой заставил открыть пасть. Дьяк влил в нее ложкой похлебку. Кошка фыркнула, но Антипа быстро сжал ей морду, заставив проглотить насильно поднесенное угощение.
— Дверь прикрой, чтоб не убежала, — бросил он Попову. — Жалко, конечно, Божья тварь.
— Людей не жалеют, — проворчал дьяк, внимательно наблюдая за кошкой.
Сначала она кругами ходила по комнате, стараясь держаться подальше от лавки с покойником, потом забеспокоилась, выгнула спину дугой, подняла хвост, заурчала, стала кататься по полу и внезапно затихла. Желтоватые глаза ее подернулись мутной пленкой, лапы судорожно дернулись…
— Кто тут был? — свистящим шепотом спросил Бухвостов. — Кто похлебку варил, кто ее принес, кто дал? Чего молчите, онемели?
— Дак ведь… — запинаясь, проговорил Попов. — Все как обычно было, как заведено. И чужих никого. А похлебку я ему дал. Вот какое дело.
Никита Авдеевич почти не слышал его. Хотелось завыть от отчаяния и биться головой об стенку, чтобы вытряхнуть из черепа сводившие с ума мысли. Обошли, обошли его злыдни, со всех сторон обложили, будто волка травят, и куда ни кинься, всюду погибель! Из-под носа у него человечков воруют и навек заставляют умолкнуть, а теперь и в собственном доме завелся помощничек старухи с косой. Да что в доме — в святая святых! А он и не углядел, старый дуралей! Кому теперь верить, на кого положиться?
— Веди сюда Петруху-татарчонка! — глухо приказал Бухвостов.
— Чего? — не понял стрелец.
— Антипа! — зло гаркнул дьяк. — Тащи татарина сюда, живо!
Горбун бросился выполнять приказание Когда хозяин в таком гневе, лучше не медлить и не перечить, какими бы дурными и странными ни казались его распоряжения. И зачем ему сейчас Рифат?
— Цепь-то можете снять, — не оборачиваясь, сказал Никита Авдеевич. — Никуда он теперича не убежит.
В коридоре раздались торопливые шаги, и в комнату вошел молодой мурза. Увидев лежавшего на лавке покойника, он слегка вздрогнул. Игравшая у него на губах улыбка исчезла.
— Видишь? — вздохнул дьяк.
Крестник молчал, не зная, что ответить. Минуту назад он сидел в пронизанной солнечными лучами горнице за веселым столом, принимал подарки и поздравления, украдкой поглядывая на Любашу, и вдруг…
— Отравили его. — Никита Авдеевич хмуро кивнул на тело Демидова. — В похлебку зелье сыпанули.
— Зачем? — наконец разлепил губы Рифат.
— А чтобы молчал, — горько усмехнулся дьяк и вдруг схватил молодого человека за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Крестный отец подарил ему золотисто-рыжего тонконогого жеребца, а его жена поднесла красивую уздечку, удивительно подходившую к седлу. Но больше всего, пожалуй, молодого человека порадовал подарок Любаши: незамысловатая клетка с простой лесной певчей птичкой. Или это был не просто подарок, а намек, что ее сердце тоже попало в плен?
За столом, справляя крестины, пили романею и водку с бадьяном, а еще подавали душистый квас, настоянный на изюме, и легкое виноградное вино, привезенное в подарок хозяину из далеких стран. Никита Авдеевич был рад отдохнуть душой от забот и хоть ненадолго сбросить с себя тяжкий груз постоянных невеселых размышлений. Поэтому он только отмахнулся, когда заметил в щели приоткрытой двери бледное лицо Антипы, делавшего ему непонятные знаки.
Однако настырный горбун не уходил. Он открыл дверь пошире и начал манить хозяина, закатывая глаза и проводя ребром ладони поперек горла, чтобы показать, насколько важное у него дело. Едва сдержав готовое прорваться раздражение — даже в такой день нет покоя, — Бухвостов поднялся и потихоньку вышел
— Ну, чего тебе?
— Беда, хозяин. — Горбун привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха рослого Никиты Авдеевича. — Данилка отходит.
— Как это? — непонимающе уставился на него дьяк.
Экую ересь несет Антипка! Небось, хлебнул лишнего в людской, вот и мелет невесть что. Но тут до слегка затуманенного романеей и водочкой с бадьяном Бухвостова внезапно дошел весь страшный смысл сказанного шутом. Он сграбастал его большой рукой за грудки и поднял, легко оторвав от пола тщедушное тело.
— Что?!
— Помирает он. — Антипа засучил ногами, и дьяк отпустил его, а сам бессильно привалился к стене.
— С утра ничего был, а сейчас согнулся весь и посинел, — зачастил шут, поправляя перекинутый через плечо ремень, на котором висела большая деревянная сабля. — Уже едва дышит.
— Пошли!
Дьяк торопливо спустился по лестнице, выскочил в заднюю дверь, пересек двор и протиснулся в открытую караульным стрельцом калитку. Одышливо отдуваясь, взбежал на крыльцо потайного дома и застучал каблуками по коридору. Вот и дверь комнаты, в которой устроили Демидова. Около нее с виноватым видом переминался с ноги на ногу стороживший пленника Иван Попов.
Не слушая его оправданий, Никита Авдеевич шагнул через порог и сразу понял: все! Данила лежал на широкой лавке, лицом к стене, как-то неестественно подвернув руки Низкорослый и крепкий, он сейчас казался тощим и странно вытянувшимся в длину. С завернутой за спину руки ржаво стекала цепь, которой он был прикован к вбитой в бревна скобе.
Бухвостов подошел, тронул Данилу за плечо, перевернул на спину, и увидел его покрытое темными пятнами лицо. Зубы покойника были жутко оскалены: Демидов словно хотел напоследок цапнуть ненавистного дьяка Посольского приказа, да не успел. Его остановившиеся, уже успевшие остекленеть глаза смотрели куда-то мимо Никиты Авдеевича, в такую даль, что заглянуть в нее не хватит духу ни у кого из живых. Бухвостов закрыл ему веки и сердито пробурчал:
— Раззявы! Сумели взять, а вот…
— Господи, да кто ж его знал-то? — чуть не плача, простонал Иван. — Похлебки дали, он несколько ложек съел и за живот схватился. Я к нему: что да как? Антипку кликнул, а пока он за вами бегал, Данилка в одночасье и преставился.
— Похлебка где? — резко обернулся дьяк.
— Вона стоит, — показал стрелец.
Никита Авдеевич осторожно взял деревянную миску, поболтал в остывшем вареве ложкой, немного зачерпнул и понюхал, с опаской втягивая ноздрями ароматный дух укропа и чеснока.
— Тащи кошку! — велел он горбуну.
Тот кинулся на улицу и вскоре вернулся, держа жалобно мяукавшую мурку. Зажал ее между колен и силой заставил открыть пасть. Дьяк влил в нее ложкой похлебку. Кошка фыркнула, но Антипа быстро сжал ей морду, заставив проглотить насильно поднесенное угощение.
— Дверь прикрой, чтоб не убежала, — бросил он Попову. — Жалко, конечно, Божья тварь.
— Людей не жалеют, — проворчал дьяк, внимательно наблюдая за кошкой.
Сначала она кругами ходила по комнате, стараясь держаться подальше от лавки с покойником, потом забеспокоилась, выгнула спину дугой, подняла хвост, заурчала, стала кататься по полу и внезапно затихла. Желтоватые глаза ее подернулись мутной пленкой, лапы судорожно дернулись…
— Кто тут был? — свистящим шепотом спросил Бухвостов. — Кто похлебку варил, кто ее принес, кто дал? Чего молчите, онемели?
— Дак ведь… — запинаясь, проговорил Попов. — Все как обычно было, как заведено. И чужих никого. А похлебку я ему дал. Вот какое дело.
Никита Авдеевич почти не слышал его. Хотелось завыть от отчаяния и биться головой об стенку, чтобы вытряхнуть из черепа сводившие с ума мысли. Обошли, обошли его злыдни, со всех сторон обложили, будто волка травят, и куда ни кинься, всюду погибель! Из-под носа у него человечков воруют и навек заставляют умолкнуть, а теперь и в собственном доме завелся помощничек старухи с косой. Да что в доме — в святая святых! А он и не углядел, старый дуралей! Кому теперь верить, на кого положиться?
— Веди сюда Петруху-татарчонка! — глухо приказал Бухвостов.
— Чего? — не понял стрелец.
— Антипа! — зло гаркнул дьяк. — Тащи татарина сюда, живо!
Горбун бросился выполнять приказание Когда хозяин в таком гневе, лучше не медлить и не перечить, какими бы дурными и странными ни казались его распоряжения. И зачем ему сейчас Рифат?
— Цепь-то можете снять, — не оборачиваясь, сказал Никита Авдеевич. — Никуда он теперича не убежит.
В коридоре раздались торопливые шаги, и в комнату вошел молодой мурза. Увидев лежавшего на лавке покойника, он слегка вздрогнул. Игравшая у него на губах улыбка исчезла.
— Видишь? — вздохнул дьяк.
Крестник молчал, не зная, что ответить. Минуту назад он сидел в пронизанной солнечными лучами горнице за веселым столом, принимал подарки и поздравления, украдкой поглядывая на Любашу, и вдруг…
— Отравили его. — Никита Авдеевич хмуро кивнул на тело Демидова. — В похлебку зелье сыпанули.
— Зачем? — наконец разлепил губы Рифат.
— А чтобы молчал, — горько усмехнулся дьяк и вдруг схватил молодого человека за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198